Работа в газете «Комсомолец Кузбасса»(1954–1955)

По окончании университета я был распределён в областной отдел народного образования города Кемерова, где меня должны были перенаправить в одну из школ области. Но мне удалось устроиться в молодёжную газету «Комсомолец Кузбасса», где я проработал два года, сначала в областном центре, затем собственным корреспондентом этой газеты в Ленинске-Кузнецком. Что запомнилось из этого биографического зигзага?

В Кемерово в 1955-м, ещё до знаменитого доклада Хрущёва о культе личности, мы с Николаем Алексеевым (сейчас он доктор философских наук, в Москве, в РАН) организовали в газете «Комсомолец Кузбасса» литературный «разгром» некоторых представителей «официозной» литературы – сами писали и организовывали критические статьи о таких писателях, как Геннадий Молостнов, Алексей Косарь, воспевавших шахтные терриконы и промышленные дымы над городом, считая это символом промышленной мощи. А мы с мальчишеским задором объявили такую символику признаком дурного вкуса. «Мэтры» кемеровской литературы, в ту пору не имевшие ещё своей писательской организации, жаловались в обком ВЛКСМ, органом которого являлся «Комсомолец Кузбасса». Но тоже молодой Николай Троицкий, редактор газеты, нас защитил от ответных нападок.

В то же время мы расхваливали свежие литературные ветры Кузбасса, представленные именами Михаила Небогатова, Игоря Киселёва, Евгения Буравлёва. С этими тремя я встречался и взаимодействовал, хотя сам по себе никакого литературного веса среди писателей того времени не представлял. Но молодые амбиции меня распирали сильно.

Расскажу о них по порядку.

С Михаилом Небогатовым мы столкнулись впервые в 1944 г. Я, в ту пору подросток литературного кружка в Ленинске-Кузнецком, послал в областную газету «Кузбасс» подборку своих стихотворений, среди которых было «Маяковский в раю». Само стихотворение забыл, сюжет его сводился к тому, что находящийся в раю советский поэт с возмущением читает стихи земных продолжателей поэтических «молчановых». И были в моём «труде» примерно такие строчки, точно их не помню.

Стихи благополучны и покаты,

Как пролитый на стол холодный чай.

Их написал какой-то Небогатов,

С водой чернила спутав невзначай.

Через полмесяца получаю ответное стихотворение. Свой полудетский опус забыл, а этот хлёсткий ответ помню наизусть.

«Я уж в раю» – и слава богу,

Он вам, ужам, конечно, рад.

Чего ж вы подняли тревогу,

Как будто забурились в ад?

Наверно, ангелов вам мало,

Пугали б их своих баском.

А нас зачем, кого попало,

Поганить старческим песком?

Гляди, ещё загробным душем

Окатите землян, как бес.

Тогда мы ваш покой нарушим

И стащим за ноги с небес.

Что прятаться под небесами?!

Дадим перо и чистый лист.

И скажем так:

– Пишите сами,

Оптимистичный скандалист!

Марайте, лозунги-летучки,

Переливайте их в стихи,

Пусть вам помогут эти штучки

И наши замолить грехи.

Через десять лет, когда я работал в «Комсомольце Кузбасса», мы с Михаилом Александровичем встретились у него на даче. Вспомнили эту поэтическую перепалку, посмеялись.

– Я думал, на меня какой-то старик наехал, поэтому высказал свои соображения насчёт «старческого песка», – шутил Небогатов. – Если бы знал, что «критикану» тринадцать лет, написал бы ответные стихи покороче и полегче. Что-то вроде «выдрать бы пацана-стихоплёта…».

Общение с М. А. вспоминаю тепло.

Ещё теплей вспоминаю встречи с Игорем Киселёвым, начиная с первого знакомства в 1955-м в Кемерове, потом в Новосибирске и, наконец, с его вдовой… Он ушёл рано, не дожив до пятидесяти. Последняя наша встреча состоялась на страницах «Нашего современника», где публиковались сначала он, затем я.

Словом, был незаурядный поэт, явно не реализовавший творческую силу.

Встреча с Евгением Буравлёвым

24. Фото. Е.С. Буравлёв

Самые глубокие впечатления в кемеровском периоде жизни остались у меня от поэта Евгения Буравлёва. Мы с ним встречались лично только раз, ранней весной 1955 года, для интервью. Провели целый день у него дома, в небольшом шахтёрском посёлке Мыски, хотя все биографы поэта почему-то утверждают, что он жил в Междуреченске. Евгений Сергеевич читал мне свои очень нетипичные военные стихи, но для публикации в газете «Комсомолец Кузбасса», где я тогда работал, вручил другие. О себе почти ничего не рассказывал. С судьбой поэта я познакомился более чем полвека спустя в Википедии.

Всю войну, с первого до последнего дня, Евгений Буравлёв находился в действующей армии: сначала служил в военно-воздушных силах офицером, потом за буйный нрав попал в штрафной батальон.

На войне ему пришлось служить авиамехаником, авиастрелком; был сбит, горел в самолёте. Ближе к концу войны стал сапёром и взрывником, то есть ходил в самом тесном соседстве с караулившей его смертью. Трижды был ранен, награждён орденом Красной Звезды.

Ранение и награда давали право, по фронтовому уставу, на перевод из штрафников в обычные войска, а также на возвращение офицерского звания лейтенанта. Что в конце концов и произошло. Но обострённое чувство справедливости и непримиримость со злом не давали спокойно жить военному штрафнику и после войны. Однажды в ресторане он увидел, как за соседним столиком подвыпивший майор ударил женщину. Буравлёв не выдержал, заломил офицеру руки и с шумом спустил по лестнице. Майор оказался адъютантом какого-то высокого чина – в результате «зачинщика драки» отправили этапом в северные края на строительство дороги Салехард – Игарка. Дорогу эту строили ссыльные, она так и не была достроена. Освобождение пришло в 1950 г., учли четырёхлетний фронтовой стаж ссыльного поселенца. На севере в газете «Строитель» Евгений Сергеевич начал печатать свои первые стихи. Продолжил это занятие, перебравшись на юг Кузбасса, где строил железную дорогу Новокузнецк – Абакан.

Дальнейшая жизнь складывалась благоприятнее. На творчество поэта обратили внимание, его приняли в Союз писателей, избрали главой Кемеровского отделения СП. Е. С. издал целый ряд поэтических сборников в Кузбассе и Москве. Военные же стихи Евгения Буравлёва были напечатаны только после его смерти, в 1974 году.

Я запомнил эти стихи в том варианте, в каком он читал их мне в 1955 г.

Не по своей вине

Я не пишу о войне.

А уж кому как не мне

Надо сказать о ней.

Лётчику и стрелку,

Сапёру и штрафнику,

Взводному в энском полку…

Но вспоминать всё трудней…

Поэтически мы вспоминаем войну прежде всего по трагическому «Я убит подо Ржевом» Твардовского, по его лихому Василию Тёркину, по «Землянке» Суркова, поэзии Симонова, Гудзенко, Друниной. Военные испытания, пережитые Буравлёвым, оказались, возможно, слишком тяжёлыми, чтобы своевременно откликнуться на них равными стихами. Но он сумел в мирное время отозваться сильной исповедью. Цитирую её тоже по памяти:

Никогда не скупись

На улыбку, на доброе слово.

Не стесняйся быть щедрым

Ни в дружбе, ни в верной любви.

Ошибётся твой друг –

Не спеши обойтись с ним сурово;

Сам повздорил с любимой –

Прости, не суди, позови…

Не скрывай доброты

Даже к тем оступившимся людям,

Кто страдает, быть может,

Сильнее и дольше, чем ты.

От того, что глаза чьи-то станут

Теплее, – тебя не убудет.

Миру больше всего

Не хватает твоей доброты.

Врезалась в память при нашей единственной встрече и внешность Евгения Сергеевича, чеканная, с крупными чертами, с твёрдым, хотя и печальным взглядом. А многие годы спустя, вчитываясь в стихи поэта, вглядываясь в интернетовские его фотографии разных лет, я подумал: на кого же он так сильно похож? Вспомнил – на Александра Васильевича Колчака. По внешности практически двойник, как будто один и тот же человек. Обратил также внимание на некоторые жизненные совпадения. Один появился на свет под Москвой, другой – в столице дореволюционной. Оба часть жизни провели на азиатском севере, в приполярной части России и закончили дни свои в Сибири. Адмирал был расстрелян 7 февраля 1920 года, и спустя год и семь месяцев после смерти любителя романсов Колчака, 27 сентября 1921 года, родился поэт Буравлёв. Не собираюсь на основании данной житейской переклички настаивать на каких-то мистических выводах, просто обращаю внимание на эти совпадения: жизнь многогранней, неожиданней, а главное, мудрей человеческих рассуждений. И богаче на воздаяние.

Что сказать ещё о жизни в Кемерове?

Экономически для нас с Лилей это был трудный период: моя зарплата, на которую жили, пока жена доучивалась и не работала, была небольшая; жили скудно. Лиля не завершила образование в университете, и на работу ей было невозможно устроиться.

Жили мы с женой в крохотной комнатёнке размером в пять квадратных метров, на набережной Томи, в престижном месте. Здание было неким провинциальным аналогом столичного «дома на набережной», предназначенным для больших чинов. В огромной четырёхкомнатной квартире одну комнату занимал директор областной филармонии, другую – профессор вуза, третью – ещё кто-то. В четвёртой, где помещались только кровать и стол, должна была проживать прислуга, но её занимали мы.

Теснота страшная, но мы воспринимали её спокойно: благодаря соседству директора филармонии мы всегда получали билеты на концерты приезжих певцов и знаменитостей. Помню, смотрели даже спектакль с участием известного артиста Кторова. Но Лиля ждала ребёнка, и я вынужден был проситься собкором «Комсомольца Кузбасса» в Ленинск-Кузнецкий, где жили родители.

Скачок через десятилетия (встреча с Аманом Тулеевым)

Забегаю вперёд, через десятилетия, чтобы продолжить тему Кузбасса. Хотя то место проживания я покинул больше полувека назад, связи с ним не терял. В экспедициях на Алтай и в Индию меня сопровождало немало жителей Кемерова и Юрги, и сам я не однажды бывал в этих городах Кузбасса, выступал перед их жителями. В Юрге проходили выставки живописи жены Лили. Даже с кемеровскими литераторами контакты полностью не прекратились. По просьбе вдовы поэта Валентина Колыхалова Тамары написал предисловие к вышедшему в Кемерове трёхтомнику учения Живой Этики. Были и другие встречи. Расскажу об одной, особенно запомнившейся.

В 1993 году мой товарищ Вячеслав Изразцов, выросший в крупного фотохудожника (он увлёкся сначала съёмками алтайской природы: мы вместе водили экспедиции, затем ездил и снимал Чукотку, Камчатку, Прибайкалье, Казахстан, Гималаи и другие, главным образом горные, районы мира), захотел сделать выставку своих работ в Кемерове. Возникли трудности с экспозиционным помещением. Кто-то посоветовал мне обратиться напрямую к Аману Тулееву, который в ту пору возглавлял Законодательное собрание Кемеровской области: мол, хороший человек, может помочь. Я послал Тулееву телеграмму из Новосибирска с просьбой назначить встречу, подписал просьбу словами: «руководитель культурно-духовного центра имени Сергия Радонежского такой-то». Буквально на следующий день позвонил помощник Тулеева и устно сообщил: «Аман Гумирович ждёт вас такого-то числа в такое-то время». Мы с Вячеславом Николаевичем собрались и поехали на встречу.

Тулеев встретил нас радушно, проговорили мы с ним около часа. Это был разговор с умным, образованным, чётким руководителем, искренним патриотом своего края, который прекрасно понимал, что не одной экономикой живы страна и народ, что краю и стране нужны национальные духовные ценности. Что нас поразило больше всего, так это первая реплика при встрече: «Вы знаете, почему я так быстро откликнулся на вашу просьбу?». Тулеев повернулся и кивнул головой в сторону иконного изображения, висевшего на стене. Это было изображения Сергия.

Расспросил, чем занимается наш центр, что нам нужно. Пообещал помочь в организации выставки. И выполнил все свои обещания.

Тулеев очень внимательно относится к просьбам и предложениям людей, обратившихся к нему за поддержкой. Когда он занимал должность министра по делам СНГ, я обратился к нему с письмом, напрямую не связанным с его непосредственными обязанностями, а именно с просьбой обратить внимание на государственную поддержку рериховских инициатив в России. Сам я был в Москве проездом и вскоре уехал. Но уже через несколько дней на моего сына Сергея вышел его помощник, который занимался рериховской темой еще со времен ЦК и очень доброжелательно проговорил с ним почти два (!) часа на эту тему, подробно объясняя позицию государства.

Позже, изучая сведения о Тулееве и вокруг него, я поразился их обилию и полярности. Начну с того, что одним из немногих действующих руководителей страны Тулеев недвусмысленно и публично поддержал ГКЧП. Тем не менее в 1997 г. Ельцин вынужден был назначить его губернатором Кузбасса на смену «либеральному» Михаилу Кисляку, который довёл общественную обстановку в Кузбассе до точки кипения. Замечу, что с тех пор А. Г. Тулеев властвует здесь более 20 лет, награждён десятками светских и церковных орденов, удостоен звания самого успешного губернатора страны, целым рядом других почётных званий. В этой связи сделаю ещё одно замечание: в 1999 году Ельцин вынужден был наградить Тулеева орденом Почёта. А. Г. столь же открыто заявил, что «отказывается принять награду из рук человека, ввергшего страну в разруху и нищету». А в 2000 г. принял эту награду из рук В. В. Путина. Кстати сказать, несколько раз выдвигал свою кандидатуру в президенты России. И не из-за неудовлетворённых властных амбиций, а потому что предлагает стране иной, некапиталистический, путь развития.

Восхищает отношение Тулеева к истории страны (он опубликовал целый ряд ярких статей о недопустимости её фальсификации), культуре и литературе в частности. Это не просто личные вкусы начальника, который в свободное время любит читать классику, но и реальная культурная политика на уровне региона. Губернатор почти полностью сохранил советскую организацию писательского дела в регионе, бюро по распространению и пропаганды искусства. Писателям оплачивают расходы для поездок по области, организуют встречи с читателями, финансируют издание книг.

Союз писателей Кемерова, основателем которого был тот самый Евгений Буравлёв, о котором я говорил выше, – это сильная, реально работающая организация. На сайте Союза писателей указано, что за один 2006 год члены областной писательской организации провели свыше 400 (!) встреч с читательскими коллективами предприятий, организаций и образовательных учреждений. По-моему, это своеобразный рекорд, который, конечно же, ни при какой погоде не попадёт в книгу рекордов Гиннесса.

И, наконец, в Кузбассе, в уже знакомом читателю этой книги городе Мыски, в 1990-е годы благодаря инициативе Натальи Ивановны Серебренниковой зародилось движение по внедрению идей Живой Этики в жизнь. Тулеев поддержал инициативу Н. И. Серебренниковой, а вслед за ним – и власти шахтёрского города. А инициатива заключается в организации общественного театра, озеленении города, строительстве стадиона, устройстве соревнований и т. д. Всё – на некоммерческой основе.

Это внушает надежду на то, что, во-первых, советский опыт не умер, во-вторых, за гуманистической культурой – будущее, поскольку основа эволюции – не экономика, а культура, и, в-третьих, традиции Сергия Радонежского в России никуда не ушли и в стране всегда будут руководители, которые эти традиции наследуют.

Короткое возвращение в Ленинск-Кузнецкий (1955–1956)

В Ленинске в январе 1956 года у нас родился сын Сергей, первенец, которого очень ждали мы с женой и деды. Мальчика все обожали, он был беспокойным, активным, чрезвычайно худым, смотрел на мир с откровенным изумлением: что это за реальность и почему он в ней оказался?! Но приспособился к новым реалиям, со временем вырос в детину под 90 кг весом, способным выжимать двухпудовую гирю восемь раз. Я в его годы такую тяжёлую штуку и столько раз только «выбрасывал».

25.Фото. Лиля с первенцем сыном Сергеем

Я очень любил природу Кузбасса, зимой ходил на лыжах, летом сидел с удочкой и бродил по лесу. Помню, что изредка продолжал писать стихи, но больше всего времени уделял работе.

В 1957 г. в город приехала английская шахтёрская делегация – это были какие-то профсоюзные боссы в великолепных серых костюмах и ярких галстуках. У нас тогда высшим шиком считались костюмы из тёмно-синего бостона, что считалось большим шиком. И мы с Маратом Шагиахметовым, сотрудником городской газеты «Ленинский шахтёр», два щелкопёра, решили по собственной инициативе встретиться с англичанами и взять у них интервью, не получив на то задания или разрешения наших редакций.

Англичане мне показались очень воспитанными, сдержанными и вежливыми людьми, с характерным чувством юмора. Они с любопытством поглядывали на нас: как пресса работает в маленьком городке – и, наверное, были удивлены нашим визитом, думая, что никто не подойдёт к ним с вопросами.

Среди вопросов, заданных нами англичанам, был такой: как они относятся к словам Никиты Сергеевича показать им «кузькину мать»? Слова эти облетели в ту пору весь мир, их и сегодня не забыли. Иностранцы рассмеялись, ответили в том смысле, что лишь время рассудит, кто что увидит. На том мы и расстались. Но городские власти быстро выяснили, что задание на интервью никто нам не давал, вызвали в горком и выдали по первое число. Вмешались власти областные, и над нашей инициативой только посмеялись…

Вспоминая тот период жизни, хочу сказать, что позже идеологическое напряжение прежних лет немного спало, подул новый ветер свободы, в печати прошло несколько смелых статей, и строгие рамки цензуры немного раздвинулись. Не являясь поклонником оттепели не могу не признать, что тогдашняя жизнь была бодрой, интересной, с положительным зарядом.

Переезд в село (1956–1960)

26. ФОТО. СЕЛО ПАДУНКСКАЯ

В те годы прозвучал призыв Хрущёва, чтобы интеллигенция ехала на село. Большая группа партийных и комсомольских руководителей по известному примеру тридцатых годов отправилась в деревню руководить колхозами, строители – строить, учителя – учить… Один из таких знакомых, узнав, что я бедствую в городе без жилья, предложил переехать к нему в район. Я поехал. Была в моём решении и какая-то романтика, было интересно попробовать свои силы на новом месте. Но интуитивно я чувствовал, что навсегда не уеду в село.

Так мы оказались в большом селе Падунском Промышленного района Кемеровской области, где стал завучем средней школы. Через два года меня выдвинули на должность директора средней школы в другом селе, Плотникове, того же района, где я проработал ещё два года. В общей сложности мой сельский стаж составил четыре года. Он дал мне крепкую жизненную закалку, научил меня общаться с самымыми разными людьми и детьми, косить сено для школьной лошади, запрягать её (приходилось ездить на ней 26 километров за зарплатой учителей), приобрёл я и другие полезные навыки.

Никита Хрущёв, кроме того, объявил так называемый «мясной поход», когда каждый житель села обязан был выращивать какую-нибудь живность для увеличения количества продуктов животноводства в городе. Приехал секретарь райкома, провёл у нас в школе собрание учителей и объявил, что каждый учитель должен выполнитьу задачу, а директор – подать пример. Таким образом, мы завели поросёнка и двух овец, которых отгоняли в стадо и часто по возвращении с выпаса не могли их отличить от других.

А поросёнка держали в сарае. Он был какой-то особенный: спортивный, поджарый, ел много, но рос медленно. Часто норовил выскочить из сарая. Жителям села нередко приходилось видеть такую картину: поросёнок с визгом несётся по улице, а директор школы, его жена, сынишка и старая бабушка, жившая у нас, молча и безуспешно догогоняют резвое животное.

К счастью, «мясной поход» продолжался недолго, поросёнка съели сами.

Вспоминаю колоритного секретаря райкома КПСС Поручикова из когорты людей типа Николая Островского: беззаветно преданный партии, не жалевший ни себя, ни людей, не создававший для себя каких-то льгот, полностью отдававшийся работе. Человек очень требовательный к себе и строго спрашивавший с других. Я с ним столкнулся однажды, будучи директором школы, при организации школьного производственного обучения. Ребята проходили его весной и летом на различных объектах совхоза, разбросанных по обширной территории. Нужен был транспорт, и я купил мотоцикл с коляской на деньги, выделенные на приобретение мебели для вновь построенного здания школы. Когда весной стал выезжать на мотоцикле, поползли слухи, что директор на деньги, которые ученики заработали на уборке картошки, купил себе личный мотоцикл. В район пошли доносы. Ко мне приехал чиновник с проверкой жалобы. Выяснил, что мотоцикл я зачислил на баланс школы, что говорило об отсутствии «шкурного» интереса; но это было финансовым нарушением, хотя и небольшим: деньги с одной бюджетной статьи я перевёл на другую. От меня потребовали, чтобы я вернул машину в сельпо, а деньги – по назначению, чему я упорно воспротивился. Дело дошло до РК КПСС, меня вызвал сам «Дед», такая кличка была у Поручикова. Разговор был коротким.

– Мотоцикл купил?

– Купил.

– Для кого купил? Себе лично?

– Нет, не себе, для школы.

– Тогда моего тут дела нет, пусть разбирается КРУ.

Эта организация (контрольно-ревизионное управление) потребовала от заврайоно объявить мне выговор за нарушение финансовой дисциплины. Что мой вышестоящий начальник и сделал с сочувственной репликой: «Понимаю, что мотоцикл тебе нужен, но выговор тоже положен». Надо сказать, что тогда руководители очень часто шли на нарушение закона в интересах производства и получали по множеству выговоров; однако дело своё делали. Так поступил и я.

Какое ощущение было от сельской атмосферы того времени в стране? Я работал в образцовом хозяйстве Кемеровской области, которым руководили два Героя Социалистического Труда: директор Гривко и главный агроном Бондарев. Для этих людей работа была главной целью жизни. И я равнялся на них, старался вытянуть свою школу в число первых. Она действительно потом стала опытной школой Академии педагогических наук. После моего ухода пришёл опытный, толковый директор Пётр Аверин, который прославил Заринскую среднюю школу на всю Россию. Какая-то крупица этой славы была за два года руководства вложена и мною.

Писал я в ту пору мало, отдавался работе с утра до вечера: школа работала в две смены. В ноябре 1959 г. в селе Плотникове, в сельской больнице совхоза «Заря», родилась дочь Марина. Я забрал жену из роддома на школьной лошади.

ФОТО 27. Дочь Марина.

Конюха не было, лошадь содержалась в совхозной конюшне, а все остальные функции (запрягать, косить сено на зиму, приобретать тулупы и т. д.) приходилось брать на себя.

Вспоминаю несколько курьёзных, но вместе с тем небезопасных случаев. При школе, кроме лошади, была полуторка (потом совхоз выделил нам грузовой «ГАЗ» в хорошем состоянии), а при ней – шофёр, закоренелый пьянчуга и лентяй. Раз в месяц мы с ним ездили в районный центр – Промышленную – за учительской зарплатой, к которой приурочивались совещания и один раз в квартал выдача спирта для опытов по физике и химии.

Как сейчас помню. Конец декабря, наливает Прохор Петрович Велданов, заврайоно, стеклянной кружкой с расчётными делениями в мой жестяный бидон 3,5 литра этилового спирта, а директор соседней восьмилетней школы (фамилию забыл) с восхищением следит за операцией. Потом, когда ему в алюминиевую фляжку завроно отмерил пятьсот граммов огненной жидкости, с нескрываемым сожалением вздохнёт:

– Хорошо директорам средних школ, а нам, восьмилеткам, дают на один усяд (присест)!

Велданов бросил реплику взгрустнувшему директору:

– Что, за раз выпьешь?

– Запросто.

Спирточерпий оглядел присутствующих директоров, их было человек пятнадцать, и подмигнул:

– Проверим, как он справится.

Налил полную полулитровую кружку спирта смельчаку:

– Пей!

И тот выпил её целиком на наших глазах. Правда, в два приёма. Сначала половину кружки запил стаканом воды, затем остальное закусил вторым стаканом из графина. Крякнул и вместе с нами отправился на деловое совещание. Я внимательно за ним следил: ни в одном глазу. Среднего роста, упитанный, как совхозный бычок, лишь заалел здоровым румянцем. А ведь выпил в переводе на градусы больше литра водки за раз.

Сделаю отступление.

О склонности русских к пьянству рассказано, написано и снято множество историй. А о нашем умении пить и не пьянеть – мало. Я был свидетелем факта, как один руководитель колхоза выпил за вечер два литра водки и сохранил трезвость ума, не уронив авторитета в глазах колхозников. Известно, что во время Великой Отечественной обе стороны широко использовали алкоголь как оружие. Немцы – шнапс, мы – водку. Алкоголь глушит ум, зато обнажает сущность. И, как правило, в лобовых столкновениях с широким применением алкоголя выигрывали мы, сколько бы ни голосили либералы о цене наших побед. Повторю известную формулу отнюдь не коммуниста Булата Окуджавы: «А нам нужна одна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим». Дополню её афоризмом древнего грека: «Человек – мера всех вещей», в том числе вооружений и военных бюджетов.

…А мы на своей полуторке отправились в обратный путь. Догнали ехавшего на санях директора, выпившего кружку спирта. От мороза и выпитого лицо его сделалось малиновым, но держался директор бодро, помахал нам меховой варежкой.

Мороз был около минус тридцати, машина часто останавливалась. Не доехав до совхоза километров семь, встала совсем.

– Сдохла, – объявил шофёр, – перемёрзла вода в радиаторе!

Я, молодой директор, был в лёгком пальтишке, ботинках и ботах «прощай, молодость», как их тогда называли, шофёр – в полушубке и валенках. Мы пошли в деревню пешком и, чтобы согреться, пили из колпачка, что завинчивал бидон, неразведённый спирт, который заедали снегом.

Как добрался до дома, помню плохо. Утром первые слова мои, обращённые к жене, были: «Портфель дома?». И когда она сказала: «Здесь», – я облегчённо вздохнул: там лежала месячная зарплата учителей школы!

Больше я никогда не ездил в районный центр с этим шофёром, вёл машину, если возникала такая необходимость, сам.

Был ещё один «автомобильный» случай. Я повёл школьную полуторку, полную учителей, в райцентр на праздник «День учителя». На обратном пути, когда уже въезжали в село, вдруг на дорогу выскочил маленький мальчишка. Я мгновенно среагировал, резко вывернул колёса в сторону, отчего машина чуть не перевернулась. В глазах застыл стоп-кадр: вот-вот упадёт кверху колёсами и накроет кузовом всех учителей вместе с моей женой! К счастью, не упала, вновь встала на колёса.

Был случай, когда при попытке обогнать мою старушку машину в неё сзади врезался молодой парень-мотоциклист. Виноват, конечно, был он, но правами на вождение автомобиля я не располагал. К счастью, лихач на мотоцикле отделался лёгким ушибом.

Эти происшествия навсегда отбили у меня желание садиться за руль автомобиля, так же как и приобрести автомашину, хотя не однажды в советские времена такая возможность была.

В какой-то момент мы с женой ясно осознали, что не сельские люди, что для деревенской адаптации надо прочно «врастать» в хозяйство, заводить корову, другую живность, как это положено любому жителю села. Внутри сработала какая-то иная пружина, позвавшая в город. И мы решили поискать счастья в Новосибирске.