Покинув владения сэра Голавля, поэт долго размышлял над последними словами своего занятного собеседника. Куда, к каким богам предстояло отправиться ему, поэту? В той жизни он избегал бывать на кладбище без крайней нужды. Но теперь вспомнил, что девять дней после смерти душа усопшего обязательно блуждает вокруг своего тела.
Неужели он должен находиться здесь так долго?! Увиденные сюжеты отбили всякую охоту к дальнейшим прогулкам среди могил. Куда же уйти? И как только в голове поэта стали настойчиво вибрировать эти мысли, перед его глазами появился сияющий шарик. Подобно тюльпану в саду он переливался лиловыми, красными, жёлтыми красками. Светлой спиралью от шарика отделилась мысль, прозвучавшая как музыка:
— Тебя утомили кладбищенские картины? Я покажу тебе другие. Летим!
— Куда?
— Туда, где всё другое…
Сияющий шарик устремился в небо, и поэт, больше не задавая вопросов, полетел за ним.
Они летели сквозь густые облака, на земле такие называют дождевыми. Здесь облачная субстанция, как и новое тело поэта, была почти прозрачной. Поэтому всюду сквозь лёгкий облачный туман проглядывали сёла и леса, города и храмы. Да и сами облака имели формы гор, людей, животных. Ещё поэт заметил, что облачная материя не была однородной, она состояла из маленьких частиц разной формы. И все эти частицы жили, светились, двигались.

Светящийся шарик сделал остановку возле большого православного храма. В храме шла служба, такая же, как на земле, с чтением Библии, с пением молитв. По окончании службы из царских ворот вышел священник с ведёрком воды и, окуная в него веничек, принялся кропить водой прихожан. На спине у священника сидела, словно приклеенная, к парче, огромная черная муха. Другие мухи оседлали не только спины, но и плечи и даже головы прихожан. Светящийся шарик подлетел к иконе Божьей Матери, сел на оклад, рядом с изображением младенца. И внезапно он исчез в сиянии, охватившем икону.
— Чудо! Икона обновилась! — раздались голоса. Толпа хлынула к иконе. В беспокойство пришли и мухи, сидевшие на людях. С недовольным жужжанием одна за другой они отрывались от прихожан, кружа над их головами. Но вот толпа расступилась. К иконе с веничком и ведром приближался священник. Он то поворачивался лицом к изображению Божьей Матери, осеняя себя крестным знамением, то, повернувшись к людям, кропил их водой, и тогда видно было, как волновалась на его спине чёрная муха. Её зелёные глаза светились ужасом, муха дрожала, и видно было, что она готова сорваться со спины священника в любой миг. Когда священник приблизился к иконе, муха судорожно дёрнулась и взлетела к куполу.
— Воистину обновилась, — подтвердил батюшка, осматривая икону. — Благодать Божия сошла на храм наш.
А светящийся шарик скользнул с оклада иконы и повис перед глазами поэта. Исчезли в сиянии иконы лиловые, красные и жёлтые краски, вся она замерцала однотонно-золотистым светом.
— Если бы случившееся здесь кто-нибудь назвал алхимией, его наверняка бы окрестили еретиком, — заметил шарик.— Но ведь это алхимия чистой воды.
— Зачем ты это сделал?
— Чтобы напугать мух.
— Только для этого? Мухи опомнятся и вернутся.
— Конечно.
— И прилипнут к людям ещё назойливей?
— Прилипнут...
— Тогда зачем эти чудеса?
— Я же сказал тебе — это не чудеса, это алхимия. Может быть, кто-то из этих прихожан пожелает заняться подобными делами.
— Алхимией?
— Работой сердца.
* * *
Я искра в остывающей золе,
Я ощущаю неостывшей кожей,
Как тяжко Свету в сумерках.
О, Боже,
Когда Рассвет поднимется во мгле?!

И Кто-то, на меня чуть-чуть похожий,
Мне тихо шепчет:
— Распахни же грудь,
Дай огонёк в груди твоей раздуть,
Ничто Рассвету лучше не поможет.