Запахнет горелой соляркой,
Речною тиной и пивом,
Вздрогнув, скользнут под пальцами
Палубной клепки лады —
И я поплыву по Каме
В Елабугу полусонную,
Куда река растянула
Гармошку осенней воды.
Спрячут далекий берег
Слева туманы жиденькие,
Справа по крутоярам
Кама уже светла.
Над нею проснутся березы,
Крыши железные, шиферные
И простодушно-елочные
Крестики и купола.
…Сушит белье на веревках
Музой хранимый Китеж,
Сомкнулись над ним озера
Горячих ее очей.
И замолчите, вороны!
Хоть ненадолго уймитесь!
И да прости мне, Марина,
Букет запоздалых речей.
Между могилок осевших,
Где имена утрачены,
Шершавые иглы оградок,
Полуисточенных ржой,
Я стану ходить и вглядываться,
Где там, в деревьях, прячется
То бесприютно-гордое,
Что было твоей душой.
Да, не могилу ищу я,
Дело поэтам знакомое —
Лечиться петлей и пулей
От непосильных тревог.
Что же к забытому кладбищу
Сердце моё припарковано
Так, будто я табуретку
Выбил тогда из-под ног.
Словно хлыстом ударил
Сам по глазам доверчивым.
И не найти мне прощения
На дне этих гордых озер…
День запылает закатом
Над городком, и вечером
Я потащу на пристань
Свой неотмытый позор.
И потемнеет Кама,
И звезды в нее нападают,
Вздрагивающие искры
Чьих-то высоких сердец.
И над рекой, быть может,
Женский, глухой, неразгаданный
Голос над Камою услышу я,
Что запоёт наконец?

1977