|
Страница 2 из 2 Особняком в его творчестве стоит изображение сталинской эпохи, самого образа вождя. Поэт нигде не становится в позу апологета, никогда не впадает в идолопоклонство. Он размышляет сам и заставляет усомниться в искренности тех, кто, не умея смириться с собственным ничтожеством, не может отказать себе в удовольствии плюнуть в мертвого льва. Ничтожество всегда заметнее в сравнении с исполинской фигурой.
Который год перемывают кости,
Полощут имя грозное в грязи.
Покойникам нет мира на погосте,
Нет и живым покоя на Руси.
Нам говорят, что он до самой смерти
Был дружен с князем тьмы, но отчего
Трепещут и неистовствуют черти
До сей поры при имени его?
("Который год перемывают кости…", 1999)
Не из исторических источников, а из очерка поэта "Георгий Жуков" узнаем мы к своему стыду, что по распоряжению Сталина икона Тихвинской Божьей Матери была помещена в самолет и совершила облет неба столицы в дни яростного наступления фашистов, а Чудотворная икона Казанской Божьей Матери побывала в Ленинграде, Сталинграде, под Кенигсбергом…
Его стихи о той великой, кровавой войне по-новому духоподъемны:
Сорок первый был щемящ и жуток,
Потому суров сорок второй.
Маршалы твои! Георгий Жуков!
А народ! Сказать, что он герой
Мало. Он в самом аду кипящем
Укреплял и суть свою, и стать…
Нынче много охотников, в том числе, увы, и среди поэтов, втаптывать в грязь свой народ, его идеалы, его "всемирную отзывчивость", которая порой и вправду все обещает ему великое будущее и все расточает его исконные силы, все утешает, баюкает надеждами и усыпляет в пору слабости.
Выскажу одно крамольное предположение. Может, одна из причин замалчивания сибиряка в его резко критическом отношении ко всем фиглярам, крутящимися "у трона", к тем, кто брал на себя роль духовных проповедников, не имея ни сил, ни смелости признать волю Творца и свое бессилие познать ее смысл.
А ведь он скрыт (или приоткрывается при вдумчивом прочтении) даже в таком безмятежном стихотворении, как "Трутень". Резко, от пафосности оды до злословия памфлета, это его отношение выражено в стихотворении "Русская словесность", в котором есть и Пушкин, скорбно наклонившийся "над полоненной пошлостью Тверской", и "Евтушенко Жэ, при всех режимах// Вертевшийся, как вошь на гребешке".
Однако убежден, что книга "Стихия души" (2005) — его своеобразное избранное, вышедшее в свет в дни юбилея поэта, заставит заговорить о ней и тех, кто попробует задним числом поквитаться с поэтами, которые и в не лучшие для поэзии времена говорили правду, и тех, кто с наслаждением и пользой для души в дни невзгод и нравственных терзаний имеет благотворную привычку припадать к целительному источнику истинного русского поэтического Слова.
В авторском вступлении к книге "Белый остров" (2000) Юрий Ключников четко сформулировал свое творческое кредо:
"Слишком долго Тонкий и Божественный миры трактовались как нечто, не имеющее отношение к повседневной жизни или же как предмет заботы церкви. Мало кто отваживался выходить к Богу напрямую, минуя посредников".
И он часто надолго отходит от изображения повседневности и обыденности, даже от такой непривычно светлой и одухотворенной личности, каким предстает его лирический герой — человек увлеченный, страстный, самозабвенно погруженный в природу, в непокой исканий, в жажду познания Вселенной, ее вековой гармонии, которую мы, как неразумные дети, бесконечно раним, беспокоим своим неуемным желанием комфорта и сытости. Рисуя великолепные картины единения с природой в местах, где еще порой и не ступала нога человека, он обращается и к Горнему миру, и к собственной совести — пружине помыслов и поступков человеческих:
Так кто же мы, атланты, полубоги,
Венец земных страданий и тревог,
Или баранья пена на треноге
Чтo без конца болтает кипяток!
("Вечер на реке Онон", 1974)
Как точно сказал мне однажды в беседе немецкий критик: "До чего же расточительны вы, русские! У вас столько замечательных талантов — в поэзии, в прозе, в драматургии… В иной стране носили бы на руках тех, кого вы небрежно, походя, отшвыриваете во второй, третий, а то и еще далее эшелон литературы. И все ищете новых гениев, чтобы они были вровень Пушкину и Лермонтову, Толстому и Достоевскому, Тютчеву и Есенину, Чехову и Бунину… Вы готовы слушать доморощенных кликуш и заезжих олухов, которые низводят соловьиное горло России — Сергея Есенина, "божью дудку", как метко определил Горький, до пьяницы и скандалиста, то есть до маски, которую поэт на себя натянул, чтобы к нему поменьше лезли в душу. Вы готовы всерьез искать некоего двойника или артель авторов, работавших за титана ХХ века Михаила Шолохова, потому лишь, что слишком юным он родил глыбу первой книги своей великой эпопеи "Тихий Дон"!
Милый, хотел я сказать тому восторженному наивному немцу, ты называешь тех, кого еще хоть как-то всерьез в России заметили. А сколько тех, кого, перефразируя Пушкина, наша ленивая и нелюбопытная критика, а за ней и публика, не разглядели, не оценили, кому не воздали и толики того, что следовало дать этим художникам читающей и думающей стране!
И вот с радостью и горечью говорю: среди тех, не открытых еще по-настоящему и не прочитанных вдумчиво и отзывчиво, — сибиряк Юрий Ключников.
Леонид Ханбеков, критик
|
