|
За окном моим дачным дятел
по соседней долбит сосне.
Семь утра. Не стучал бы, приятель,
дай мне сон досмотреть о войне.
Был в ту пору я слишком молод,
чтоб со мною схватился враг.
Но прошёл через голод, холод,
поножовщину детских драк.
Даже в шайки воров порою
заарканивал жизни канат.
Сколько же повстречал героев,
победивших себя и ад!
Видел женщин, не спавших сутками,
сам подростком стоял у станка.
Теми памятными рисунками
до сих пор моя дышит рука.
Мы в грядущее свято верили,
только сердце ему отдай.
И попали в раешник за дверью,
за обещанной дверью в рай.
Дятел-век продолжает без устали
червяков искать под корой.
А тебе, читатель, не грустно ли,
что ушёл из жизни герой?
***
Налево синий глаз балкона,
направо дверь в дневной содом
Передо мной моя икона –
чугунный Пушкин над столом.
Литьё из той ещё эпохи,
тридцатых… Чёрный барельеф.
Тогда в стране иные боги
царили, прежних одолев.
А наши даже не родились…
О, Боже, сколько перемен!
Но мы-то, сколько ни рядились,
мы – те же, не встаём с колен.
Чугунный барельеф поэта
зовёт к свободе тайной вдаль.
Кому нужна свобода эта?
Зачем нужна она?
А жаль!..
***
Я не пишу, я карканью вороньему
навстречу бастионы возвожу.
Я защищаю раненную родину,
я с ней одними лёгкими дышу.
Мне мало душу стихотворством баловать,
в бумажные кораблики играть.
Мне сердце шепчет:
дерзновеньем Павлова
какой-то срок держался Сталинград.
Извечная обязанность поэта
вытаскивать Отечество из бед.
Увы, я забывал порой об этом,
я забывал о том, что я поэт.
Что мы в раю бываем по ошибке,
что родина не списывает нас
за адские раненья и нашивки
на инвалидность,
пенсию,
в запас.
Воюю, жду, что подойдет Родимцев,
и вместе мы удержим рубежи…
Душе живой сегодня не годиться
отсиживаться чижиком в тиши.
|
