|
Рождественская ночь.
Сиреневые тени.
Проваливаюсь в снег,
шепчу себе под нос:
- Куда тебя несёт
в Господень день рожденья?
Смотрел бы телевизор,
не лез бы на мороз?
Заканчивать пора
игру с дорожной страстью.
Куда-то тащишь музу
и заблудился сам.
Был неугоден той,
не принят этой властью
и очень под вопросом,
что нужен небесам.
А начиналось всё
в столичном общежитье
для будущих «богов».
Тебе за тридцать лет.
Ты в одиночку пил
партийный «небожитель»,
и вдруг в ночной тиши
Фаворский вспыхнул Свет.
Нетрезвой голове
был Свет, конечно, странен,
но Он в безбожный мрак
пролил благую весть:
- О, бедный блудный сын!
В своём хмельном тумане
ты что-то ищешь жадно,
и, видишь, это есть.
И замерли часы,
и хмель сняло рукою,
и память о блаженстве
храню я до седин.
Фаворский дальний Свет,
Ты не даёшь покоя…
Рождественская ночь.
Я в ней бреду один.
***
Я петь уже не в силах о любви,
затрёпанным и мёртвым стало слово.
Его твердим мы снова, снова, снова.
но мир, как и всегда, простёрт в крови.
Я петь уже не в силах о любви,
боюсь себя я пустословьем сглазить.
В пространство шлю признания свои,
а из души ничтожество вылазит.
Труба Архангела в последний раз трубит,
и ангелы склонились к изголовью.
Я петь уже не в силах о любви,
я должен быть,
я должен стать любовью.
***
О, как я жизнь благодарю
за трудный жребий,
за позднюю мою зарю
в закатном небе.
Что не дала блестеть щекам
самодовольством,
что был классический чекан
врождённым свойством.
Что не стонал в годину бед
от мук бессилья,
что звал непобедимый Свет
в мою Россию.
|
