|
(восточная легенда)
1.
Зацвел кизил. Ручьи на горных склонах
Набрали силу, весело звеня.
Понадобилась новая попона
Для боевого царского коня.
Владенья государевы обшарив,
Заготовитель главный к трону свез
Кашмирских шалей буйные пожары,
Английских гобеленов лед и воск,
Шелка Пекина,
Бархаты Прованса,
Кошму из сопредельных с небом мест.
Царь созерцанью тканей предавался,
Угадывая в каждой божий перст.
Какую взять, куда коня направить?
Чью землю царским опалить тавром?
И вдруг в глаза невиданные травы,
Цветы и птицы
Брызнули ковром.
На том ковре за юной девой крался
Могучий фавн, пылая и дрожа.
И праздник незнакомых чудных красок
Манил, и ослеплял и раздражал.
- Откуда вещь, - спросил владыка хмуро.
Снабженец желтолицый и рябой,
Ногой ковер отодвигая сдуру,
Пролепетал:
- Содеяно рабой.
- Ковра не смей касаться, недостойный!
Ступай же прочь
И приведи ее.
И в грозном окружении конвойных
Перед царем арапка предстает.
Клинок очей
Столкнулся с теплой медью
Смиренных глаз
И мягче засиял.
И царь спросил:
- Скажи, где есть на свете
Страна солнцеподобная сия?
И странные в ответ услышал речи:
- Страна сия в душе моей живет.
Царь помолчал, окинул взглядом плечи,
И дрогнувшие ноги, и живот,
И нежный полуостров среди бедер.
Была раба не слишком молода,
Но божий дух,
Сокрытый в темной плоти,
Владыку звал желать и обладать.
И, как под осень щедрая долина
Ласкает очи золотом хлебов,
Невольница владыке подарили
Горячую арапскую любовь.
И царский гнев святой на иноверцев
Опочивальня спрятала в тиши.
И домогался царь
Смущенным сердцем
Познать страну сплетенной с ним души.
2.
И зашуршали слухи-злободневки,
А воины роптали, не таясь,
Что их поход отложен ради девки,
Что их штандарты выброшены в грязь.
Премьер-министр в очередном отчете,
Кривя улыбкой кисло-сладкой рот,
Докладывал, что палка не в почете,
Что смутами прельщается народ.
И Главный Теоретик государства
Небесной карой блуду угрожал
И в проповедях пламенных кидался
На всех, кто топчет веру и Скрижаль.
Стучал в окно
Провинций дальних ветер,
Спала раба,
Лишь царь один без сна
Терзался, что не создано на свете
Достойнее работы, чем война.
Он знал:
Судьба монархов не жалеет,
Когда дела забыли для утех.
Всегда в огне рождается железо
И в битве добывается успех.
Все в мире этом - зубы или хлебы,
Так повелел от сотворенья бог.
И царь владеть Аравией хотел бы,
А сам арапкой овладеть не мог.
Измученный, с опухшими висками
Сливовый лик разглядывал, привстав,
Уста и руки царские искали
Потайные любовные места.
И губы мед струили, словно соты,
И вся раба в руках его вилась.
И плакал царь -
Неведомое что-то
Таилось в глубине янтарных глаз.
3.
И день входил в монаршие покои,
И умброй кожи солнце излучал.
С улыбкой потаенной и покорной
Невольница заваривала чай.
Когда царю случалось рассердиться
Робела
И была рабой, пока
Не приходило время ей садиться
У ткацкого коврового станка.
Тогда и день ложился псом под окна,
Бездонность глаз
Пугала и влекла.
До вечера, сомнамбуле подобна,
Она ткала, ткала, ткала.
В зеленом льне паслись единороги,
Кентавр, смеясь, кого-то окликал,
И шерстяные аспидные боги
На синих возлежали облаках.
Все было в общем празднично, но ложно,
Как главный теоретик доглядел.
Творение же истинное должно
К царевой пользе наставлять людей.
Кому нужны лоскутные посулы?
Куда зовет ковровый этот бред?
На царский помутившийся рассудок
Арапка порчу навела и вред.
Т потому удачею забытый
Царь шепчет и во сне и наяву,
Что душу непокорную рабыня
Цветным вверяет ниткам -
Не ему.
Что в этом затянувшемся сраженье
Отпраздновать победу не дано.
И было взято все в соображенье
министрами
И было решено.
4.
В тот день владыку увлекла гадалка,
Ему поход и славу предрекла.
Рабу же заарканила удавкой
И на конюшню стража сволокла.
Храпели кони царские,
Был точен
И ловок дюжий конюх,
Хоть и хром.
Меж двух оглобель
Хрустнул позвоночник
Арапки под пудовым сапогом.
Все остальное мало интересно,
Оно корней кизиловых улов.
И царский гнев,
И царские аресты,
И сколько было срублено голов.
И то, что царь, в конце концов, признался
В своих грехах,
И снова бодр и рьян
С весёлым войском в путь далекий снялся,
И вытоптал конем
Немало стран.
И завершая славную дорогу,
Под старость приказал в глухой степи
Построить храм неведомому богу
И этот храм коврами устелить.
Что из того?
Ковры давно истлели,
И храм песком засыпало уже ...
Так стоит ли ворочаться в постели,
Допустим, на девятом этаже?
Чтобы увидеть
На стене панельной
Бесплотную арапку и ковры
И красоту в сиянье беспредельном,
Что в каждом сердце
Дремлет до поры.
1983 год
* * *
Когда построим Башню-Истину,
в музее стройки сохраним
Преображенку и Пречистенку,
и тот бульдозер, что по ним
ходил в слепом ожесточении
и в ожидании добра.
Не ждем от завтра мы прощения
за сотворенное вчера.
Мы примем все, что с нами будет,
рождая новый мир
в крови.
И нет богов. Есть только люди.
И злая тьма...
и Свет любви.
|
