|
Как вы думаете: кто такой поэт? Зачем он своему народу? Кто он для читателя? Певец? Проповедник? Игрец в слова? Зеркало настроений эпохи? Рифмующий философ? Врачеватель душ? Или все вместе?
Для чего мы читаем стихи? Что в них черпаем, чем от них питаемся, какой «душевный витамин» извлекаем? Если пишущий стихи являет собой какую-нибудь из вышеназванных функций, или даже все сразу, то это не еще поэт. Во всяком случае, не поэт в истинном смысле этого слова.
Поэзия есть особая форма духовной и душевной работы. Меня вот всю жизнь раздражали стихи Николая Заболоцкого «Не позволяй душе лениться». Они казались мне декларативными, «лобовыми» и неумными. Cамо-компроматом глубокого и оригинального поэта. Лишь недавно я поняла, что не права, что Заболоцкий предельно точен в своей поэтической формулировке. Эти стихи про вечную борьбу с ленью души – практическое пособие по тому особому духовному «деланию», каковым и является поэзия.
«Не позволяй душе лениться»,
«Глаголом жги сердца людей».
-- вот в таком гибриде из Николая Алексеевича и Александра Сергеевича – вся суть дела поэзии.
Ибо сердца человеческие имеют необъяснимую и неистребимую склонность засыпать и как бы затягиваться ледяной коркой невосприимчивости к живой истине мира. Если эту «наледь» ежедневно и ежечасно не разбивать, не жечь глаголом – случается то, что Гончаров назвал «Обыкновенной историей». То есть рутинное умирание души. Странное и малоизученное свойство человеческой натуры…
Поэта можно назвать первооткрывателем новых земель, неизвестных территорий того, что зовется «я». Он своего рода географ, первопроходец, сталкер, почти на ощупь прокладывающий карту троп и маршрутов человеческой души. «Не позволяя ей лениться», он забирается в такие дебри этой «зоны», куда доселе не ступала нога робких, ленивых, нелюбопытных или сверх меры умных граждан мира сего. А вернувшись, поэт находит особые слова - глаголы, жгущие сердца, и язык его жалит, искушает, манит читателя: «а знаешь, там, внутри нас есть такие вот волшебные земли, а над ними – вот такие чудные небеса. Не спи, пойдем, я пока тебе, что я видел и пережил». Так рождается поэзия.
С современной же поэзией происходят странные вещи. Профессионалов в ней сегодня много, как никогда, при почти полном отсутствии художников. Читаешь стихи – такие ловкие, плотные, искусные, с проработанной рифмой, с кучей культурных подсмыслов и непременной центонностью - и маешься вопросом: ну, зачем же ты трудился, бедняга автор? Кого хотел порадовать – в наши-то дни? Кому нужны эти изделия из склеенных слов с глубоко упрятанными швами? Во имя чего нужно тратить время на их чтение? Утерян какой-то природный восхитительный смысл поэзии. В том смысле, что задача ее – восхищать, поднимать ввысь. А ведь для кого-то это ещё и профессия, ремесло, и оно худо-бедно должно кормить. Не продается вдохновенье, но надо ж рукопись продать. А не берут, Не берут категорически. Ни издатели, ни читатели. Потому что незачем. Ни уму, ни сердцу такие стихи - не пища.
Истинная же поэзия – дело совсем иное. Опасное. Поэт работает под высоким напряжением с тем веществом сознания, которое Блок называл «несказуемым». Кольридж дал определение: «Поэзия — это лучшие слова в лучшей последовательности». Но чтобы отыскать эту последовательность, эти «жгущие» слова, которые пища уму, лекарство душе и «свет во тьме житейской», требуется каторжная работа души тела, особое напряжение сознания. Великие поэты прошлого тем и отличались от сегодняшних профессионалов (хотя, разумеется, не были любителями), что выполняя эту работу, выдерживали огромное душевное напряжение. Потому что вдохновение - это как длительное пребывание в потоке заряженных частиц высокого напряжения. Требуется одновременно и железного здоровья, и утонченности нервов – струн души. Поэт – не просто человек, могущий увидеть то, чего не могут видеть другие, потому что другим некогда. Его дело - проникновение в суть вещей и явлений, облечение этой сути в те самые «глаголы». Для этого требуется особый склад личности. Готовой к напряженному труду души, к сверхчуткости сознания, к сильной оптике внутреннего зрения, к особому строю слуха – чтобы улавливать то, что автор «Двенадцати» называл музыкой, а Мандельштам – мировым гулом. Поэтому поэзия – удел не только утонченных, но и очень сильных людей. Все большие русские (и мировые) поэты были людьми железного здоровья. Ели этого нет - незачем рисковать. Есть много других, не столь трудных и уж гораздо более высокооплачиваемых сфер деятельности.
Я считаю, что мой отец поэт Юрий Ключников именно в этом смысле – художник, а не профессионал. Я не противопоставляю эти два понятия. Художник – это всегда профессионал, но, увы, не наоборот. Поэзия Ключникова рождается из бескорыстного внутреннего желания передать другим нечто, открытое им в потайных, нехоженых пространствах души. И он строит свои стихи, заботясь не о законе, а находясь в потоке благодати этого состояния. Быть в потоке - природа его неиссякаемой лирической силы.
Потому что это действительно удивительный случай: человек в свои 75 лет пишет зачастую по несколько стихотворений в сутки – и так продолжается уже не одно десятилетие. И лирический поток только нарастает! Как такое возможно? Бог весть. Ну, кое-что объясняет тот факт, например, что в эти свои годы он отжимается от земли150 раз каждое утро много лет подряд. Зимой часами гоняет на лыжах. Летом - ездит в горный Алтай, чтобы снова подняться на какую-нибудь из своих любимых вершин. Строен, подтянут, и, по мнению друзей, похож на Дон Кихота - своего любимого героя. Да, пожалуй, похож. С одной поправкой: он рыцарь - не Печального образа, а Радостного. Мой отец – человек по-настоящему веселый.
Главная тема его творчества – радость. Он часто повторяет любимую формулу - радость есть особая мудрость. Которая, полагает он, достигается упражнением. Есть такой невозможный вопрос, который всегда задают людям искусства: «Над чем вы сейчас работаете?» Так вот, Юрий Ключников над стихами не работает. Он ими живет, с радостью и изумлением наблюдая, как они рождаются.
А работает он – над собой.
Судьба, опыт жизни - многое объясняют в его творчестве. Военное детство. Эвакуация семьи с Украины в саратовскую деревню, а затем в шахтерский городок. Отнюдь не книжная юность. В полу-уголовном Ленинске Кузнецком – иные нравы, чем в довоенном Харькове. Драки, занятия боксом, и танцплощадка – как центр культурной жизни. В 13 лет – первые стихи, опубликованные в районной газете. Они получились какие-то совсем не «совецкие». Зато в них есть энергия, настроение, свой слог:
Над городскою грязью -
Протяжный вой гудка,
Нестиранною бязью
Несутся облака.
Свистит в деревьях ветер,
Рождая в сердце сны,
Что нет на белом свете
Ни солнца, ни весны.
Бредёт по лужам нищий,
Понур, оборван, хмур.
А окна безразлично
Глядят вослед ему.
Шататься надоело,
Никто не подаёт,
Кому какое дело?
У каждого – своё…
И снова он по грязи,
Шагает, шапку сняв.
Какое безобразье
Сибирская весна!
Однако образование мой отец получил классическое, филологическое – в Томском университете. Томск славился на всю страну великолепным уровнем преподавания словесности – в период сталинских репрессий сюда чуть не целыми кафедрами ссылали московскую и питерскую профессуру. Отучившись, несколько лет проработал по распределению учителем и директором сельской школы, а после переехал в Новосибирск и занялся газетной журналистикой. Районные командировки, очерки про передовиков, все, как полагается в 60-е. Наконец, как говорится, пошел человек на повышение – направлен в Высшую партийную школу в Москве, живет там с семьей два года. Все складывается удачно – уже предлагают место ассистента на кафедре политэкономии в ВПШ, уже в перспективе светит жилье в столице, уже маячит карьера «партейно-научного» работника… Но на курсовом семинаре он слишком бурно отстаивает мысль о том, что религия не опиум для народа, а исторический двигатель прогресса древней Руси. А ведущий семинара, как на грех, секретарь партбюро ВПШ. Непозволительная ересь! И досье «идеологически неблагонадежного» скроилось само собой, автоматически. О карьере в столице пришлось забыть навсегда.
Жалел ли мой отец о том хоть однажды? Жалел. Но очень недолго. Он обожает свою Сибирь. Считает ее лучшим обиталищем для воинов и романтиков. Здесь прекрасные, экстремальные условия для исследования и шлифовки духа! А именно этим делом он занимается всю сознательную жизнь.
Сухой остаток «московского периода»: а) Овладел французским языком; б) в спецхране Ленинки начитался лучших образцов мировой философии от элеатов до Сартра и Ясперса – недоступный по тем временам пир для ума;
в) однажды в общежитии ВПШ, будучи, честно говоря, не слишком трезвым, получил свой первый опыт мистического прозрения, что наложило огромный отпечаток на всю его жизнь (об этом стихотворение «Фаворский свет»).
Что ж, вполне в традиции! Сказал же великий: «Пускай бываю иногда я пьяным, зато в глазах моих прозрений дивных свет!»
…Вернувшись из столицы в Новосибирск и работая на разных уважаемых должностях (на областном радио, в издательстве «Наука», в кинохронике), Юрий Ключников принялся свое клеймо «идеологической неблагонадежности» активно расширять. Не сразу и не нарочно. Просто так пошла траектория его духовных поисков.
Он никогда не диссидентствовал, он любил свою родину. Дело было хуже. Он был богоискателем! А поскольку коммунистическая идеология омертвела и ведет страну в тупик, думалось ему, то самое время ее обновить. С этой целью мой отец с группой единомышленников подали в обком КПСС обстоятельное письмо, в котором предлагалось реанимировать догмы марксизма-ленинизма идеями Живой Этики. Наивное прекраснодушие дорого стоило всем «подписантам». Власти жестко, путем многочисленных «проработок» постарались каждого заставить каяться. Кого-то сломали, кто-то отступил, признал ошибку. В случае с моим отцом – бесполезный был номер. Сибирский Дон Кихот стоял за свои убеждения насмерть. И тогда ему решили перекрыть кислород. Правда, до тюрьмы-сумы-психушки дело не дошло, поскольку власть уже выдыхалась, до перестройки оставалось несколько лет. Обошлось партийным строгачом, увольнением с работы и полной невозможностью работать по специальности, поскольку в партийной карточке значилось: «строгий выговор за философский идеализм и богоискательство». Какая интеллигентская контора отважится взять на работу человека с таким «хвостом»?
Так окончилась борьба нового рыцаря с ветряными мельницами коммунизма. Он тогда не знал еще, что мельницы те обветшали настолько, что скоро рухнут под собственной тяжестью. И он принял вызов судьбы: пошел грузчиком на хлебозавод. Надо же чем-то кормить семью. Затянулся этот процесс на целых восемь лет. А было ему в ту пору уже за 50.
…Время выкинуло коленце
И причалил я в поздний час
С полуострова «интеллигенция»
К континенту «Рабочий класс».
Что такое ночная погрузка хлеба в компании с шоферами, лишенными прав, с пьяницами, изгнанными с прежних мест за своё пристрастие, с уголовниками, только что вышедшими на свободу? Да ещё в качестве бригадира этих людей? В двух словах - 12 часов непрерывного труд перекидывания пудовых лотков с буханками из тележек в железное чрево грузовика. А если напарники запили – что, понятное дело, процесс перманентный – то изволь работать втроём, вдвоём, а то и один («Премиальная ночь»).
Нагрузившись вином,
разбрелась по задворкам и щелям
моя славная смена.
До солнца не растормошить.
Я остался один на один
со своим возмущеньем,
не считая, конечно,
полдюжины автомашин.
Семь потов в эту ночь
я пролил на сучки эстакады,
триста сорок процентов
в рекорды завода вписал
без цветов и оркестров.
Ну, ладно, оркестров не надо.
Но зачем свою спину
нагрузкой такой наказал?
А куда деваться? Школа выживания была еще та. Отличная была школа. Зато как писалось ему после этих ночных смен! Поэтическое вдохновение превратилось в поток блаженства, благодати. Стихи он писал с 13 лет, хоть порой с большими перерывами. Но именно в пору тяжкой пахоты на хлебной ниве стихотворный поток стал у Юрия Ключникова непрерывным. Позже он написал об этом так: «Стихи стали моей пустынью, Белым островом, где я спасался от отчаяния и огрубения». Ну, а кроме всего прочего, грузчицкие напряги и противостояние сильным мира сего - великолепный тренинг по освоению новых пространств души. Просто лучше не придумаешь! Ибо все прозрения, все открытия есть плод огромного труда и напряжения…
Судьба, таким образом, сумела позаботиться, чтобы создать поэту достойные условия для визитов Музы. Музы ценят героическое в своих «клиентах».
Так что низкий поклон
вам, принцесса-судьба, кроме шуток,
за умение выжать последние силы и пот.
С тех пор поэзию моего отца питает неиссякаемый родник чистой и радостной веры. У него очень мало скорбных стихов. В наши дни это особенно дорогого стоит. Поэту сейчас трудно как никогда. Мы живем в состоянии «отсутствия воздуха» (снова блоковское определение), гораздо более удушливом, чем в 20-е годы прошлого столетия. Миром правит не только чиновник и чернь, миром ныне правит «Мировая Биржа». Трудно не задохнуться. Не задыхаются лишь те, у кого внутри особый резервуар, свой ресурс воздуха. Это – вера. К своей вере Юрий Ключников шел полжизни.
Разумеется, в контексте послесловия к сборнику стихов все вышеизложенное – лишь штрихи, что-то добавляющие к образу поэта. Но без них никак не будет понятен этот удивительный феномен: неуклонное нарастание лирической силы, я бы даже сказала, мощи - в том возрасте, когда большинство сверстников уже давно беспокоятся только о лекарствах. А потому и принцип этого сборника очень прост и нагляден – он хронологический. Стихи прошлого века представлены здесь в сравнительно небольшом количестве, они уже публиковались прежде. Предпочтение отдано новым – по нарастающей. Поэту всегда интереснее то, что он создал вчера и сегодня, а не десять и двадцать лет назад, будь это даже шедевры. Этот сборник, преимущественно, - последние «годовые кольца» души моего отца Юрия Ключникова. Мне хочется сказать - «юноши с седою головою». С каждым годом эти кольца все шире - и все ярче, отчетливей, благороднее их рисунок. И я хочу только одного - чтобы это поэтическое дерево росло и опоясывалось новыми кольцами еще долго, долго! Бесконечно долго.
Марина Ключникова
|
