|
Страна в сраженьях напрягала нервы
за общую судьбу и за мою…
А я, мальчишка, в страшном сорок первом,
блаженствовал в саратовском раю.
Такое в жизни приключилось сальто -
забросила война в степной простор.
Дитя каре кирпичных и асфальта,
что знал я о России до тех пор?
…Над головой распахнутое небо,
у ног босых звенящий коростель.
Осенними цветами пела немо
в душе моей невспаханная степь.
Впервые сердце ощутило эту
щемящую, до слёз родную дрожь,
совсем как у Рахманинова флейту
в раскатах труб, когда её не ждёшь.
Второй концерт. Овраги и пригорки,
цветочные костры, войны пожар…
А он в ту пору в каменном Нью-Йорке
за фортепьяно родиной дышал.
***
Первый взлёт. Как часто спозаранок
попадает дробь в крыло души.
Кровью истекающий подранок
молча уползает в камыши.
Отлежится, снова рвётся в тучи.
Так всю жизнь. И никакой резон
раненную птицу не отучит
из гнезда лететь за горизонт.
Вот и нынче, до костей израненный,
получив очередной урок,
ты готов к последнему изгнанию -
крыльями трепещущий чирок.
***
М.Б.
В каждом веке одно и то же:
время бьёт
по рукам, по ногам.
Мы взываем:
Дай крылья, о Боже, -
воспарить к безмятежным богам!
Невдомёк нам, что бродят веками
по коврам низкорослой травы,
между нами они, великаны,
среди них отдышавшийся вы.
Может быть, народились вы снова,
и сверкает ваш рыцарский щит,
защищая то самое Слово,
что не мокнет и не горит.
Как живого вас вижу и чувствую -
смех, безденежье, слёзы, монокль,
тех же карликов злое присутствие,
суету их у ваших ног.
Добрый день, Михаил Афанасьевич!
Рядом с вами и я горжусь,
что судьба не свалила навзничь.
Вы держались, и я держусь!
***
Как родятся стихи?
Из гуденья,
что в груди поднимается вдруг.
Погружает тебя в смятенье
пробудившийся в сердце дух.
И тогда ты цепляешься жадно
за какой-нибудь встречный пустяк.
Можешь розу белую с жабой
повенчать,
и поэту простят.
Наклониться над мёртвой лошадью,
оживить ее, как Бодлер.
Всё, что жизнью под ноги брошено,
в поэтическом варишь котле.
Среди мусорных свалок и молний,
протирая до крови глаза,
ищешь то, что никто не промолвит,
и тебе не дано сказать.
***
Двадцатый век, спасибо, что позволил
хрустеть костями под твоей пятой.
Могу ли верить, что не опозорил
И я твой шаг,
безбожный и святой.
Спасибо, что не дал душе сломаться,
когда брела в потёмках к алтарю.
За музыку жестокого романса
всех гроз твоих
тебя благодарю.
***
Не рисуй себе ни будущего рая,
ни повсюду торжествующих чертей.
Будет солнце подниматься, озирая
уходящих от родителей детей.
Старики всё так же скорбно будут ахать,
что наследники испортились везде.
Будет утром приходить на поле пахарь,
продолжать свой вечный путь на борозде.
***
Я почти что шепчу,
и мелодию тихую эту
ты, конечно, не слышишь
в торговом гудящем аду.
Я шепчу потому,
что хочу тишины эстафету
хоть кому-то вручить
перед тем, как из ада уйду.
И надеюсь, что вновь
мне в России родиться придётся
И Творца попрошу,
чтоб родился на том берегу,
где о Пушкине помнят,
Рахманинов слышен и Моцарт…
А шепчу потому.
что я с детства кричать не могу.
|
