Художник и Поэт

М. В. ЛОМОНОСОВ

* * *

Пора закончить долгий спор с Европой,
дуэль рассудка с высотой души.
Нам главное - родного неба шёпот
и сказок наших древних миражи.

Мечта сильнее истины гниенья,
в ней проступают знаки новых вех.
Нас окружили крысы и гиены.
Ну, что ж, посмотрим, кто одержит верх.

ОДИНОЧЕСТВО ГЕНИЯ

240 лет назад 4 апреля 1765 года в пять часов по полудни в возрасте 54 лет пресеклась земная жизнь Михаила Васильевича Ломоносова.
Когда известие о смерти дошло до Зимнего дворца, наследник престола, будущий император Павел 1, откликнулся на это событие так: «Что о дураке жалеть, казну только разорил и ничего не сделал»
На похоронах «при огромной стечении народа», как писал один из современников, шедший в траурной процессии драматург Сумароков бросил шагавшему рядом с ним академику Штелину, будущему биографу Ломоносова: «Угомонился дурак и не может больше шуметь». На что услышал в ответ: «Не советовал бы я вам сказать ему это при жизни»
Посетивший Ломоносова незадолго до его смерти тот же Яков Штелин услышал:
-Друг, я вижу, что должен умереть и спокойно и равнодушно смотрю на смерть, жалею только о том, что не смог я совершить всего того, что предпринимал для приращения наук и славы Академии, и теперь, при конце жизни моей, должен видеть, что все мои полезные намерения исчезнут вместе со мною.

28 февраля с трудом передвигавший изъязвленные болезнью ноги статский советник Ломоносов в последний раз посетил Академическую канцелярию ради судьбы «инструментального художества мастера» Филиппа Тирютина и три часа доказывал комиссии несправедливость увольнения высококлассного специалиста. Но сумел добиться для своего подчинённого лишь хорошего аттестационного свидетельства, как уволенного «по сокращению штатов».
В начале марта, чувствуя, что покидают последние силы, Ломоносов задумал еще одну попытку защитить «сокращаемые штаты» и свои «намерения» - он решил добиться аудиенции у Екатерины II И составил план предполагаемого разговора с императрицей. Вот что он писал за месяц до смерти.

1. Видеть государыню.
2. Показывать свои труды.
3. Может быть, понадоблюсь.
4. Беречь нечего. Всё открыто Шлецеру сумасбродному. В Российской библиотеке есть больше секретов. Вверили такому человеку, у коего нет ни ума, ни совести, рекомендованному от моих злодеев.
5. Приносил его высочеству дедикации (посвящения – Ю.К.). Да всё! И места нет.
6. Нет нигде места и в чужих краях.
7. Все любят, да шумахерщина.
8. Multa tacui, multa pertuli, multa concessi*.
9. За то терплю, что стараюсь защитить труды Петра Великого, чтобы выучились россияне, чтобы показали своё достоинство pro aris etc**.
10. Я не тужу о смерти: пожил, потерпел и знаю, что обо мне дети отечества пожалеют.
11. Ежели не пресечёте, великая буря восстанет”.

Комментируя эти наброски несостоявшегося разговора с новой императрицей, современный биограф М.В. Ломоносова Евгений Лебедев пишет: ”Уже при беглом взгляде на этот документ видно, что Ломоносов ничего не собирался выпрашивать для себя лично (хотя и идет разговор о “местах”) Здесь жизнь со смертью борется. Здесь решаются судьбы новой русской культуры. Здесь дело идёт либо о приумножении достоинства, славы, знания великого народа, либо о полной потере всего этого, о культурной деградации и погружении в хаос. Ломоносов хотел прийти к Екатерине, чтобы напомнить, а не славословить императрицу и в гораздо большей степени спросить с неё, чем просить у неё. И предостеречь: “ежели не пресечёте, великая буря восстанет”.Так с царями говорят пророки, а не просители и не прожектеры”.
Но когда власть слушала пророков?

Предсмертное письмо Ломоносова – итог его долгих раздумий, его потрясающей воображение напряжённой творческой жизни. И борьбы. Борьбы с самим собой, с судьбой, с одиночеством, с властями и с врагами. С друзьями - тоже.
*Много принял молча, многое снёс, во многом уступил (лат.).
** За алтари и т.д. (лат.).
Борьба эта началась с малых лет.

В шесть лет выучился читать и писать у священнослужителя, Как сообщает первая биография М.В. Ломоносова, изданная в 1788 г.: «читал обыкновенно одни только церковные книги. Через два года учинился ко удивлению всех лучшим чтецом в приходской церкви, нередко биван был не от сверстников по летам, но от сверстников по учению за то, что стыдил их превосходством своим перед ними произносить читаемое к месту, расстановочно, внятно, а притом и с одной приятностью и ломкостью в голосе».
Насчёт того, что «нередко биван был» это, скорее всего, гипербола - независимый и отважный подросток, с десяти лет ходивший с отцом в море, к четырнадцати годам мерялся силой с тридцатилетними поморами и побеждал их в перетягивании каната.

Всю последующую жизнь больше бил сам и побеждал в боях, хотя часто случалось и « бивание». Страстный, горевший неугасимым огнём любви к истине и к России, он был готов сокрушить всех, кто вставал на пути этой его любви. О трудном характере Ломоносова при жизни ходили легенды, «анекдоты», как тогда говорили. Биографию своего великого современника и друга Яков Штелин назвал сборником анекдотов.
Проявивший смолоду неукротимую жажду к наукам, он, согласно «анекдоту» Штелина, « долгое время питал в себе желание убежать (из дому))…Нетерпеливо ждал удобного случая. На семнадцатом году возраста своего оный открылся. Ночью, как все в доме отца его спали, надев две рубашки и нагольный тулуп, погнался за караваном вслед, не позабыв взять с собой любезных своих книг». Эти сведения биографа противоречат другим, более надёжным. Сохранилась запись в холмогорских архивах, что уехал Михайла с согласия отца и получив «пашпорт».

Легендами окружена также история получения Ломоносовым образования.
В славяно-греко-латинскую академию он поступил, согласно слухам, назвавшись дворянским сынам. По другим сведениям за него ходатайствовал Леонтий Магницкий, которого он поразил тем, что знал наизусть его «Арифметику» Сам Михаил Васильевич полагал, что его вело по жизни и всегда выручало Провидение.

За границу он попал по счастливому стечению обстоятельств. Императорская Академия искала за границей специалистов по «рудному делу». Марбургский профессор Вольф, к которому русский посол обратился за помощью, долго разыскивал таковых в Германии и не нашёл, специалисты либо заламывали непомерные контрактные суммы, либо отказывались ехать в Россию из-за «варварства оной», Поэтому Вольф посоветовал русской Академии прислать к нему студентов для обучения. Так Ломоносов оказался в Марбурге, а потом проехал еще по ряду городов Германии и Голландии.
Отчёты, которое русское посольство направляло в Петербург, свидетельствуют, что студенты, и Ломоносов в их числе, вели за границей бурную жизнь, наделав кучу долгов. Дело понятное, молодое, Ломоносов при всём его прилежании к учению, не мог не поддаться общей обстановке, царившей в ту пору в немецких университетах. Вот что писал современник о студенческом празднике в Марбурге: «В зале обедало около пятисот человек; господа студенты веселились вдоволь, но не произошло ни малейшего несчастья, ни даже беспорядка. За исключением того, что все стаканы, бутылки, столы, скамьи и окна были разбиты вдребезги». Оговорка «не произошло ни малейшего несчастья» не случайна, потому, что в харчевнях Марбурга часто случались пьяные студенческие драки, и дуэли.
Не обошли стороной Ломоносова и дела амурные. Двадцатипятилетний здоровяк, писавший о себе: «обучаясь, имел со всех сторон отвращающие от наук пресильные стремления, которые в тогдашние лета почти непреодолимую силу имели», увлекся дочерью марбургского пивовара Екатериной-Елизаветой Цильх. Струны его «одической» лиры зазвенели, так, как ни звенели никогда до и после того.

Хвалить хочу Атрид,
Хочу о Кадме петь,
А гуслей тон моих
Звенит одну любовь
Стянул на новый лад
Недавно струны все,
Запел Алцидов труд,
Но лиры тон моей
Поёт одну любовь.
Прощайте ж нынь, вожди,
Понеже лиры тон
Звенит одну любовь.

Роман закончился венчанием, невеста приняла православие. Основательный, надежный во всех своих поступках Ломоносов на время покинул жену, дабы завершить образование в других городах Европы, но, возвратившись в Петербург, вызвал впоследствии супругу в Россию вместе со всем ее немецким семейством.

Молодой Ломоносов, как уже говорилось, был слишком ответственным человеком, чтобы уступить соблазнам, «отвращающим от наук», в том числе и делам семейным. Несмотря на бурный образ жизни, он никогда не забывал, зачем поехал за границу, обычные студенческие забавы он усердно совмещал с изучением «рудных дел», физики, химии, европейских языков, в «коих преуспел весьма». Характерны его отношения с ныне забытым, а в ту пору слывшим крупным специалистом горного дела, неким Генкелем. С первых дней пребывания у этого специалиста Ломоносов обнаружил его малую компетентность в горной науке. Пошли конфликты. Несдержанный и прямой россиянин грубил своему наставнику, а тот попытался поставить его на место различными воспитательными мерами и однажды поручил работу по «растирке» сулемы, которую Ломоносов счёл унизительной для себя. Строптивый ученик обругал учителя и вскоре от него ушёл. А в отчете в Санкт-Петербург написал: « Сего господина могут почитать идолом только те, которые коротко его не знают. Я же не хотел бы променять на него свои, хотя и малые, но основательные знания, и не вижу причины, почему мне его почитать своею путеводною звездой и единственным спасением. Самые обыкновенные процессы, о которых почти во всех химических книжках говорится, он держит в секрете и сообщает неохотно Естественную историю нельзя выучить в кабинете г. Генкеля, из его шкапов и ящиков, нужно самому в разных рудниках побывать».
Ещё некоторое время колесит Ломоносов по научным учреждениям Германии и Голландии и возвращается в Россию не только «многоучёным мужем», но и «укреплённым» сыном отечества. С ним произошла та же история, что позже случилась Ф.И.Тютчевым, С.В. Рахманиновым, И.А. Буниным, Н.К. Рерихом – многолетние скитания по чужбинам лишь укрепили мощные русские корни.
В 1741 г. Михайло Ломоносов появляется в Петербурге, где ему было обещано до отъезда на учёбу, если он и прочие посланные в Германию студенты «в пройденных науках совершенны будут, пробы своего искусства покажут и о том надлежащее свидетельство получат», то будут «в профессоры экстраординарные удостоены». Честь «удостоения» во многом зависела от негласного главы Академии Шумахера. У Шумахера, который не представлял в научном мире никакой значимой величины, были свои виды на Ломоносова.

Зная из заграничных отчётов об успехах молодого учёного, о его буйном нраве, а также имея на него компромат из писем Генкеля, он рассчитывал использовать Михаила Васильевича, как таранную силу в борьбе со своими противниками. Однако всё вышло с точностью «до наоборот». Как свидетельствует те же «анекдоты» Штелина облепивших русскую Академию сторонников Шумахера и его самого Ломоносов называл «сукиными сынами» и «мошенниками». Однажды явился в Академию в подпитии и показал профессору Винсгейму «крайне поносный знак из пальцев и крикнул: « Я календарь сам сочиню не хуже тебя!». А когда оторопевший профессор стал что-то бормотать о жалобе на грубое поведение Ломоносова, предупредил: «Пикнешь, все зубы поправлю». По поводу этого инцидента «учинили» комиссию, на которой Ломоносов опять же сорвался, «кричал неучтиво и смеялся», за что в конце концов угодил под арест.

Анекдот анекдотом, но Ломоносова доводила до бешенства безбрежная «шумахерщина». И в гроб его раньше времени загнала именно она.
О борьбе великого ученого с засильем иностранцев в русской Академии наук сказано немало. В советское время, особенно в ту пору, когда всюду подчеркивались русские приоритеты в научных открытиях, акцент ставился именно на том, что Ломоносов отстаивал национальные интересы русской науки. В «демократическую» эпоху о самобытных национальных приоритетах России, так же как о национальности представителей западного лобби в ней стало говорить «неприлично».
Кто же такой Иоганн Даниил Шумахер – отец шумахерщины?
Он был один из многих приехавший в Россию на “ловлю счастья и чинов”, как писал позднее Лермонтов. В петровскую эпоху сподвижниками великого государя были многие замечательные чужестранцы, но вместе с ними в Петербурге осело немало проходимцев.

Шумахер, длительное время состоявший негласным главой русской Академии при ее номинальных президентах, был приглашен в Петербург из Страсбурга в 1714 году, как магистр богословия. Он сумел войти в доверие Петру через императорского лейб-медика Арескина и по его протекции сделал быструю карьеру. Свою магистерскую научную деятельность в Академии быстро оставил, сделавшись «мессиром» по части интриг и травли тех, кто мешал его карьерному росту. А с окончанием героической эпохи Петра 1 чиновный Петербург такие возможности Шумахеру предоставил широко. Он руководил в Академии финансовыми делами и, умело манипулируя немалыми денежными суммами, выделяемыми двором на науку, а также регулируя жалования профессоров, вел дело таким образом, чтобы вынудить строптивых учёных подать в отставку, с другой – чтобы обогатиться лично. Также он был великим мастером по стравливанию ученых между собой. При нем ушли из Академии, не выдержав академических склок, Эйлер, Бернулли, Жозеф Делиль, Готлиб Байер и другие европейские светила, приглашенные Петром. И споткнулся на Ломоносове, которого вначале тоже попытался использовать в личных целях.
Позднее горько сожалел: «Я великую прошибку сделал, что допустил Ломоносова в профессоры».

Ломоносов вел борьбу с этим Яго и Сальери от науки в одном лице на пределе сил. Потому, что Шумахер за всю свою околонаучную деятельность не написал не то, что книги - строчки. Всю свою энергию он тратил на доносы, интриги, подкопы. Ломоносову же, которому, по словам Пушкина, потомки благодарны за то, что он «…создал первый университет, а лучше сказать, был сам первым нашим университетом», приходилось сражаться одновременно на многих фронтах. Он, выигрывал и здесь. Он сумел, можно сказать, в одиночку добиться отстранения Шумахера от должности за денежные махинации. Но на смену одному лихоимцу пришел другой – зять Шумахера Тауберг, и борьба с «шумахерщиной» в Академии возобновилась. Тауберг заявил как-то: «Нам не надобно десяти Ломоносовых, нам и один в тяготу».
Ломоносов умел побеждать не только врагов, но и себя. После той мальчишеской выходки, когда он показал академику Винсгейму крайне «поносный знак» и обещал «зубы поправить», после отсидки под арестом от него потребовали покаяния и извинений. Он это сделал и вел дальнейшую борьбу более осмотрительно, хорошо понимая, что враги провоцировали его на хулиганство. Отправляясь в дальнейшем на жизненные сражения, никогда не забывал, что «славнейшую победу получает тот, кто себя побеждает».

Может быть, не стоило уделять всему вышесказанному столько внимания через 240 лет, если бы русская история не имела обыкновение повторяться. Поэтому пример Ломоносова, победно утверждавшего приоритеты русской мысли, воплощавшего их в жизнь и вместе с тем умевшего защитить себя в разного рода административных боях, вдохновляет.
Он воевал не с иноземцами. Он воевал с иноземщиной, с той низостью, которая сопровождала с петровских времен европеизацию России, тем более, что среди его европейских коллег были люди, перед которыми он преклонялся. Это уже упомянутый Эйлер, Рихман, Вольф. Ломоносов же продолжал славные традиции петровской России, которая прорубила окно в Европу не для того, чтобы дублировать цивилизованную соседку, но чтобы, взяв у Европы всё достойное усвоения, затем, как говорил царь Пётр, повернуться к ней задом. В этом грубом образе проглядывало отнюдь не лицемерие, не тайный маккиавелевский план. Широко вводя в русскую жизнь европейские нормы жизни, Петр, во-первых, никогда не скрывал национальные интересы России, а, во-вторых, во всеуслышание заявлял, что у русского орла две головы, одна смотрит на Запад другая на Восток. В этом, как и во многом другом, Ломоносов наследовал устремления первого русского императора.

В новосибирском Академгородке на видном месте помещено широко цитируемое изречение Ломоносова: «Российское могущество прирастать будет Сибирью». Обрублено непонятое до самого последнего времени окончание ломоносовской фразы: «и Северным Ледовитым океаном». Смысл становится понятным только сейчас, когда происходит потепление климата и по прогнозам многих ученых предстоит таянье полярных шапок. Оно грозит затоплением многим континентам, а для России в будущем прирастёт могуществом. В точным соответствии с целом рядом пророчеств о превращении обширных и безлюдных ныне мерзлотных зон нашей страны в земли с субтропическим климатом. Кроме того, последние научные открытия свидетельствуют о несметных ресурсах полезных ископаемых, которые хранит под льдами наша арктическая прародина. Да, Ломоносов был одновременно и ярчайшим романтиком и великим прагматиком своего времени. Он разрабатывал проект продвижения российских судов из родных ему архангельских краев через Северный Ледовитый и Тихий океаны в…Индию Зачем душа его рвалась в эту страну? Может быть, «западное» одиночество России обретет надежных союзников там? Истины, высказанные гениями, не всегда при жизни расшифровываются ими, эти истины получают свое осмысление много позже.

Он ратовал за развитие в Российской Академии «ориентального отдела», да «и целой Ориентальной академии быть бы полезно». Драгоценные ломоносовские мысли, которые потом не только проросли в очевидности, но и нуждаются в «приращении» сегодня.
«На каждом шагу в его творениях перед нами встают в поражающей нас старомодной оболочке факты, идеи и обобщения, чуждые ХУ111 столетию, вновь понятые, открытые и признанные в Х1Х и ХХ вв.»,- писал о Ломоносове другой русский гений В.И Вернадский.
«Ломоносову по необъятности его интересов принадлежит одно из самых видных мест в культурной истории человечества…Часто встречающееся сопоставление Ломоносова с Леонардо да Винчи и Гёте правильно и оправдывается не механическим многообразием видов культурной работы, а глубоким слиянием в одной личности художественно-исторических и научных интересов и задатков». С.И. Вавилов.
«Деятельность Ломоносова – целая эпоха в истории отечественной и мировой науки». М.В. Келдыш.

А вот оценка людьми из другого «цеха».
«С Ломоносова начинается наша литература. Он был её отцом и пестуном, он был её Петром Великим». В.Г. Белинский.
«Его поэзия – начинающийся рассвет». Н.В. Гоголь
Пушкин восторгался личностью Ломоносова и подобно Белинскому равнял его с Петром 1: «Историк, ритор, механик, химик, минералог, художник и стихотворец, он всё испытал и всё проник…»
Много размышлял над феноменом Ломоносова Ф.И. Тютчев, близкий по жизненным позициям великому Михайле и подобно ему страстно отстаивавший интересы России на дипломатической ниве.
Тютчеву принадлежал стихи, словно списанные с натуры Ломоносова.

Природа - . Сфинкс И чем она верней
Своим искусом губит человека,
Тем, может статься, никакой от века
Загадки нет и не было у ней.

Обозрение всего сделанного Ломоносовым, действительно приводит «в содрогательное удивление». Когда вчитываешься в его научные труды, в его стихи, заметки, письма, наброски, приходишь к мысли, что, в сущности, Ломоносов – это и есть русский природный Сфинкс. Только без загадки. Настолько чудо его гениальности, его «всемирной отзывчивости», как было сказано о другом русском гении, его всеприсутствие в нашей культуре естественно. «Будьте, как дети», заповедал Иисус Христос. Таким гениальным ребёнком был всю жизнь Ломоносов, не уставая задавать вопросы природе и людям. Докопаться до корня, найти ответ на любой вставший вопрос было его сутью. Неудивительно раздражение специалистов- академиков, почему штатный профессор химии берется «не за свои дела». А он слишком часто брался за любые дела со всей страстью, мог обругать каждого, кто мешал его занятиям. И заслужил от академической братии прозвище «бешеного мужика». Даже ломоносовские покровители и доброжелатели, восхищаясь его неуёмностью, были озадачены, когда речь шла о взаимоотношениях ученого с высочайшими особами. Граф Иван Иванович Шувалов, который часто бывал посредником в конфликтах Ломоносова с Академией наук, с одной стороны и императрицей Елизаветой Петровной – с другой, однажды пожурил своего подопечного за излишнюю широту интересов, мешавшую, мол, закончить вовремя работу над «Древней российской историей», заказанной самой Елизаветой Петровной. Ответ Ломоносова меценату чрезвычайно любопытен.

«Что до других моих, в физике и химии, упражнений касается, чтобы их покинуть вовсе, то нет в том нужды, ниже возможности. Всяк человек требует себе от трудов успокоения: для того, оставив настоящее дело, ищет себе с гостьми или с домашними препровождения времени картами, шашками и другими забавами, а иные и табачным дымом, от чего я уже давно отказался, затем что не нашёл в них ничего, кроме скуки. Итак, уповаю, что и мне на успокоение от трудов, которые я на собрание и на сочинение Российской истории и на украшение российского слова полагаю, позволено будет употребить на физические и на химические опыты, которые мне не токмо отменою материи вместо забавы, но и движением вместо лекарства служить имеют; а сверх сего пользу и честь отечеству, конечно, принести могут едва меньше ли перьвой»
Он не побоялся, что фаворит Елизаветы Петровны Шувалов мог показать письмо самой императрице, которой до того написал несколько хвалебных од. Но что это были за оды! Они славили победы русского оружия над Турцией и Пруссией, они воздавали хвалу царице за покровительство наукам. Он, как и Пушкин имел полное основание сказать о себе: «Нет, я не льстец…».
К его врожденным качествам любви к истине и любви к отечеству можно присоединить и третье – неудержимое стремление к независимости личной и национальной. Эти три кита – камень ломоносовского основания.
Будучи одиночкой, человеком, далеко опередившим своё время, он не кичился своим одиночеством, но тяготился им, жаждал друзей, заботился о людях, с которыми его сводила судьба. Много помог землякам-архангельцам, выведя целый ряд из них из «подлого» сословия «в люди». Таков, например, известный скульптор Федор Шубин, который по протекции Ломоносова закончил Академию художеств и стал, кстати сказать, автором самого знаменитого ломоносовского скульптурного изображения.

Много сил положил, чтобы исхлопотать достойную пенсию «иноземцу» Рихману, убитому молнией в России при экспериментах с воздушным электричеством (работал для пользы отечеству).
Но настоящих друзей у него не было. Во всем он походил на свою страну, о которой много позже император Александр III однажды обмолвился. “У России нет друзей и союзников, нашей огромности боятся”. Не только пугал, но также вызывал насмешки необъятностью своих интересов. А ещё тем что, мог прилюдно снять парик и утереть им потное лицо, владея при том тридцатью языками, добрую половину которых составляли европейские.

На Западе, Ломоносова при жизни либо не знали, либо старались не замечать. Известный французский историк науки Ф. Гефер писал в 1860 г: «Среди русских химиков, которые стали известными, мы упомянём Михаила Ломоносова, которого не надо смешивать с поэтом того времени».

Да и в России подлинное признание Михаил Васильевич получил, по существу, лишь в советскую пору. Но тогда это признание носило, как правило, политизированные формы, Подчеркивалось мужицкое происхождение ученого из самых «низов», хотя Ломоносов происходил из зажиточной, а самое главное, вольной крестьянской семьи. Его отец Василий Дорофеевич владел пахотной землёй, рыбными промыслами на побережье Белого моря, а также несколькими судами, одно из которых имело длину 50 метров и грузоподъёмность 5400 пудов. По тем временам подобные «галиоты» в частном владении были редкостью. «Всегда в том рыбном промыслу имел счастие, - сообщает та же первая Ломоносовская печатная биография, - а собой был простосовестен и к сиротам податлив, а с соседями обходителен». Правда, Василий Дорофеевич не владел грамотой, но зато грамотной была мать Михайлы Елена Ивановна Сивкова, дочь дьякона, которая и приоохотила сына к учению.

В советской научной литературе (в «либеральной» Ломоносова почти не поминают) нередко встречалось суждение, что по своим философским взглядам он был деистом и что его взгляды на взаимоотношение Бога с природой и человеческим обществом сформировались под влиянием немецких и французских философов. Странное утверждение. Если в нём есть доля истины, то она лишь в констатации неукротимой «пассионарности» Ломоносова, в его бунтарской независимости, когда он и у Бога «в дураках» ходить не хочет. В точности это его высказывание звучит полностью так: «Не токмо у стола знатных господ или у каких земных владетелей дураком быть не хочу, но ниже у самого Господа Бога, который дал мне смысл, пока разве отнимет».

Деизм, как невмешательство Бога в людские дела после того, как Он дал миру первотолчок, был характерен для западной мысли 18 века. Это был переходный период, когда Запад шаг за шагом освобождался от средневековых религиозных взглядов и перешел полностью в 20 веке к религии денег. Россия тоже постепенно ослабляла свои связи с церковью, а в советское время официально декларировала разрыв. Но у нас на смену церковной религии пришла религия коммунистических идеалов и вождей, ведущих страну в «светлое будущее». При всей жестокой наивности нашего антирелигиозного эксперимента высокие религиозные идеалы в значительной степени остались. Даже моральный кодекс строителей коммунизма списан, по существу, с заповедей Иисуса Христа.

Это чрезвычайно важно учитывать при изучении развития русской мысли, как и то, что философия в форме создания неких умозрительных систем, наподобие кантовской или гегелевской, чужда русской традиции. Тем не менее Толстой и Достоевский, будучи общепризнанными мировыми величинами в художественной литературе, по глубине проникновения в онтологические проблемы бытия не уступают тем же Канту и Гегелю.
Сказанное относится и к Ломоносову. Его весьма оригинальные и в то же время по-детски мудрые философские взгляды вплетены в ткань его стихотворений, в научные труды и письма. И попытки приписать ему философский деизм не могут вызвать ничего, кроме недоумения. Он был православным христианином до глубины души. Для этого достаточно даже бегло познакомиться с духовными одами Ломоносова, почитать его стихотворные переложения библейских псалмов. Всюду в них страстная, незыблемая вера в Творца и такая же пламенная готовность выполнить Его предначертания.

Господи, кто обитает
В светлом доме выше звёзд?
Кто с тобою населяет
Верх священный горних мест?
Тот, кто ходит непорочно,
Правду завсегда хранит
И нелестным сердцем точно,
Как устами говорит.
Кто языком льстить не знает,
Ближним не наносит бед,
Хитрых сетей не сплетает,
Чтобы в них увяз сосед.
Презирает всех лукавых,
Хвалит Вышнего рабов
И пред Ним душею правых
Держится присяжных слов.
В лихву* дать сребро стыдится,
Мзды с невинных не берёт.
Кто так жить на свете тщится,
Тот вовеки не падёт.