|
Речная рябь в седую даль гонима,
Залётным ветром взятая в полон.
Полынные просторы Аркаима,
Я дважды приходил вам на поклон.
И кожей чуял тонкие касанья
Поклонников Великого Огня.
Широкими арийскими глазами
Они глядели молча на меня.
— Зачем пришёл?
Исполнишь ли законы
Хранить в душе святые пламена?
— Ну что ж, не понаслышке мне знакомы
Оставленные вами письмена.
Барачный быт гипербореев древних
В мой детский мир тропинку проторил,
И бегство их из городов в деревни
Я в сорок первом тоже повторил.
Но вот огонь души… В дыму столетий
Он весь почти растрачен на металл.
Гнал рябь речную беспокойный ветер,
Скользили тени в облачную даль.
Их печь для плавки бронзы слишком зримо
Напомнила заветы старины.
Полынные просторы Аркаима,
Мы в общей связке веры и вины.
Аркаим — название древнего города на Урале, предполагаемой прародины зороастризма.
***
Я знаю, что с души когда-то сброшу
любую кожу, ставшую душой.
Всему на свете зритель и прохожий,
в конце концов, я сам себе чужой.
С теченьем перемен неумолимых
бесследно исчезают все огни.
Но, Боже правый, пощади любимых,
пусть мы угаснем раньше, чем они.
Пускай наш мир текуч и переменчив,
бунтует плоть и негодует дух,
зреть не желают превращенье женщин
из роз и лилий в скомканных старух.
Хотя закон мы отменить не в силах
и реки в море вечности текут,
она нам не нужна без этих милых,
скользящих мимо ликов и минут
Но это мы,
а жизнь – всегда блаженство,
течёт сквозь пальцы, не веля грустить,
великолепным приглашая жестом
коснуться красоты и отпустить.
***
В молодые дни торопишь жадно
наслаждений резвого коня.
А под старость путник безлошадный
только руки греешь у огня.
Ничего они не удержали.
Потому в свой предзакатный час
повторяешь древние печали,
сказанные многими до нас.
Срок приходит – всё уходит в зиму,
словно флоксы в прошлогодний тлен
Остаётся лишь невыразимость
Божества в потоке перемен.
Как оно вселилось это чудо
в женщину, в цветок, в сиянье глаз?
И куда уходит из сосуда,
где свеча прекрасная зажглась?
Не дано нам ни поймать жар-птицу,
ни понять. И сколько ни грусти,
всё, чем вдох успеет насладиться,
с выдохом на волю отпусти.
Исподволь, свободно и случайно
в небесах кочуют облака,
а из сердца в сердце эта тайна –
женщины,
поэзии,
цветка.
***
Бедные поэты-графоманы,
кто сегодня слышит голос наш
в грохоте рекламного обмана,
посреди всеобщих распродаж?
Может быть, грядущий Генрих Шлиман,
в чью-нибудь уверовав строку,
разузнать захочет, как дошли мы
через суховеи к роднику.
Как с незащищёнными глазами
в пыльных бурях рыночных сахар
донесли божественный гекзаметр
через нескончаемый базар.
Раскопает нынешнюю Трою
и отыщет в розовом песке
мощи неизвестного героя
с шариковой ручкою в руке
***
Солнце в Гизе закатное шает,
тишина опускается вниз.
Две фигуры судьбу вопрошают –
русский путник
и каменный Сфинкс.
Путник где-то услышал случайно,
что как только загадочный зверь
рухнет наземь,
откроется тайна –
обнажится заветная дверь.
Под пластами гранита и глины
уведёт она в залы дворца,
где хранится папирус старинный,
а в папирусе – планы Творца.
Сверху сумрак прохладный сочится,
снизу тянется тень пирамид.
- Что со мною в грядущем случится? –
русский путник Творцу говорит.
- Человек, ты подобие сфинкса. –
тишина отвечает ему. –
Ты с обличием собственным свыкся
и боишься его.
Почему?
Я не знаю, что будет с тобою
и со Мной, потому что люблю
Тайну жизни и с общей судьбою
Я, конечно, свою разделю.
Я всего лишь твой временный зодчий,
охраняю тебя до Суда.
Ты меняешь мои оболочки,
Я же камни свои – никогда.
Я завет наш вовек не нарушу,
Я поклялся святым Небесам
дать свой образ тебе, чтобы душу
ты в страданиях выстроил сам.
Ты же в присных трудах и вчерашних,
как ребёнок, пыхтя и сопя,
воздвигаешь песочные башни,
убегая всю жизнь от себя.
Я твой вечный слуга, человече,
а не ты мой. Себя оцени,
чтобы вместе расправили плечи
мы с тобой в наши Судные дни.
Солнце в Гизе закатное шает,
светлый день опускается вспять.
Ничего на земле не мешает
русским путникам Сфинкса понять.
|
