|
...Поэт и Фея мысленно вернулись на крышу своего многоэтажного здания и взмыли в небо. Они полетели на север. Сначала их путь пролегал над густонаселенными равнинами. Потом пошли горы, безлюдные плоскогорья, сверкающие на солнце соляные озёра. За ними расстилалась каменистая пустыня с зелёными островами оазисов, куда тянулись навьюченные поклажей караваны. Поэт и Фея решили сделать остановку неподалеку от одного такого оазиса. Рослые верблюды высокомерно и медлительно пережёвывали свою жвачку, их хозяева под пальмами пили чай. После недавнего военного грохота, после ободранных домов и запущенных садов, наконец, после шумного балагана в ведомстве Голавля здесь всё дышало миром и радостью.
— Ты о чём-то хотел меня спросить? — сказала Фея, поймав взгляд поэта.
— Я не понял слова Голавля о файле, о главном файле.
— Но у тебя же был в той жизни компьютер?
— Был.
— Мы вооружили вас этой игрушкой, чтобы вы как можно скорее ушли от множества второстепенных файлов, от тех ненужных жизненных нитей, которые отнимают у вас столько сил. Есть главный файл, главная нить, единственная… Она невидима, но она существует. Теперь ты понял?
— Не очень.
— Можно множество веков бродить по горизонтальным файлам жизни и никогда не добраться до вертикального. Ухватиться за главный файл — значит, выйти на Того, кто придумал компьютер и обеспечивает его программами…
— То есть на вас?
— На нас.
— Но Голавль тут при чём?
— Для него главный файл — довести свою жизнь до полного Абсурда. Он её довёл. Залез в собственную яму и теперь не знает, как из неё выбраться. Поэтому путь у него один…
— Барахтаться в яме до конца?
— Вот именно.
— Но зачем же ты тратишь силы на него?
— Иначе он впадёт в отчаянье. Кроме того, он сделал одно важное дело — способствовал разрушению омертвевшей общественной системы.
— Чтобы создать ещё более мёртвую, где каждый гребёт под себя.
— Это характерная черта конца Кали-юги — люди слой за слоем освобождаются от мёртвой кожи, и поэтому каждый занят главным образом собой. Так уничтожаются иллюзии.
— Голавль занят не только самим собой. Он обманул народ целой страны.
— Лечить нужно всех.
— Даже такого негодяя?!
Глядя на темнеющую вдали гряду гор, Фея возразила:
— Несчастного беса…
— Чтобы он, вылечившись, снова принялся за свои художества?! — наседал поэт.
— Он уже взвыл от этих художеств, он больше никогда к ним не вернётся.
— Ты так думаешь? Масоны упорны и хитры. Он лицемерно плачет, чтобы разжалобить тебя. А потом примется за старое.
— Если это так, тем хуже для него. От Бога ничего не спрячешь. Масонские ложи перед Богом бессильны. То, что вы называете Страшным Судом, мы называем эпохой выявления ликов. Тут никакие маски не помогут.
— Масоны довели мою страну до жалкого состояния.
— Оставь эти сказки про масонов детям. Страна докатилась до жалкого состояния по вине её жителей.
— Но разве масонский заговор не существуют? Разве князь мира сего не правит миром?
— Заговор существует, но миром правит Бог.
— И вы?
— И мы.
— Тогда ещё один вопрос. У меня не выходит из головы тот случай в Доме творчества. Ты прикоснулась к писателю, и он стал набирать свой роман на компьютере… Ты диктовала ему?
— Нет, к диктовке мы прибегаем очень редко.
— Значит, не диктовала?
— Конечно, нет, — рассмеялась Фея. — Я понимаю твою озабоченность. Ты боишься покушений на творческую свободу. Успокойся, мы посылаем творческим людям только вдохновение, распоряжаются им они сами. Нашими законами запрещено делать из людей роботов, даже роботов добродетельных, если бывают такие. Роботов из себя делают сами люди. С помощью мух.
— Ты же призналась, что иногда пользуешься диктовкой.
— По правде сказать, это случилось однажды. В одной большой стране искусство упало настолько низко, что мне не удалось найти ни одной души, в которой я мола бы зажечь творческий огонь. Тогда я надиктовала малоизвестному писателю сказку. Эту сказку о полётах за горизонт над морем знают теперь повсюду.
— Как называется сказка?
— Что толку говорить о том, что не делает особой чести ни стране, ни писателю. Он сыграл роль диктофона. Хотя мы используем в такой роли далеко не каждого…
Лучше я расскажу тебе об одном из нас, о поэте, чьё имя известно всему миру. Каждое его слово, каждый поступок истолкованы на тысячи ладов, Его стихи излучают такое сияние, что задевают души самых заскорузлых людей.
— Я догадываюсь, о ком ты говоришь.
— И правильно догадываешься. Но сколько же мы повозились с ним, прежде чем он стал одним из нас! Слишком своенравной, слишком свободной была его душа. Она не терпела никакого принуждения. Его отправляли в ссылки, и мы способствовали этому — не было другого способа надолго усадить его за рабочий стол.
— Ты говоришь, он один из вас. Но ведь он совсем не святой.
— Разве мы — святые?!
— Почему же вы не остановили дуэль?
— Мы могли бы её остановить. Но на карту была поставлена душа поэта. Добрая, благородная любящая. Она попала в западню, расставленную мухами, и стремительно катилась в бездну ненависти. Смерть вернула ему утраченное равновесие.
— Вернула?
— Да, вернула. Накануне смерти он простил своего убийцу.
— Где он сейчас?
— Очень высоко.
— А его убийца?
— Оставь его в покое. Вспомни лучше слова Христа: «Не бойтесь убивающих тело, бойтесь убивающих душу...».
— Ты знаешь, — сказан поэт, мне вспомнилась одна книга, продиктованная сверху. В ней много сказано о мире и о войне, о вас. О таких, как ты. Только диктовал мужчина, а принимала женщина...
— Я знаю эту книгу. Как и душу, которая внушала мысли писательнице.
— Книга имела шумный успех.
— К сожалению, шумный. Мы всегда планируем деловой результат. А получаем чаще шумный. Или никакой.
— В этой книге, продолжал поэт, — много хорошего сказано об Америке.
— Конечно, ведь её написала американка.
— В ней также есть кое-какие интересные рассуждения о других странах. Россия представлена, как страна, потерявшая голову, немцы — как народ, совращенный Фридрихом Ницше. Американцы объявлены расой будущего.
— Ну и что?
— Оценки остаются в силе?
— Ты решил проэкзаменовать меня, — усмехнулась Фея. — Вот тебе мой ответ. Даже вечные книги самых больших пророков потому и называются вечными, что служат назначенный век. Потом заменяются новыми. «Письма живого усопшего» вышли в самом начале прошлого века, и своё дело они сделали, хотя мало кто к нашим советам прислушался. Америке мы пытались внушить прекрасную надежду стать желанным для всех мировым лидером. Но только при одном условии, если люди этой страны победят свою страсть к доллару. Немцев предупредили, что они плохо кончат, если не выкинут из головы идею о сверхчеловеке и мировом господстве. А России напомнили, что, кроме сердца, в живом организме есть еще голова. Разве эти мысли потеряли силу в начале нового века?
— Немцы как будто одумались.
— А вы?
— Что мы? Ты же сама сказала, что главное в человеке — сердце, не ум. Что пришло время расстаться с интеллектом.
— Мой дорогой и талантливый друг, я не сказала, что глупость украшает человека. Чтобы расстаться с умом нужно его сначала обрести. Даже лучшие из людей часто проповедуют альтернативу: «или — или». Всякая альтернатива от ума. Сердце, противопоставившее себя уму, обречено на неудачу.
— Сегодня все пророки утверждают, что будущее за Россией, — загорячился поэт.
— Не спорю. Только разве Россия обрела голову?
— Поэт отвёл взгляд в сторону и замолчал.
— Я обидела тебя?
Не особенно. Я сам говорил тебе, что не обременён высоким интеллектом.
Фея продолжала:
— Сколько же можно хвастаться тем, что вы — иваны-дураки. Мы помогли великой революции, когда она провозгласила великие цели. Теперь вы произвели, как ты говоришь, желудочно-сексуальную революцию. Зачем?
— Нам затолкали эту революцию в рот наши верховоды.
— А вы проглотили.
— Скажи, Фея, мы встанем с колен? У нас есть будущее? Что мы должны делать?
— Будущее за теми, кто верит, надеется, любит. И думает. И действует. Я напомню тебе твои стихи.
* * *
Даже дьявол России не страшен,
Если ясно, где «нет», а где «да».
Там ливонцы, за озером наши,
Здесь Москва, за Непрядвой Орда.
У каких же костров обогреться
Можно нынче на русской земле?
Что теперь на уме и на сердце
У князей современных в Москве?
Ни костра и ни звёздочки. Вечер.
Ты с отчизной один на один —
И судья, и истец, и ответчик,
И надежда притихших равнин.
В уши лезет назойливый скрежет,
Как нам рыночный рай заслужить.
В силе черти, но это же нежить.
Им не жить, понимаешь, не жить.
Им бы только втащить тебя в омут,
Чтобы вместе и вниз головой…
Потому так пронзительно громок
Их торговый нерадостный вой.
Давит каждого время сурово,
Разделяя на масло и жмых.
Ясность есть — оставаться здоровым
Среди мёртвых,
Безумных,
Больных.
* * *
— Когда я писал эти стихи, я не представлял, какая опасность угрожает моей стране.
— Я вижу, мои ответы на твои вопросы о будущем России не удовлетворили тебя, — сказала Фея. — Хочешь знать, что думает о твоей стране Один из Тех, кто управляет планетой?
— Конечно, хочу!
— Помолчим минуту.
Фея закрыла глаза, сосредоточилась, и ровно через минуту в её руки скользнул серебристый шарик, который превратился в конверт.
— Я познакомлю тебя с одним текстом. Читая письмо, постарайся не только вникнуть в смысл слов, но почувствовать дух Автора, Его дыхание между строк. Это тем более важно, что мы летим в места Его обитания.
|
