Художник и Поэт

Путь к публикации

Когда я приступал к написанию статьи к итоговому поэтическому сборнику своего отца, то вначале хотел ограничиться чисто справочными задачами. Однако в процессе написания я понял, что лучше меня, человека, который наблюдает творчество поэта изнутри уже сорок лет, никто не знает ни его поэзии, ни прозы, ни публицистики, ни жизни. Понимая, что мнение сына, даже если он тоже писатель (хоть и в другой области), всегда субъективно, все же попытаюсь рассказать все, что, с моей точки зрения, читателю будет интересно узнать об этом необычном человеке и поэте.

Отец прожил большую жизнь, на протяжении которой написал очень много стихов Мы с ним отобрали для этого сборника примерно тысячу(!) самых лучших. В результате получилась не просто большая книга, но целая поэтическая антология одного автора. Правда, помимо стихов и вводной статьи замечательного отечественного критика Льва Аннинского книга содержит еще одно приложение из другого жанра - художественный мини-альбом картин жены Юрия Михайловича и моей матери, Лилии Ивановны Ключниковой– неизменной спутницы отца на протяжении 56 лет, поддерживающей его во всех начинаниях. Все это побудило меня как издателя, не делить сборник на несколько маленьких книг, но сделать один большой том, куда вошло все лучшее, созданное поэтическим пером отца.

О творчестве Юрия Ключникова хорошо отзывались многие люди, относящиеся к разным «станам», «лагерям» и школам, понимающие толк в поэзии и вообще в литературе. Среди них Виктор Астафьев, Владимир Солоухин, Вадим Кожинов, Юрий Селезнев, Евгений Евтушенко, Валентин Сидоров, Эдуард Балашов, Станислав Золотцев, Леонид Ханбеков, Сергей Гонцов, Владимир Бондаренко, Лев Аннинский. . Прежде чем говорить о самих стихах, кое- что расскажу об их судьбе и о том, как они воспринимались некоторыми из только что перечисленных мастеров слова. Кого-то из них уже нет в живых, но память живо запечатлела их добрые слова и дела по отношению к творчеству сибирского поэта. Так с легкой руки Владимира Солоухина подборка стихов Юрия Ключникова в середине 80-х была предложена в журнал «Москва» (хотя опубликовано одно). Сам Солоухин, которому я, молодой парень из Сибири, привез рукопись отцовских стихов отреагировал оригинально, спросив меня: «А сколько лет-то поэту?», и услышав в ответ: «Сорок два» он, характерно окая, заметил: «Так помирать-то пора поэту!». Но рукопись все же взял. Через пару месяцев в Новосибирск пришло солоухинское письмо, где он высоко отозвался о лирическом даре отца, попутно похвалив «заряд хорошей злости», которая встречается в его стихах и которой «нам сегодня так не хватает».

Однако одного опубликованного стихотворения для вхождения в мир большой литературы разумеется не хватило. В течение ряда лет десятки раз Юрий Ключников посылал подборки своих стихов в столичные журналы. Увы, безрезультатно. В 1986 году Виктор Астафьев, ознакомившись со стихами Ю. Ключникова, прислал автору несколько теплых ободряющих писем и отобрал его стихи в сборник «Час России», который собрал вместе с Романом Солнцевым, как антология одного стихотворения российских поэтов. Затем были опубликованы еще две подборки стихов в журналах «Смена» и Студенческий меридиан». Кстати в «Смене» (№4 за 1987 г.) стихи сопровождались биографической справкой и фотографиями поэта, который грузит лотки с хлебом в машину-хлебовозку. Такая экзотическая картинка сопровождалась комментарием: «подобно тому, как некоторые столичные интеллектуалы отправлялись в Сибирь за туманом и запахами тайги, Ключников сменил рабочий стол редактора в поисках живого запаха хлеба». Понятно, что факт вынужденного «искания» запахов хлеба» был в рецензии опущен. И снова долгое молчание на этот раз в эпоху гласности, которая более десяти лет не пускала Юрию Ключникова ни в один столичный журнал .

В 1982 году мой отец знакомится с Вадимом Валерьяновичем Кожиновым, известным литературоведом, критиком, а позднее историком, который мог одним своим словом творить тогда литературные репутации, открывшим для читателей имена Рубцова, Передреева, Соколова, Казанцева. С Вадимом Валериановичем они встречались периодически до самой смерти Кожинова во время приездов отца в Москву. Поначалу Кожинов отнесся к стихам отца сдержанно. Он произнёс фразу, что стихи нравятся ему по духу, но «пока им чего-то не хватает»:

«Ваши стихи входят в четыре-пять процентов того лучшего, что есть в современной поэзии, но я-то занимаюсь продвижением лишь одного процента». Больше чем стихи, Кожинову понравилось эссе Юрия Ключникова «Мистический Пушкин». Он давал читать его самым разным своим друзьям, и, по словам критика, все они отозвались об этом эссе очень положительно. Даже Юрий Кузнецов, который вряд ли когда-нибудь похвалил бы отцовскую поэзию, как, впрочем, и редко какую вообще, положительно оценил эту статью ( при том, что сам к Пушкину относился сложно) и выразил согласие познакомиться с автором. Такие встречи состоялись в Москве и в Новосибирске. А с Кожиновым отец встречался многократно. Я был свидетелем этих встреч и дома у Вадима Валерьяновича, и в ИМЛИ на протяжении многих лет. Кожинов признавался мне, что Юрий Михайлович глубоко симпатичен ему за ясный ум, объективность изложения,, олимпийское отношение к укусам врагов и даже за внешность, в которой он видел «ярчайшее проявление индоевропейского типа». Еще ему очень нравилась статья отца «Россия Астольфа де Кюстина и восточных пророчеств», которую он даже хотел публиковать в каком-то журнале. Думаю, что если бы контакты отца с Кожиновым были бы плотнее, то отец начал бы регулярно бы печататься раньше, чем получилось, и вступил бы в союз писателей России всё-таки не в 73 года.

По настоящему высокой оценки от такого взыскательного эксперта как Кожинов Юрий Ключников удостоился только за несколько месяцев до смерти этого выдающегося литератора и национального мыслителя. Ознакомившись со сборником «Белый остров» Кожинов признался мне, что изменил свое мнение о поэзии отца, что она очень нужна современной России. Дело было в конце 2000-го года. Кожинов даже хотел написать об этом сборнике статью, но, увы, не успел.

Юрий Ключников родился 24 декабря 1930 года, в городе Лебедине, Сумской области, в семье рабочего. Отец поэта работал в разных городах Украины и Белоруссии, и семья переезжала с места на место. Последним городом жизни семьи перед войной был Харьков. Наблюдая жизнь разных поэтов и писателей, мы знаем, что у многих из них была своя Арина Родионовна. У отца её роль сыграла мать будущего поэта Екатерина Тимофеевна, человек необыкновенно тонкий, интересный, ищущий. Именно она помогла сформировать интерес мальчика к литературе.

Будучи простой домохозяйкой, она сама очень много читала и старалась приобщить своих троих детей (Юра был старшим) к высокому искусству, к классике.

Женщина любила читать вслух детям народные сказки, Гоголя, Пушкина. В семье, где в военные и послевоенные годы приходилось считать каждую копейку, на покупку книг не скупились. В отрочестве Юрий Ключников буквально «проглотил» целые собрания сочинений Пушкина, Гоголя, Льва Толстого, Некрасова, Сергеева-Ценского, Бестужева-Марлинского, историка Тарле, а также классиков украинской литературы — Тараса Шевченко, Леси Украинки, Ивана Франко. В семье постоянно пели, у Екатерины Тимофеевны был чудесный голос и она знала множество народных русских и украинских песен, которые любила петь детям по вечерам. Она же передала Юре абсолютный слух. Кроме того, Юрий Ключников ещё в Харькове несколько лет посещал академический хор мальчиков, где детей учили петь как народные песни, так и арии из опер. Не отсюда ли особая музыкальность многих ключниковских стихов, часть которых будет в дальнейшем положена на музыку, причём самых различных стилей — и в бардовском, и в эстрадном, и в академическом, и даже в фольклорно-этническом?

Писать стихи Юрий Ключников начал рано - с двенадцати лет. Причем первым толчком к пробуждению поэтических струн души стали для него впечатления военного детства. По неожиданной логике главную роль сыграл год эвакуации в саратовской деревне, куда 11-летний подросток попал вместе с родителями, успевшими покинуть Харьков в момент, когда в него с другого конца города уже входили немецкие войска. После ужасов бомбежек раздолье и красота среднерусской природы с ее весенними разливами реки и бурным цветением полей настолько глубоко вошла в детскую душу, что поэт, повзрослев много раз обращался к этим воспоминаниям в зрелом возрасте:

Небом этим, степью,
Удивленьем,
Красотой, упавшей в душу мне
Я обязан маленькой деревне,
А выходит –
И большой войне.
С ними в грудь мою вошла Россия
Бабушкиной сказкой наяву…

После того, как семья Ключниковых покинула промежуточный поволжский пункт своих эвакуаций и прибыла в Сибирь, в Кузбасс, подросток начинает посещать литературный кружок в шахтерском городке – Ленинске-Кузнецком. Атмосфера в этом криминализованном городе (где даже в наши 90-е годы согласно статистике каждый третий (!) житель хотя бы однажды побывал за решеткой) была совсем иной, чем в спокойном довоенном Харькове. Подростковые драки, поножовщина, бандитизм были столь сильны, что погнали начинающего поэта в секцию бокса. Все это могло ожесточить юную душу, имевшую уже тогда отнюдь не книжную судьбу. Впрочем, предоставим слово самому Юрию Ключникову, который написал небольшое эссе о том, с чего начинался его путь в литературу. Позволю себе прокомментировать его.

Поэты и поэзия (первые опыты)

Стихи начал писать в 12 лет в 5-м классе в г. Ленинске-Кузнецком, где русский язык и литературу вели чудная старенькая учительница Вера Владимировна (фамилию не помню или никогда не знал). Она меня выделяла из остальных учеников за сочинения, которые я писал то в прозе, то в стихах. Часто хвалила, к понятному неудовольствию соклассников. Они дразнили меня «головастиком» и «поэтом». «Головастиком» - потому, что был весьма худ, большая голова сидела на тонкой и длинной шее.

Из 15 или 20 ребят, с которыми учился (остальные девочки) закончили среднюю школу, а потом получили высшее образование двое: Федя Дружинин и я. Дружинин стал шахтёром, начальником прославившейся на всю страну шахты имени Кирова в Л-К. Остальные ушли в ФЗО, ремесленные училища или сели в тюрьмы.

В 1943 году я послал свои стихи в Новосибирск, в журнал «Сибирские Огни». Ответила довольно тёплым письмом литконсультант журнала Елизавета Стюарт. Позднее я с ней познакомился лично, когда работал гл. редактором художественного вещания обл. радио в Новосибирске и приглашал с чтением стихов в радиопередачи. Что посылал, не помню, но одно стихотворение каким-то чудом сохранилось одно, остальные давно исчезли.

Сибирская весна

Над городом, над грязью
Протяжный вой гудка
Нестиранною бязью
Несутся облака.

Свистит в деревьях ветер
И нагоняет сны,
Что нет на белом свете
Ни солнца, ни весны.

Бредёт по лужам нищий,
Он сумрачен и хмур,
А окна безразлично
Глядят вослед ему.

Шататься надоело,
Никто не подаёт.
Кому какое дело?
У каждого – своё…

Бредёт по чёрной грязи,
Свою ушанку сняв.
Какое безобразье
Сибирская весна.

*(в ту пору в 8 утра горожан будили на работу гудок завода «Красный Октябрь», где мой отец работал мастером цеха).

Те, кто бывает весной в сибирских провинциальных городах в наши дни, могли бы согласиться с тем, насколько современно во многих смыслах звучат эти наивные стихи, написанные почти 70 лет назад! По духу сострадания и заряду искренности стихи Юрия Ключникова резко контрастировали с официальной пропагандой. Отец пишет:

Елизавета Стюарт, видимо, не поняла, что имеет дело с 13- летним подростком, подумала, что стихи пишет человек постарше, ответила в таком духе: мы переживаем годы, когда нужно все мысли направить на победу, а не на шатающихся нищих, Но стихи похвалила, сказала: образы, хоти и мрачные, но яркие. Тогда же произошла одна встреча, которая усилила для меня вес советов Стюарт. Учась в школе, я состоял в городском Доме пионеров, где пел в хоре и читал свои стихи, Мы часто давали концерты в подшефных госпиталях, где нас очень тепло принимали раненые солдаты, Дело понятное – среди раненных были отцы, оставившие в тылу семьи, с которыми давно не виделись. Они угощали нас шоколадом, яблоками, что в ту пору было для детей военных лет немыслимым лакомством. Помню однажды я читал в госпитале свои душещипательные вирши о солдате, который после боя слушает пение соловья в лесу и вспоминает родные сибирские края. Закончил, мне дружно похлопала палата, но неожиданно откуда сверху надо мной раздался голос, Я поднял голову и увидел некое подобие детской зыбки, в которой висело полчеловека, то есть человек без ног, с одной рукой в которой дымилась папироса. Он отрецензировал мои стихи, и эту рецензию я, много лет спустя, изложил в одном из своих стихотворений.

Толк из тебя, быть может, мальчик будет,
Когда оставишь выдумки свои,
На тех полях, где умирают люди,
Им не поют с берёзок соловьи.

В общем, под влиянием этих двух оценок – профессионального поэта и глубокого инвалида-солдата я стал писать совсем другие стихи, которые были востребованы в ту пору. Одно из них, посвящённое победе, было опубликовано в городской газете. К теме Победы я обращаюсь в своих стихах до сих пор и ей же завершаю сборник « Русское окно».

Тогда же стал посещать литературный кружок при городской библиотеке. Руководил им эвакуированный из Ленинграда писатель Фёдор Олесов. Его сочинений не читал, но знаю, что ещё до войны он опубликовал роман «Возвращение» о своём беспризорном детстве, - книгу, замеченную А.М. Горьким и А.С. Макаренко. Это открыло ему двери в питерские литературные круги и в СП СССР. Живя в Кузбассе, опубликовал после войны роман «Прощание молча», резко раскритикованный в местной печати. В 1946 или 47-м он вернулся в Ленинград, о его дальнейшей судьбе ничего не знаю.

Но вспоминаю первого литературного наставника тепло, бывал у него дома, где меня так же тепло принимала жена писателя Лидия Григорьевна. Оба пророчили мне большое литературное будущее. И в литературном кружке ко мне, тогда четырнадцатилетнему пацану взрослые, пробующие себя в прозе и в поэзии. Люди, относились как к равному. Среди них были фронтовики. С одни из них Юрием Синкиным, командиром батареи на фронте, гвардии старшим лейтенантом, я сдружился. Он меня называл «полупоэт и полудетка». Не знаю, удалось ли кому-нибудь из этих спутников моего детства, стать писателем.

Заведовала библиотекой, где собирался литературный кружок, Клавдия Ивановна Гоголева, которая тоже благоволила ко мне и к моему другу детства Николаю Киселёву, позднее ставшему профессором Томского университета. Эта дружба связывала нас с 1945-го по 1998, когда Николай отбыл на другой уровень Бытия. А в ту пору мы часами рылись в фондах библиотеки, изучая всё казавшееся нам интересным. Самое интересное брали домой. Оба, в первую очередь, увлекались поэзией. Перечли все поэтические сборники библиотеки, а среди них была знаменитая «Антология» 1925 года издания, где фигурировали ранняя Ахматова, Гумилёв, Бальмонт, Белый, Иннокентий Анненский, словом вся поэтическая элита Серебряного века. Естественно тогда же жадно перечитали опубликованный поэтический Парнас СССР от Маяковского и Асеева до поэтов Великой Отечественной. Всё это было обсуждено в долгих беседах с Николаем Киселёвым.

Помню, как нас ошеломило первое знакомство с поэзией Бориса Пастернака. Сборников поэта в библиотеке было почему-то очень много, и все они находились в отличном состоянии, т.е. совершенно не зачитаны, читательские формуляры свидетельствовали, что некоторые из книг никто из читателей никогда не брал домой.

Далеко не всё мы понимал в сложной лирике поэта, но она завораживала своей музыкой, своей непохожестью на всё, что до сих пор мы читали . Поразило «Определение поэзии» (Это круто налившийся свист, это щёлканье сдавленных льдинок, это ночь, леденящая лист, это двух соловьёв поединок». Поразил портрет Ленина, через много лет, когда Ленина стала топтать демократическая шушера, я процитировал этот портрет в своей статье «Непонятый доктор ( страсти по Пастернаку)». И вообще Пастернак со всеми его противоречиями, с симпатией к Сталину, с 16-ью занудным прозаическими главами «Доктора Живаго» и с гениальной поэтической семнадцатой главой этого романа до сих пор остаётся для меня своего рода образцом «неангажированного» художника наряду с Есениным, Блоком, Твардовским.

Но не скажу, что названные имена из «Антологии» тогда слишком уж запали на ум. Больше импонировали Симонов, Багрицкий, Сурков. С Есениным познакомился впервые в 1947 г. когда вышел небольшой однотомник его избранных стихов. Есенин надолго затмил в моём воображении даже Пастернака. И до сих пор ранжир моего поэтического Пантеона выстраивается в следующем порядке: Пушкин, Есенин, Лермонтов, Пастернак, .далее остальные.

Серьёзные занятия литературным творчеством начались, по существу, в 70-у годы, когда мне было за сорок, поэтому говорить о влиянии каких-то авторов на мой творческий процесс затрудняюсь. Даже Пастернаку никогда не пытался подражать. Из поэтов самой поздней поры ценю творчество тех, кто собраны в антологиях Вадима Кожинова (Рубцова, Передреева, Казанцева, Юрия Кузнецова).

Его университеты

Потом последовал вполне логичное для человека увлекающегося литературой поступление в Томский университет, где Юрий Ключников получил очень хорошее по тем временам филологическое образование. Томск тогда на всю страну славился высоким уровнем преподавания разных, в том числе гуманитарных дисциплин.

Кстати в Нарымский край, ссылали интеллигенцию еще до революции, а во время войны там преподавали лучшие профессора из Москвы и Ленинграда, переезжавшие туда целыми кафедрами. Отец с благодарностью вспоминал годы учебы в одном из лучших университетов страны:

«Плотное знакомство с зарубежной поэзией и литературой вообще началось в университете благодаря великолепным лекциям Николая Александровича Гуляева ( хотя «Мартин Идеен» Джека Лондона и «Красное и чёрное» Стендаля были прочтены в 15-16 лет, надолго врезавшись в душу). Портрет Д. Лондона даже повесил у себя в кабинете, когда был директором средней школы в селе Плотникове. Приехавший как-то в школу секретарь райкома партии спросил, кто это у тебя над рабочим столом. Я ответил. Он кратко распорядился – сними и повесь Ленина. Я спорить не стал, поместил Ленина рядом с Д. Лондоном.

А в университете увлёкся Байроном, Шелли, Бёрнсом, Блейком, Рильке, но особенно французами. Дело в том, что обязательным иностранным языком на филологическом отделении был французский, преподавание его в ТГУ было поставлено весьма не плохо. Я употребил дополнительное рвение и к третьему курсу читал Шарля Бодлера, Поля Верлена, Артюра Рембо, Гийома Аполлинера и других французов в оригинале. С той поры убедился, что поэт - особая статья, его можно понять лишь на родном языке. Например, переведённый Верлен не произвёл на меня никакого впечатления, даже показался скучным и манерным И уж в подмётки не годится, как я считал, к близкому ему по духу Есенину. Но в оригинале его природная стихотворная музыка Верлена зачаровывает. Рембо же. показался интересен и в переводах, собственно он-то и заставил меня сесть за французский. Рембо, как поэт, закончивший свою поэтическую карьеру к 19-летнему возрасту до сих пор остаётся одним из любимых иностранцев наряду с Аполлинером, Эдгаром По, Экзюпери и другими, чья жизнь шла в полном соответствии с творчеством.

Литература Востока в университете звучала слабо. С поэзией Китая, например, я познакомился лишь в 50-е годы в разных переводах, с японцами – ещё позже. Запомнились переводы Ли Бо и Ду Фу, выполненные Анной Ахматовой».

Между деревней и городом

Однако – парадокс: будущий литератор, учившийся с увлечением и с хорошими оценками почему-то перестал писать стихи на целых два десятилетия. Правда, он руководил университетским литературным кружком, но не поэтической, а скорее научной направленности, где студенты делали доклады о писателях, и лишь на пятом курсе несколько раз публиковал свои стихи в университетской многотиражке. Однако жизнь возобладала над литературой.

Женитьба на пятом курсе университета на студентке исторического факультета Лилии Белимовой, распределение в городскую газету «Молодость Кузбасса» в его столицу – Кемерово, где будущий поэт отработал два года, мыканье по съемным жилищам, а потом после неудачных попыток решить квартирный вопрос (который портил не только москвичей!), возвращение к родителям в Ленинск-Кузнецкий и работа корреспондентом в «Ленинском шахтере», десять лет назад напечатавшим его первые стихи… – таковы главные вехи жизни этого периода. После рождения детей пришлось откликнуться на хрущевский призыв к интеллигенции и поехать на освоение села, где с квартирами обстояло дело проще. Несколько лет работы в сельской школе учителем, завучем и даже директором школы позволили расширить жизненный опыт и пробудили в нем, горожанине, любовь к земле и деревне. Об этом он позднее напишет в стихах:

Жмусь, как вырванный куст к деревам,
Натыкаясь на встречное жжение -
По невросшим суглинок корням
Тяжко ходит топор отторжения.

Я в вине его не утоплю,
Я челнок, я еще балансирую,
Я деревню и город люблю
Пополам с одинаковой силою.

Во время своей сельской жизни Юрий Ключников несколько раз брался за перо и пробовал писать стихи, но оставлял свои попытки по собственному признанию, ему для этого «чего-то не хватало». Отец признавался:

«Серьёзные занятия литературным творчеством начались, по существу, в 70-е годы, когда мне было за сорок, поэтому говорить о влиянии каких-то обстоятельств или авторов на мой творческий процесс затрудняюсь. Даже Пастернаку никогда не пытался подражать. Из поэтов самой поздней поры ценю творчество тех, чьи избранные стихи собраны в антологиях Вадима Кожинова ( Рубцов, Передреев, Казанцев, Юрий Кузнецов), и Ларисы Барановой-Гонченко (Верстаков, Шипилов, Артемьев и другие).

После четырёх лет жизни в сельской тишине молодого человека вновь потянули к себе огни большого города. Он переезжает в Новосибирск, где пройдя новые круги испытаний: долгое время не мог устроиться на работу и скитался по квартирам. Поработав учителем литературы и завучем в школе, наконец, устраивается в областной радиокомитет журналистом. Командировки в район, интервью, радиопередачи и авторские радиопьесы - вот что было содержанием жизни Юрия Ключникова в течение ряда лет лет. Энергичный, одаренный, ответственно относящийся к делу журналист быстро обращает на себя внимание начальства своей работоспособностью и как сказали бы сейчас, креативностью. В период оттепели система партийного образования на некоторое время делается более открытой и доступной не только для опытных управленцев, но и для активных творческих людей из региона – такова установка «сверху». Отца посылают получать второе высшее образование в ВПШ – или высшую партийную школу в Москве, где он учится на отделении печати, радио и телевидения.

Московское озарение

Учиться в ВПШ было весьма интересно по ряду причин. Кроме обязательного марксистско-ленинского официоза, сюда с лекциями и беседами приезжали секретари и руководители отделов ЦК КПСС, министры, и даже руководитель КГБ Семичастный, видные литераторы, например, Константин Симонов и Вадим Кожевников, другие крупные отечественные и зарубежные деятели, например, Рауль Кастро. В одном из своих стихотворений Юрий Ключников мечтает о времени, когда «Авель и Абель сольются в одно». В таких фантазиях присутствует элемент личного опыта, поскольку Абель выступал в 1965 году перед слушателями ВПШ и будущий поэт, по его словам, вполне оценил тонкую художественную душу выдающего советского разведчика. А главное появляется доступ к спецхрану Кремлевской библиотеки, где можно было свободно читать, запрещенную тогда литературу по истории, философии, экономическим учениям, мировой культуре, – Ницше, Шопенгауэра, Фрейда, Камю, Сартра. Последнего, как и выдающихся поэтов Франции – Бодлера, Верлена, Рэмбо, Аполлинера - Юрий Ключников читал в подлиннике на французском языке, который он выучил еще в Томске и Новосибирске и усовершенствовал свои знания в Москве, тренируя разговорную речь со студентами из франкоязычных стран, а затем поработав несколько месяцев гидом-переводчиком в Интуристе.

Существенно пополнив свое образование Юрий Ключников мог рассчитывать на дальнейший карьерный рост как по партийной, так и по научной линии. Ему предлагают остаться в Москве на кафедре политэкономии в ВПШ с перспективой защитить кандидатскую диссертацию, а в дальнейшем получить статус весьма благополучного москвича. Все идет хорошо, но во время философского семинара на тему «Религия как форма общественного сознания» он неожиданно для всех и отчасти для себя вступает в серьезный идеологический спор с преподавателем, который к тому же является секретарем партбюро ВПШ. Юрий Ключников отстаивал идею исторической прогрессивности для своего времени православной традиции, поскольку она способствовала развитию не только письменности, но и всей культуры России, особенно в допетровский период. Сегодня это аксиома. Некоторые рьяные патриоты даже утверждают, что петровские преобразования изрядно подпортили девственную православную основу русской культуры. Впрочем, предоставлю слово отцу:

«- По началу преподаватель не спорил со мной. Да, конечно, допетровская культура развивалась на основе религии, но ведь вы не можете отрицать того факта, что, как форма сознания, любая религия в основе своей полностью реакционна?

Я ответил:

- Как же она может быть полностью реакционной, если на её основе развивались культуры всех стран.

- Культуры всех стран развивались в борьбе с религией, возразил мне преподаватель.

- Да и в борьбе, но это борьба внутри религий, потому, что ядро религия – вера, а без веры невозможна никакая жизнеспособная идеология

- Наша идеология основана на научном знании.

- А вера в коммунизм?

Преподаватель вспыхнул:

- Послушайте, что вы несёте? Это же софистика! Да ещё с чужим душком.

- Если софистика, да ещё чужая, то зачем разводить дискуссии. Вы ведь сами приглашали к спору. Я сел.

Преподаватель понял, что хватил лишнего, свёл конфликт вничью. Я тоже замолчал, никогда больше с ним не спорил. Хотя надо признать, что ВПШ той поры была далеко не твердолобым учебным заведением. Да, преподаватели с лекционной трибуны часто твердили очень замшелые истины, но на семинарах, «стебались» как теперь говорят, по поводу и развитого социализма, и всех других громких определений. Конечно, всё это делалось осторожно, с подтекстом. Интеллигенция, как это водится, не ведая, что творя, копала яму под саму себя. В читальном зале библиотеки ВПШ была иностранная пресса, я регулярно читал французскую «Monde» иногда просматривал со словарём интересующие меня статьи в американских журналах, Хотя в газетных киосках столицы из иностранной прессы продавались лишь издания типа «Юманите». Считалось, что слушатели ВПШ обладают достаточным иммунитетом к буржуазным влияниям. Однако в моём случае такой либерализм не сработал. Перед распределением зав кафедрой политэкономии Старцев - добрый и мудрый старичок, которому нужен был ассистент для чтения лекций франкоязычным слушателям), отвёл меня в сторону и негромко сообщил:

- Предлагал вашу кандидатуру, но у партбюро возражения...»

Так описывает отец свой первый конфликт на религиозной почве, который произошёл 45 лет назад. А вот что он пишет на эту тему теперь:

«Пройдя многие последующие разборки за богоискательство, я убедился, что все наши мытарства и военные, и экономические, и политические, и идеологические никогда не кончатся, пока люди не поймут, что одна крайность всегда рождает свою противоположность. Твердолобая зарежимленность в экономике сменилась столь же твердолобой верой в то, что рынок всё рассудит и всё обустроит. Армейский атеизм породил строевой марш в церковь. Говорю не о тех, кто мимикрирует при любых режимах и поветриях, кто ищет стабильности и процветания лишь для себя. Имею в виду дурную веру, которой, кстати сказать, на 90 процентов, лишён западный обыватель, живущий в условиях стабильного рынка и стабильной религиозности. Дурная вера – это всегда слепая боль, бесплодные страдания. Но «стабильность» по-американски ещё хуже, потому что основана на паразитизме и равнодушии ко всему не устраивающему личный комфорт. полным отрывом от реальных основ любой религии – служению людям и Общему Благу с опорой на Небо. Не тому Небу, где поверх добра и зла царит безличный Великий Архитектор, но Небу Озириса, Моисея, Будды, Конфуция, Лао-цзы, Магомета и главного из них для русского сердца- Иисуса Христа. В конечном счёте нашей планетой управляют они, а не придуманные архитекторы и реальные масоны. Ложь и зло лишь тени Правды и Добра.

В таком контексте я вынужден сегодня защищать коммунистический режим, как необходимую ступеньку на пути к Правде и Добру, ступеньку преодолевавшую объективные и субъективные тени. Путь к Равновесию далёк. Из двух зол приходится выбирать наименьшее – то, которое дает шанс выжить. Тогда как рыночная модель тем более в том виде, в каком она получила распространение в России – это абсолютный чёрный квадрат».

Как признает сам отец, два года жизни в Москве дали ему очень много. Дело не только в повышении уровня образования или в знакомстве с запрещенной литературой, в закреплении знания иностранного языка. Работа в Интуристе помогла ему лучше познакомиться с психологией западных людей и тем самым уже в середине 60-х избавила от иллюзий по поводу Запада, которые большинство наших соотечественников пронесли в душе до середины 90-х. Помимо «внешнего посвящения» в достижения западного интеллекта в Москве с Юрием Ключниковым произошло очень серьезное событие, связанное с первым мистическим опытом, :которое можно назвать «внутренним посвящением». Он сам описал его в очерке «Безмолвие и лики»:

«Вопросы смысла жизни, откуда и зачем мы приходим в мир, а также, куда мы уходим из него, занимали меня с юных лет. Перечитав горы литературы на эту тему, понятно публиковавшейся в те годы, познакомился в религиозными философскими источниками, недоступными для массового читателя. Как многие молодые советские люди полагал, что западный интеллигент лучше информирован во всех проблемах жизни, в том числе философских. Во время работы с франкоязычными группами туристов, приезжавших в СССР, я искал ответа на вопросы смысла жизни у французских, бельгийский, швейцарских профессоров, литераторов, людей бизнеса, студентов, врачей. К великому моему удивлению на меня смотрели либо как на дурачка, либо как на провокатора КГБ. Итог всем этим исканиям подвел один ироничный парижанин Макс Фонданеш:

«Юрий, ты задаешь вопросы, не типичные для сегодняшнего западного человека. Последний, кто ими интересовался у нас, был Сент Экзюпери. А сегодня любой француз полагает, что приходит в мир за тем, чтобы накопить хороший счет в банке, купить модную марку автомобиля, виллу на Лазурном берегу, яхту, еще лучше личный самолет…»

А куда мы уходим? «Предпочтительно на кладбище, подобное вашему Новодевичьему и чтобы памятник был по первому разряду».

Не получая ответы на вопрос, зачем живет человек, я чувствовал смятение и боль. И вот однажды, пребывая в подавленном настроении, я в одиночестве встречал рождественскую ночь в канун 65-го года. Сидел в общежитии в полутьме, глубоко разочарованный бесплодными поисками. И вдруг в мою комнату словно хлынул какой-то странный свет. Говорю «словно», потому что свет шел непонятно откуда. За окном горели желтые окна соседней многоэтажки. Однако «мой свет» был голубоватым, он излучался от стен от стола, от моих руг и ног. Также он сопровождался блаженным теплом, охватившем все тело. В комнате запахло цветами. Голова сделалась совершенно ясной и мне почудились большие голубые глаза. Он смотрели на меня грустно, но с таким огромным, сверхчеловеческим сочувствием, что у меня пошли слезы. А «почудились» глаза, потому что я не понимал, откуда они на меня смотрели, то ли извне, то ли изнутри. . И в голову пришла мысль: «Ты сам не знаешь, что ищешь, но, видишь, это есть». Сколько времени продолжалось мое состояние, не знаю, на часы не смотрел, но не меньше часа. И этот час навсегда вошел в мою жизнь. Много лет спустя написал стихи о случившемся».

Что бы не делал Юрий Ключников в дальнейшем, опыт озарения, полученного в тишине Московского общежития, уже никогда не покидал его.

Возвращение в Сибирь

Однако путь к поэзии был ещё долог. Как признавался сам поэт, его муза созревала медленно. Работа главным редактором областного радиокомитета, руководство большим коллективом, так или иначе отводили от поэзии, хотя уже в конце 60-х и начале 70-х годов его поэтическое перо обрело уверенность, а творческая манера определилась. Или, как он писал впоследствии, стало получаться то, чёго добивался многие годы: «мечтаю обуздать давно дурную страстность, пусть обретёт моё вино сухую ясность». Он написал несколько радиопьес, которые шли по местному радио иногда в течение нескольких дней подряд и вызывали большой резонанс среди радиослушателей. Следует помнить, что в 60-е годы радио было еще популярнее телевидения, и предсказания одного из героев «Москва слеза не верит» о том, что когда-то всё станет одним большим телевидением, еще не сбылось. Кроме того, Юрий Ключников в течение ряда лет выпускал и вел авторскую литературную радиопередачу «Творчество». Центровая должность главного редактора позволяла ему общаться с большим количеством литераторов, как новосибирских, так и московских, приезжавших в столицу Сибири. Среди них - драматург Михаил Лаврентьев, прозаики Владимир Сапожников, Илья Лавров, Елизавета Стюарт, о которой уже говорилось, Михаил Михеев, автор знаменитого шлягера «Есть по Чуйскому тракту дорога», поэты Нина Грехова и Валерий Малышев, Юрий Магалиф.

Конечно, Новосибирск уступал тому же Иркутску по масштабу живших и работавших в нем писателей. Но тем не менее писательская жизнь здесь тоже кипела: в городе выходил старейший в Сибири журнал «Сибирские огни», действовало много интересных групп, литобъединений, кружков. Литературно-творческая среда, окружавшая Юрия Ключникова, влияла благотворно и просто не позволяла отойти от писательского круга и творчества. Он буквально, жил литературой, что проявлялось в том числе и в постоянных разговорах в нашей семье о книгах, писателях и поэтах, в самой литературной атмосфере нашего дома, который постоянно посещали творческие, пишущие люди. Все это кстати, предопределило и выбор будущей специальности детей Юрия Ключникова: и я, и моя младшая сестра Марина в итоге получили высшее филологическое образование и тоже имеем отношение к писательскому труду и журналистике.

В конце 60-х начале 70-х Юрий Ключников пишет ряд рассказов, две пьесы, (которые правда, не удалось поставить) и, наконец, стихи. Правда, не торопится их публиковать, хотя ряд друзей- литераторов – Александр Кухно, Казимир Лисовский, Василий Коньяков - недоумевают, почему медлит. Первые попытки напечатать стихи в столичных журналах он сделает только лет через десять в конце 70-х, когда число пригодных, на его взгляд, стихотворений созрело до «критической массы».

Первый уход со службы

К сорока годам, в момент пика своей творческой карьеры журналист Юрий Ключников после нескольких конфликтных столкновений с начальством (новый шеф привел свою команду, а мой отец не вписался в нее), неожиданно для всех подает заявление об уходе, становится внештатным корреспондентом того же радиокомитета. В его обязанности входят поездки по сибирской глубинке, где он берет интервью у простых крестьян, лесников, охотников, рыбаков, даёт очерки и репортажи из самого, что ни есть, сельского захолустья... В этой непростой ситуации и достаточно мелкой для себя должности, которую бывший главный редактор сам для себя выбрал и которая гораздо больше подходила бы для выпускника университета, он проработал около двух лет. Тем не менее, по его собственному признанию, не жалел о своем шаге: частые командировки в степную и таёжную глушь помогли лучше узнать и полюбить географическую и поэтическую родину. Позднее такие поездки нашли отражение в ряде стихов («Над Кулундой», «Сибирское море» и др.).

Увольнение по собственному желанию с командной высоты, хотя и довольно относительной, готовность уйти на низко оплаченную работу было вызвано не просто конфликтами личного характера, но и глубинной несовместимостью натуры поэта с Системой. По мнению людей, знавших Юрия Ключникова по тем временам, он, с одной стороны, был талантливым энергичным журналистом, ответственно относящимся к работе, но с другой – не обладал качествами, нужными не только для процветания, но даже для выживания в советских условиях в качестве руководителя. Он был слишком прямодушным, эмоциональным, недостаточно дипломатичным, не любил вникать в хитросплетения аппаратных интриг, мог откровенно сказать начальству в резкой форме, все, что о нём думает. А такое, как известно, при любых системах и режимах не прощают.

Но на этом этапе жизни Юрий Ключников еще не выпал из номенклатурной «обоймы». Городские власти, убежденные, что работника такого уровня нельзя терять, вскоре предлагают ему новую должность – главного редактора Западно-сибирской студии кинохроники. Он соглашается, с увлечением работает на новом месте, входит в непривычную для себя кинопроблематику, организует производство документальных фильмов, сам пишет дикторские тексты для киножурналов «Сибирь на экране» и сценарии для документальных фильмов. На стихи практически не остается времени, хотя душа их просит, а рука иногда берется за перо.

Работа в издательстве

Все было бы хорошо, но жизненные процессы имеют тенденцию повторяться. Через несколько лет уже на новом месте вспыхивает очередной конфликт с недавно назначенным директором студии кинохроники, инициатором выдвижения которого был по иронии судьбы сам же Юрий Ключников. Пришлось снова уходить. И на этот раз идеологический сектор обкома КПСС помог в дальнейшем трудоустройстве. Хотя до работников обкома, наконец дошло, что Ключников по каким-то своим глубинным характеристикам партийной номенклатуре явно чужд, или, как поётся в песне, «не друг, и не враг, а так…». В 1976 году отца оформляют переводом на должность редактора Западно-сибирского издательства «Наука». Как рыбу его пускают в в воду - ставят на редактирование научных изданий, посвященных восточной философии и религии. Издательство обслуживает научные интересы Сибирского отделения АН ССР, находится в тесном контакте с бурятским и тувинским филиалами Академии наук. А там, в этих исконно буддийских республиках, шло интенсивное освоение и переводы на русский язык древних ламаистских текстов. В издательстве Ключников редактирует двухтомник знаменитого в своё время и почитаемого до сих пор буддолога Г. Цыбикова, ещё до революции налаживающего связи между царским правительством и правителями Тибета. Предлагает научному редактору издания академику Окладникову включить во второй том Перевёдённый Цыбиковым с тибетского на русский основной канон ламаизма «Ламрим – ченпо». Осторожный Окладников, хорошо ориентированный и в проблемах Востока, и в проблемах политики на это не идёт. Книга выходит в 1982 г. без «Ламрима», но с замечательным очерком «Буддист паломник у святынь Тибета». Хотя составителем двухтомника были учёные из Бурятского филиала АН СССР,. этот двухтомник впоследствии поставили Ключникову, как лычко в строчку - за «протаскивание чуждой религиозной идеологии Востока» В такой же начёт пошло и редактирование книги новосибирского религиеведа Рижского, посвящённой проблемам Библии. Поездки в Улан-Удэ, знакомство с учёными буддологами, а главное встречи с бурятскими ламами, особенно теми, кто прошёл сталинские лагеря и устоял в вере, не могли, конечно, пройти безрезультатно. Востоковедение становится для Ключникова не столько предметом научного исследования, любопытства или хобби, сколько погружением в необъятное духовное пространство Востока.

«Записка» и партийное дело

В эти же годы Юрий Ключников начинает постепенно возвращаться к поэзии, причем количество и качество его стихов постоянно растет. Целый ряд произведений, написанных в конце 70-х-начале 80-х годов, отец поместил в последующие поэтические сборники без какой-либо правки. Тогда были написаны такие зрелые стихотворения, как поэма «Ковры»», «Комаровка», «В памяти застрял светло и немо», «Совесть», «Квартиранты горящего дома», Это последнее стихотворение особенно понравилось Виктору Астафьеву и он включил его в свою Антологию одного стихотворения «Час России. Но пока Юрий Ключников продолжает безрезультатно посылать свои стихи в московские журналы. Зато увлечение восточными философскими учениями закономерно приводит поэта к духовному наследию семьи Рерихов. Он знакомится с большой группой последователей Живой Этики в новосибирском Академгородке, принимает участие в общественном строительстве музея Рериха в селе Верхний Уймон. Желание познакомить с новым откровением всю страну и вразумить ее заскорузлых в марксистских догмах вождей было у него столь велико, что привело его к написанию вместе с группой единомышленников любопытного идеологического документа, который до сих пор привлекает внимание историков (см. изданные в Новосибирске в 2004-2006 гг.книги: «Под небом Уймона», «Еретики Академгородка», Инакомыслие в Новосибирском Академгородке»). Группа этих «еретиков» обратилась в СОАН СССР, в правительство страны и в Новосибирский обком КПСС с предложением начать глубокое изучение философского наследия семьи Рерихов на государственном уровне, а строящийся на Алтае музей имени художника в институт превратить в институт изучения «психической энергии». Так они назвали ту Божественную Энергию, которая согласно Живой Этике является основой мироздания и глубинным духовным ресурсом человека.

В обкоме партии Записка произвела эффект разорвавшейся идеологической бомбы, стала началом большого партийного дела, серьезно отразившегося на судьбах людей, ее подписавших (всего было 6 человек, из них трое – члены партии). Власти требовали от подписантов покаяния за подкоп под фундаментальные основы существующей идеологии. Двое членов КПСС покаялись и их вскоре оставили в покое. Но для отца, наиболее упорного в своих взглядах эта история растянулась на три года, вместивших в себя не менее 70(!) партсобраний, разбирательств, исключений, восстановлений и новых исключений. Дело дошло до Политбюро. В новосибирском обкоме очень боялись, что Ключников начнет апеллировать к западным кругам и станет международным диссидентом, не понимая, что для него, государственника и патриота это было невозможно. Увидев, что он этого не делает, власть несколько успокоилась и скрепя зубы зубы позволила ему остаться самим собой, «заблудившимся», но «не врагом». Самое главное, что Юрий Ключников не покаялся, более того в идеологических спорах с экспертам, приглашенными на разборки почти всегда клал их на лопатки (всю эту интереснейшую историю можно сегодня прочесть в Интернете на сайте «Еретики Академгородка», где выложены протоколы партсобраний). В итоге его даже оставили в партии, но заменили исключение строгим выговором с занесением в учетную карточку. Формулировка – «За отступление от Устава и Программы партии, выразившееся в увлечении идеализмом и богоискательством» отрезала все пути к дальнейшей профессиональной карьере в любой области, связанной с идеологией. Выговор не оставлял никаких шансов на сохранении возможности работать в любой гуманитарной идеологической сфере (а должность редактора в издательстве как раз и была идеологической).

И поскольку ни на какую интеллектуальную работу Юрия Ключников не брали, он в возрасте 52 лет пошел грузчиком на хлебозавод №1 Новосибирского управления хлебопродуктов, где проработал 5 лет и ещё три с половиной года такелажником на приборостроительном заводе имени Ленина, откуда и вышел на пенсию. Как он писал в одном из своих стихотворений вышел моряком, причалившим «с полуострова «Интеллигенция» к континенту «Рабочий класс». Может показаться странным и удивительным, что этот причал создал из «мореплавателя поневоле» одного из самых ярких поэтов современной России. С этой поры поэзия сделалась неразлучным спутником Юрия Михайловича. Он сам признаётся, что трёхлетние партийные мытарства и восемь лет пребывание на континенте рабочего класса были самыми благодатными в его жизни в творческом отношении. По существу он повторяет признания Солженицына с той разницей, что автор «Архипелага» был разрушителем советского режима, а Ключников пытался подпереть этот режим своими религиозными исканиями и по сию пору остаётся хранителем, защитником лучших достижений советской цивилизации.

Поэт и КПСС

В этом сборнике «Русское окно» есть стихотворение, посвящённое памяти Ф.С. Горячева, первого секретаря новосибирского обкома КПСС в период с 1958 по 1978 г., При нём решением бюро обкома отец был отправлен на партийную учёбу в Москву, при нём началось и персональное дело коммуниста Ключникова, «съехавшего» с партийных рельс». И та, и другая акция проходили, разумеется, без личного соприкосновения двух несопоставимых в партийной иерархии величин. Но отец вспоминает, что было и личное, довольно жёсткое соприкосновение:

«В конце 1964 года к нам в общежитие ВПШ приезжал Фёдор Степанович сразу после известного октябрьского Пленума 1964 года (а он был членом ЦК КППС), где был снят с должности Н.С. Хрущёв. Жили мы в ВПШ по тем временам очень неплохо, каждый в отдельной комнате с телефоном и собрались в самой большой такой комнате человек 15 – вся новосибирская диаспора слушателей школы. Купили бутылку армянского коньяка «Арарат», яблок, ждём босса. Он приехал с помощником, вошёл, окинул взглядом стол, поинтересовался, сколько стоит коньяк, и сразу же выговорил помощнику:

- Почему заставляешь ребят тратиться? Я сам кончал ВПШ, знаю, как приходится туго жаться на стипендию.

К слову сказать, стипендия слушателей тоже была недурная по тем меркам, - 180 р. в месяц, хватало и на яблоки и на коньяк. Тем более, что буфет и столовая ВПШ обслуживались кремлёвским торгом, а там цены и качество находились в обратной зависимости…

Сел Горячев во главу стола и переспросил помощника:

- Когда я тебя научу приезжать к ребятам не с пустыми руками?

Помощник прячет глаза, краснеет, улыбается, молчит. Как мне потом рассказывали, эта сцена посещения ВПШ повторялась из года в год, никак не вразумляя помощника. Артистом был Фёдор Степанович отменным, действительно, народный артист Союза! С тем же артистизмом принялся он рассказывать о том, как проходил Пленум.

- Звонит мне Леонид Ильич, говорит: ты, Фёдор, один из старейших членов ЦК прошу тебя выступить, рассказать, как мы десять лет держали во главе партии не того человека… Отвечаю – конечно, выступлю, Леонид Ильич, Пригласил в кабинет машинистку, диктую текст выступления на Пленуме. Гляжу, у неё руки дрожат, Хрущ-то ещё у власти. Говорю ей: не дрожи, Маша, печатай спокойно. Обкомы поделил на сельские и городские, министерства ликвидировал, совнархозы, видите ли, ему понадобились… И промышленность завалил, и сельское хозяйство. Печатай, Маша, всю правду печатай, оба мы с тобой просмотрели, как во главе партии авантюрист оказался.

Горячев сделал паузу, обвёл присутствующих взглядом, спросил:

- Картина ясна? Вопросы есть?

Я возьми и брякни:

- Есть один вопрос, Фёдор Степанович, Скажите, как сделать так, чтобы авантюристы никогда не пробирались на высшие должности в партии?

В комнате повисла напряжённая тишина. Но Горячев быстро разрядил её:

- Ишь ты, какие вопросы выучился задавать в партийной школе! И усы отрастил… Ты случайно не из этих?

- Из каких, Фёдор Степанович? – переспросил я.

Он отвечать не стал, но когда мы провожали его с помощником вниз, к машине, ждавшей его у подъезда ВПШ, взял меня за локоть, тихо сказал:

- Политика – дело тонкое. Думай, когда задаёшь вопросы.

И запомнил меня. В минуты редких встреч в обкоме или во время сельских командировок, когда проходил мимо, кивал головой и здоровался первым.

Внешность имел запоминающуюся, большой лоб, накрытый тёмной чёлкой, маленькие глаза, которые глядели из-под бровей колюче и насторожённо. Но сколько о нём слышал, человеком был незлым. Людям, которые с ним вступали в конфликт (насколько можно было конфликтовать с первым секретарём обкома), не мстил, старался уладить дело миром. Так одного комсомольского вожака, резко покритиковавшего его на какой-то конференции, рекомендовал в Высшую дипломатическую школу. Тот впоследствии стал послом. Другого человека, мне знакомого (мы с ним учились вместе в ВПШ) в конфликтной ситуации, когда тот наотрез отказался возвращаться из Москвы в Сибирь на должность секретаря райкома партии, мотивируя свой отказ сложной болезнью жены сделал жителем столицы Так и сказал работнику ЦК: оставляйте его в Москве. Тот стал каким-то чином в ВЦСПС.

Моё персональное дело Горячев поручил расследовать секретарю по идеологии М.С. Алфёрову, а тот уже с наслаждением «оттянулся» на мне, надеясь, что разоблачения «еретика», помогут ему сделать карьерный рывок. Однако скоро самого Алфёрова убрали с должности и поставили работать библиотекарем ГПНТБ.»

Юрий Ключников вступил в ряды партии в 1959 г., будучи завучем школы в селе, которого выдвинули на должность директора школы. И расстался с КПСС в 90-е годы, когда многие члены, в том числе «номенклатурные», уже жгли партбилеты или подавали заявления о выходе из партии, сообразуясь с текущей конъюнктурой. Заплатил последние партийные взносы перед самим роспуском КПСС, однако когда она преобразовалась в КПРФ возобновлять членство не стал. У кого-то может возникнуть вопрос, почему же он столь жестко требовал от обкома пересмотреть вопрос о своём исключении и так активно «бодался с дубом», не соглашаясь каяться в своих идеологических ошибках? Такое поведение было бы понятным, пока он еще работал в издательстве, когда можно было бы надеяться на сохранении работы. Но почему боролся потом, когда стало очевидно, что на карьере можно ставить крест. Так не все ли равно для грузчика хлебозавода - исключение или строгий выговор?

Мой отец вел себя столь настойчиво не потому, что это был для него вопрос самолюбия - сломают меня или нет, хотя фактор самолюбия для него, человека с гордым, независимым характером тоже играл роль. И уж, конечно, не потому, что он сильно любил КПСС с ее от года к году возрастающей казенщиной. Главные причины – в другом. Он видел и знал ее изнутри, и, как мне кажется, хорошо понимал и ее силу, и ее назревающую трагедию. В семидесятые годы он был лично хорошо знаком не только с руководителями идеологического отдела обкома, но и с многими секретарями среднего и низового звена как городских, так и сельских райкомов. Сейчас их всех принято представлять некими монстрами или малокультурными фанатиками. Отец утверждает со всей определенностью, что в подавляющем большинстве это были нормальные, честные люди, думающие о своей стране и отдававшие ее благу, так как они его тогда понимали, свои лучшие силы.

С его точки зрения их драма заключалась в том, что все они оказались заложниками омертвевшей атеистической идеологии, в которую сами верили все меньше, но которую боялись реформировать. А менять ее было нужно! Только не на философию торжества низости, которая быстро заполнила идеологический вакуум и фактически царит сегодня в СМИ, заменивших партийные трибуны, а на более одухотворенное и национально ориентированное мировоззрение, что он, собственно, и предлагал властям в Записке . Простые коммунисты, по его мнению, не увидели всю глубину перерождения партийной верхушки, решившей, что надо не менять идеологию, а просто выбросить ее, поскольку она мешает человеку (и прежде всего им самим!) безудержно и бесконтрольно обогащаться. Отец пишет:

«Я не политик, хотя полученное второе образование и опыт работы в идеологической сфере позволяли мне лучше многих дилетантов- шестидесятников понимать как устроено государство и что с ним будет, если у его граждан вмиг отнять мировоззрение и сказать – делайте, что хотите. Я прежде всего поэт, и чувствуя, «куда несет нас рок событий", еще тогда, в 1979 году предлагал свои, может быть, наивные рецепты спасения страны. Но когда они по недомыслию властей были напрочь отвергнуты, у меня не было мстительного желания краха партии, которая в то время еще была главным скрепом государства. Борясь за свое восстановление, я не хотел, прежде всего, чтобы на партии коммунистов остался грех отторжения великого дела Рерихов, совершение которого, по моему ощущению, на тонком мистическом ускорило бы развал страны... А КПРФ - это уже другая история. Остальные ответы на эти вопросы можно найти в моих книгах».

Между прочим, отец Юрия Ключникова и соответственно мой дед Михаил Яковлевич перед смертью, обездвиженный, вызвал секретаря сельской ячейки к себе домой (он умер в селе Молдавановка Краснодарского края в 1984 г.), тоже для уплаты последние в жизни членских взносов. А на вопрос жены (моей бабушки) может ли она поставить на его могиле православный крест, ответил: «Поставь памятник со звездой: Я сорок лет был в коммунистах, менять веру перед смертью не хочу, хотя против Бога ничего не имею». Бабушка же моя, будучи человеком, глубоко верующим, после смерти муж а(моего деда) отдала полдома под церковь, которой до 1984 г в селе не было. Туда в эту домашнюю церковь несколько лет подряд потом приезжал батюшка из райцентра венчать молодожёнов и крестить новорождённых.

Рериховский период

Конец 80-х, начало 90-х – период надежд, которые переживала вся страна, время рождения всевозможных общественных движений, объединений и инициатив. Юрий Ключников в те времена начал активно и целенаправленно сотрудничать с рериховским движением, участвовал во всероссийских конференциях, ездил с лекциями на духовно-патриотические темы, проводил творческие вечера по градам и весям страны от Магадана до Украины (всего побывал в более чем 40 городах). Он печатает в журнале «Сибирские огни» в 1988 году книгу«Община» из серии Живой Этики, подборку писем Е.И. Рерих, организовывает вместе с Б.А. Даниловым издательский кооператив, где выпускает всю серию Живой Этики, «Тайную доктрину» Е.П. Блаватской, «Чашу Востока», некоторые другие произведения русского космизма, в частности, работы К.Э. Циолковского «О Причине Космоса», «Нирвана» и др., а также брошюру новосибирского профессора А. Дюнина о калужском гении, с которым Дюнин находился в переписке.

Издательская работа кооператива по началу протекала в рамках Новосибирского общества «Индии-СССР», организованного опять же по инициативе моего отца. Председателем этого общества был избран сын основателя новосибирского Академгородка академик М.М. Лаврентьев, в ту пору директор Института математики СОАН СССР, его заместителем стал Юрий Ключников. Общество вело весьма разнообразную работу. Так в феврале1989 года в конференц-зале Новосибирского обкома КПСС (!), некогда исключавшем сибирского литератора из партии, было торжественно отмечено 110-летие со дня рождения Е.И. Рерих, где с докладом выступал приглашенный поэтом из Змеиногорска (Алтайский край) ученик Н.К. Рериха 97-летний известный талантливый писатель Альфред Хейдок. О нём Ю. Ключников написал впоследствии очерк «Встречи с А. Хейдоком». Кстати, при обществе «СССР-Индия» образовалась группа единомышленников, из которой позднее отпочковалось Сибирское рериховское общество.

И, наконец, Юрий Ключников начал совершать высокогорные духовно-экологические экспедиции на горный Алтай, к подножью горы Белухи, куда в течение 10 лет водил большие группы людей численностью в 100 человек и более, а также по Индии и Непалу. Всего через эти экспедиции прошло около 1000 человек. Нужно сказать, что Н.К. Рерих впервые открыл миру особую благодатность горного Алтая, святость этих мест, Под лучами алтайской благодати люди обновлялись духовно и даже физически, а для самого Ключникова Алтай сделался неиссякаемым источником поэтического вдохновения. В Индии же паломничество, как правило, включало в себя пребывание в Гималаях, а также посещение ашрамов, памятных мест, связанных с Буддой, с Рерихами и с духовными учителями и подвижниками. Эти путешествия сыграли важную роль в судьбах очень многих людей, помогли им выбрать жизненный путь.

Тем не менее, формальным руководителем и даже простым членом той или иной рериховской организации Юрий Ключников так и не стал (слишком дорога ему творческая свобода и безразличны властные амбиции), хотя относится к искусству и философскому наследию художника с великим почитанием. Как он сам о себе говорит: «Я – русский писатель. И хочу, остаться в партии Русской культуры - вместе с Рерихом, сделавшим для культуры очень много, также вместе с другими, очень дорогими для меня людьми, о которых написал в книге «Лики». Моё дело – творчество. Да и Живая Этика, по моему убеждению, - это мощный творческий импульс миру, а России в особенности, подаренный небом вовсе не для того, чтобы появилось новое вероучение или новая партия «профессиональных рериховцев», пропагандистов и агитаторов, но чтобы в стране стало больше настоящих учёных, талантливых поэтов, художников, музыкантов, словом мастеров своего дела в каждой профессии, в каждом деле. Человека создал Творец по образу своему и подобию. Этим сказано всё. И Живая Этика призвана именно для творческого преображения мира в эпоху, когда говоря словами Пушкина «народы в братскую семью соединятся», когда, говоря словами другого русского гения «пройдёт вражда племён, исчезнет ложь и грусть».

Но фанатизм Юрию Ключникову не свойственен. Даже «культурный». Об этом, как и о широте натуры и взглядов сибирского литератора свидетельствует следующий случай. Когда из бывшего церковного здания съехала во вновь построенное Западно-сибирская студия кинохроники (она занимала это здание с 30-х годов) в городе была устроено общественное обсуждение вопроса, кому отдать помещение. Дело было в самом начале дискуссионных 90-х годов. Городской отдел культуры склонялся к тому, чтобы помещение передали филармоническому хору, уж больно хороша акустика. Состоялось собрание, на которое помимо руководителей городского управления культуры пригласили всех людей, кто имел к этому зданию отношение, и в том числе бывшего главного редактора студии. Юрий Ключников встал на сторону тех, кто предлагал вернуть здание прежним хозяевам – Православной Церкви. Зная о весьма сложном, если не сказать больше, отношении РПЦ к очень значимым для себя темам Востока и Рериха, Ключников тем не менее «культуртрегерам» подыгрывать не стал и предложил действовать по справедливости: отдать здание собора исконным собственникам. Страстная речь Ключникова переломила ситуацию. В итоге было принято решение вернуть здание церкви. А когда в нём начались восстановительные работы, Юрий Ключников организовал людей бизнеса не на интересы собственного издательского кооператива, а на взнос в дело ремонта храма. Справку о том, как приятель поэта, предприниматель и духовный искатель из Омск внёс на ремонт Собора Александра Невского его тогдашнему руководству крупную по тем временам сумму денег, сибирский литератор до сих пор хранит. Самое интересное, что домашние Юрия Ключникова узнали об этой истории восемнадцатилетней давности только сегодня, сам поэт забыл о ней и вообще не считает ее какой-то особенной личной заслугой.

Заметим также, что именно с этим зданием в судьбе Ключникова связаны довольно странные события. Именно отсюда, из храма Александра Невского, ради которого, он так старался, уже через несколько лет начались нападки на Юрия Ключникова и его общественную деятельность. Молодой клирик Собора, неофит и радикал, выступал против чуждой для него идеологии Востока столь рьяно и скандально, что само церковное начальство в итоге было вынуждено поручить ему кураторство в другой сфере, и все нападки прекратились.

Последние 10 лет Юрий Ключников полностью сосредоточился на своем главном жизненном деле - на литературе. За десятилетие нового века он написал эзотерическую сказку «Поэт и фея»,(2004 год), книгу очерков о своих путешествиях «Я в Индии искал Россию: странствия по Ариаварте» (2008 год), книгу очерков о наших национальных подвижниках – «Лики русской культуры» (2009 год). И все-таки основной творческой доминантой остаются стихи. Как уже говорилось, лирическая поэзия остается главным направлением в его творчестве, несмотря на возраст. Он выпустил три поэтические книги «Белый остров» (2000 год), «Стихия души» (2004), и «Годовые кольца» (2006 год). А за последние четыре года написал более 800(!) стихотворений, лучшие из которых вошли в данный сборник.

Как он работает

Удивительной для его возраста остается творческая работоспособность поэта. В возрасте 79 лет оно способен за один день написать до 5-8 стихотворений, причем весьма высокого качества. Обычно поэты, если, конечно, доживают до такого возраста, то в лучшем случае пишут мемуары, поскольку для полноценной лирики нужна, как говорил Лев Толстой, »лирическая дерзость», необыкновенная молодость души и даже организма. ( В истории мировой литературы Гете, наверное, был наиболее впечатляющим примером человека, способного писать яркие стихи в столь преклонном возрасте). Возможно, что подобное лирическое долгожительство вытекает из образа жизни, которому Юрий Ключников следует много лет и из той внутренней работы над собой, которую он ведет. Привыкнув после 6 лет тяжелого труда на хлебозаводе к серьезным физическим нагрузкам, он сохранил эту привычку после выхода на пенсию. Каждое утро Юрий Ключников начинает с серьезной часовой зарядки, которую всегда делает не в помещении, а на улице, сколько бы градусов там не было, - плюс 30, или минус 30. И во время этого тренировочного комплекса он до сих пор делает 150 отжиманий от земли! Кроме того, зимой, он два, три раза в неделю ходит на лыжах, не дружит ни с табаком, ни со спиртным, хотя, как, наверное, все русские поэты, прошел через эти национальные забавы в более молодые годы.

Но помимо чисто физической нагрузки главным секретом его творческого долголетия без сомнения являются духовные факторы: несломимый оптимизм, глубоко позитивное мышление, ни при каких обстоятельствах не допускающее даже намека на неудачу и поражение, бодрое, я бы сказал альпинистское, отношение к жизненным испытаниям. И, наконец, регулярная молитвенно-медитативная практика, которую поэт осуществляет на протяжении 30 лет, дополняют его психологический портрет.

Конечно, такие усилия не могут не дать плодов, и сибирского литератора можно назвать своеобразным поэтическим исихастом в миру. Другими словами, он научился слушать божественную тишину сердца и напитываться ее энергиями. Этот православный опыт, который можно назвать также йогическим, помогал и помогает Ключникову сохранять свою творческую форму, даёт силы не просто для выживания, но для полноценной жизни в экстремальных обстоятельствах нынешнего времени. Так, заболев энцефалитом во время своих поездок на уральские горы (укус клеща), поэт с температурой 41 градус, когда сама жизнь висела на волоске непрерывно в течение суток молился Иисусовой молитвой, опуская ум в сердце. В итоге остановил развитие тяжелейшей болезни, она прошла без последствий. Эта же практика дала ему силы пережить испытания во время затянувшегося партийного дела и справиться с болезненным ощущением нереализованности, когда ему в течение многих лет был закрыт путь к публикациям.

Поэтическая вселенная

Русские поэты – по большей части люди трагического склада. Юрий Ключников по внутреннему складу и своей изначальной природе поэт позитивный и оптимистический. В его жизни не было личных трагедий, но была драма и серьезные жизненные испытания. Все это в сочетании с невозможностью публиковаться могло направить его поэзию по другому руслу и внести в нее ноты тоски, безысходности и озлобленности. Благодаря духовным усилиям и работе над собой он сумел переплавить подобные настроения и тенденции и создать внутри себя гармоничную, я бы сказал, очень сбалансированную поэтическую вселенную.

С одной стороны в его стихах много жизни, стихии весеннего мироощущения (из всех времен года о весне у него, начиная с самого первого стихотворения, написано больше всего). С другой стороны – в них присутствует особая оптика осенней ясности и прозрачности, как в смысле формы (тяга к лаконизму, четким формулам и афористическим обобщениям), так и в плане поэтического содержания.

С одной стороны он ярко выраженный лирик, ведущий с читателем откровенные задушевные беседы. С другой стороны - предстает глубоким мыслителем со своей одухотворенной жизненной философией, органично пропитанной сакральным знанием о человеке и мире.

С одной стороны он по своим убеждениям – русский патриот, до мозга костей влюбленный в свою страну, какими бы раздражающими недостатками она не обладала и сколь жестко она не относилась к нему самому. С другой – он носитель универсального сознания, вмещающего в себя и восточные откровения (см. поэмы «Ковры», «Певец и хан», «Золотое озеро») и лучшие достижения западного гения (стихи о Сократе, о Сервантесе с его бессмертным рыцарем печального образа, о Моцарте, Гёте, Шопене, Лорке, Сент-Экзюпери).

В своем творчестве Юрий Ключников касается разных граней жизни, в том числе тех, которые можно встретить у других русских поэтов, но которые он естественно высвечивает по-своему. Это природа, любовь, наше прошлое и современность, жизнь, смерть, поэзия, личности творцов в искусстве и жизни в целом (он называет этих творцов «ликами») и о том как каждая из граней и тем освещается в его стихах, можно говорить долго и подробно.

«Мать-природа, я молюсь всечасно...»

Природа занимает в них весьма большое место, несмотря на то, что он большую часть жизни прожил в городах. Судьба не сохранила для моего отца ни одного родового гнезда, как это было у поэтов девятнадцатого столетия. Двадцатый век, разметавший судьбы наших соотечественников, разорвал его жизнь на два неравных куска: украинское детство и вся остальная жизнь, прошедшая в Сибири (Кузбасс, Томск, Новосибирск). Все, кто бывал в Западной Сибири, знают, что в отличие от Сибири Восточной и тем более среднерусской полосы ее природа весьма аскетична: унылый пейзаж бескрайних просторов барабинской и кулундинской степи однообразием своим невольно наводит скуку. Так, например, было с Чеховым, проехавшим во время своего знаменитого путешествия к Сахалину через все сибирские просторы. Но Юрий Ключников находит для этих мест, ставших для него второй родиной, самые яркие краски и лучшие пронзительные слова:

Когда же торжествует водолей,
Когда хлеба в работу не годятся,
В недолгий час молчания полей
Здесь лебеди усталые садятся.

И сделается празднично и тихо.
И долгою скукою схваченная в плен
Вдруг расцветет, как старый гобелен,
Простая кулундинская холстина.

Короткое сибирское лето позволяет укрыться от городской духоты разве что на даче, о зеленом мире которой Юрий Ключников сложил немало ярких стихотворных молитв своему «дачному Боже». В этом он очень близок Пастернаку, для которого тема предместья, дачи всегда была очень важна. А когда душа поэта устает от суровых сибирских льдов и холодных ветров, всегда есть горный Алтай, к великолепным горам и долинам которого всегда можно хотя бы ненадолго уехать. Мой отец открыл эту чудесную страну поздно, в 48 лет, и уже треть века посвящает его красотам свои стихи. И священная гора Алтая- Белуха и извилистый Терехтинский хребет и Уймонская долина с ее «цветочными пожарами», и стремительная Катунь с ее белопенными, бирюзово – зелеными водами и степной Алтай, породивший Шукшина, прославлены поэтом не по одному разу. Алтай для него не просто источник вдохновения, но священное место планеты, которое обязательно уцелеет в грядущих катаклизмах, став очагом будущего рождения нового человечества.

Юрий Ключников не ограничивается описанием внешних красот природы, но обладает удивительным даром проникать в ее глубины и общаться с ее душой, как это делали древние даосы и мудрецы, разговаривавшие с камнями, ручьями, водопадами, цветами. У поэта есть немало стихов, в которых он ведет к разговор как с живым собеседником, с каким-нибудь валуном в горах, горной речкой, алтайским кактусом или цветком. Вообще цветов в поэзии Юрия Ключникова очень много, и он воспринимает их не только в зримых формах через краски и запахи, но и как в свое время Скрябин воспринимал мир – синестетически: Сибирский поэт говорит о музыке цветов, о сладких звуках, источаемыми розами и ландышами. Приписывает им вполне человеческие чувства и способность любить.

Поэт и муза

Однако творчество Юрия Ключникова не сводимо к поэтическому натурализму и восхищению природой, которую он полушутя вызывает на творческий поединок с предсказуемым исходом:

Состязаться с природой -
Привычное дело поэта
И, конечно, проигрывать
Спор в безнадежной борьбе.
О, ручьи!
О, Катунь!
О, Белуха!
Полцарства за это.
Но вторые полцарства – оставлю стихам и себе.

Поэта интересуют тайные законы творчества, сохранение верности музе, превращение поэзии в действенное оружие борьбы с планетарным злом и гармонизации мира. В своем предисловии к сборнику «Годовые кольца» критик Владимир Бондаренко совершенно справедливо заметил, что «поэзия Юрия Ключникова- это всегда моление о России». В стихотворной молитве, мыслит поэт, он привлекает в мир светлые силы, которые укрепляют реальных борцов, сражающихся с тьмой, обступившей родину:

Я не пишу, я карканью вороньему
Навстречу бастионы возвожу
Я защищаю раненную родину
Я с ней одними легкими дышу.
Мне мало душу стихотворством баловать
В бумажные кораблики играть.
Мне сердце шепчет
Дерзновеньем Павлова
Какой-то срок держался Сталинград

Вера в магическую силу поэтического слова у Юрия Ключникова просто безгранична. Он убежден, что оно может остановить даже начавшееся извержение вулкана.

Звенит поэтический зяблик
Во всю свою детскую прыть.
- Алло! Отзовитесь, Рейкьявик!
Вулкан прекращает дымить?

Подобная вера вызывает из сознания строки Николая Гумилева, напомнившего нам, что в древности «солнце останавливали словом, словом разрушали города», и русскую пословицу, которую Солженицын в своей Нобелевской лекции: «Одно слово весь мир перетянет». В самом деле, зачем писать стихи, если поэт не только не может предугадать как отзовется его слово, но и не верит в это? Такое слово, одухотворенное верой в победу света в глазах поэта столь значимо, что он готов поддержать на этом пути даже графомана, если изначальные помыслы того чисты. Юрий Ключников не один раз обращается к этой теме и пишет то «Марш графоманов» призывая последних сильнее наполнить свои стихи музыкой, то «Бедные поэты-графоманы», поднимая этих «чудиков», занятых чистой бескорыстной деятельностью, до уровня подвижников духа и предполагая, что когда-нибудь, «грядущий Генрих Шлиман»:

Раскопает нынешнюю Трою
И отыщет в розовом песке
Мощи неизвестного героя
С шариковой ручкою в руке.

Русская история и отношение к ней

Едва ли не самая часто возникающая тема стихов Юрия Ключникова- это тема Россия, поэтически осмысленная им со всех сторон и во всех ипостасях, - Россия Земная и Россия Небесная, Россия Царская (а еще раньше, Древняя Русь) и Россия Советская, Россия Настоящая и Россия Будущая, российская власть и русский народ, русская духовная элита («лики») и российская чернь («бесы», «торговцы», предатели). И старцы и древние воины с полководцами – это и есть для Юрия Ключникова Святая Русь и недосягаемый духовный идеал. Стихотворения «Князь Игорь», «Пересвет», «Легенда о Сергии Радонежском», «Андрей Рублев», «Не за тем, чтоб с грехами расстаться…» передает страстную убежденность поэта, в то, что все эти поэты не есть мемориальные (пусть и очень достойные) фигуры, но живые духовные существа, сражающиеся за родину с русского неба. Россия Царская, романовская, особенно периода последнего русского царя (к его слабохарактерности у поэта свои счеты, которые он «свел» в отдельном стихотворении) как система цивилизации не вызывают у Юрия Ключникова особых восторгов. Однако этот большой исторический период, дорог для него высочайшими образцами и достижениями русской культуры, о которых мой отец писал и в своих стихах, и в публицистике (стихи о Державине, Бортнянском, Льве Толстом, статьи о Ломоносове, Пушкине).

Правда, к Серебряному веку, отношение у поэта неоднозначное. Конечно, он преклоняется перед его утонченностью и ностальгией по всему высокому, что этот век породил («так давай же споем о Серебряном веке, коль не можем поверить никак в Золотой»). Этим преклонением пронизаны стихи и статьи Ключникова о Блоке, Цветаевой, Ахматовой, Рахманинове (хотя, справедливости говоря, пик творчества этих художников состоялся уже за пределами Серебряного века). С другой стороны сибирский поэт убежден, что умирающая утонченная культура последнего периода дореволюционной России во многом носила игровой характер:

Я без улыбки не могу, не скрою
Читать стихи поэтов той поры,
Когда была поэзия игрою,
Еще не знавшей истинной игры.
Их ранил тусклый свет аптеки рядом
Или беззубый царский манифест
Нетронутые настоящим адом,
Они не знали, что такое крест,
Когда за слово ставили под пули
Или гноили в дальних лагерях…
Иные из поэтов тех уснули
Младенческие песенки творя.

Наибольшее уважение у Ключникова вызывает другой тип поэтов, победивших утонченные соблазны Серебряного века.

Но были и такие,
Что споткнувшись
О новых истин каменный порог,
Сумели победить себя и ужас,
Понять, каким порой бывает Бог.
Отбросив ненадежную манерность,
«Впав, словно в ересь»,
В чудо простоты
Они несли к ногам России верность,
Живые –
Небумажные цветы.

К советскому периоду истории, где было все – и великие свершения, и высокие достижения в культуре и жестокие преступления, и серость партийной казенщины у Юрия Ключникова отношение сложное, двойственное. Но в своей основе это отношение высказывается им с позиции сыновней любви, а не с точки зрения отчужденной претензии, выраженной в нынешней формуле - «эта страна». Для моего отца подобная оценка в принципе невозможна и он с ней жестко полемизирует в своих «антидарвинистских стихах»:

Я в плену у легенды красивой,
ненаучный, конечно, изъян -
полагать себя сыном России,
не любовной игры обезьян.

Верить в то, что сплошные базары
будут смыты потопной волной,
лишь за то, что мы как обезьяны
обращаемся с «этой страной».

Если же говорить о нашем прошлом, то для поэта очевидно, что сколь ни сильны были заблуждения, овладевшие народом в годы братоубийственной гражданской войны, за этим стояли высокие мечты и дерзновенные замыслы, которые искупают многие грехи. И в его сознании эта дерзновенность по своей внутренней чистоте и накалу неизмеримо превосходит сегодняшнюю «теплохладную» суету. Потому Судный день взвесит на своих безошибочных весах: «всю трагедийность сталинской эпохи, все шутовство сегодняшних затей».

В любом случае прошлое России, в котором любые заблуждения пронизаны величием, требует не скороспелого навязанного народу покаяния («Мы ищем Белый остров в океане, а каются пусть сукины сыны»), а понимания и почтительного уважения. Юрий Ключников, не получивший от государства никаких дивидендов, кроме опыта гонений и чиновничьего равнодушия, не обозлился на свое прошлое, но нашел мужество склонить голову перед отцами за их дерзновенный порыв и с тревогой заглянул в наше общее будущее:

Я поминаю дух и прах
Отцов, которые без хлеба,
Отринув всякий Божий страх,
Как боги, штурмовали небо.

Не убивал и не убью,
Не принесу свидетельств ложных,
Но их по-прежнему люблю,
По-детски веривших, что можно

Через кровавые моря
Приплыть к земле без зла, без фальши.
Смешная, страшная моя,
Страна-ребенок, что же дальше?

Насколько это болевое отношение к родине контрастирует с отношением иных» деятелей культуры», кто получил от советского государства все, что можно было иметь, но как только оно ослабело, расчетливо и конъюнктурно принялся поливать его грязью!

Поэт не боится критиковать (и под час очень сурово), все, что происходило с нами за десятилетия испытаний, но делает это как человек, у которого искренне болит душа– за пассивность, за наш духовный сон своих соотечественников, за очерствелость душ, легковерие и слабость перед соблазнами потребительства:

На высотах тихого и вечного
Временное за душу берёт,
Видя как покорно и доверчиво
Шею под топор кладет народ.

Или:

Всегда узнавал я по стержням,
по мускулам землю свою,
по силе сердечной и сдержанной
по ладной осанке в бою.
В скорбях ее видел и в буйстве
Во взлетах, в паденьях, в трудах,
Но чтоб в равнодушном беспутстве -
Такого не знал никогда.

Наибольшую боль в настоящем у Юрия Ключникова вызывает духовное перерождение русской нации, носительницы великой культуры и славного прошлого, превращение общества в толпу пустых, равнодушных ко всему обывателей, которые ничего не помнят и не желают знать ни о духе, ни о тишине сердца, ни о творческом подвиге героев прошлого, кто своей жизнью запечатлел красоту земли и неба. Агрессивным ритмом нашего громкого жестокого мира Юрий Ключников противопоставляет свою негромкую мелодию тишины:

Я почти что шепчу,
и мелодию тихую эту
ты, конечно, не слышишь
в торговом гудящем аду.
Я шепчу потому,
что хочу тишины эстафету
хоть кому-то вручить
перед тем, как из ада уйду.
И надеюсь, что вновь
мне в России родиться придётся
И Творца попрошу,
чтоб родился на том берегу,
где про Пушкина помнят,
Рахманинов слышен и Моцарт…
А шепчу потому,
что я с детства кричать не могу.

Иногда поэту начинает казаться, что его любимая страна навсегда уснула гибельным беспробудным сном:

Ты сегодня простерлась
В пределах своих полумертвой,
Рук не можешь поднять,
Оторвать от земли головы.
И лежишь на спине
От Камчатки до Выборга немо,
Грезишь прошлым, не видя, что стало с тобой наяву
И с великой тоскою
Глядишь в беспредельное небо.
Все уходит под ним,
Кроме веры в его синеву.

Но минутное настроение безысходности пересиливает осознание грозной опасности, подступившей к родине. И тогда из уст поэта рождается огненный призыв к своему поникшему духом соотечественнику:

Идет окончательный бой за Россию,
За флаг Сталинграда,
За честь Октября…
Повергни безверье,
Зеленого змия
И страх и унынье,
Я верю в тебя!

Да, победа возможна, если в душе русского воина сохраняется ощущение непрерывности истории, а великий ресурс героического прошлого не будет сдан в архив из-за глупости или предательства. Тогда все герои, погибшие на полях сражений, воскреснут и помогут вернуть торжество «победной весны 45-го года»:

И если на стяге Победы
Останутся молот и серп,
За родину павшие деды
Из праха поднимутся все.

Непрерывность исторического самоощущения рождает у поэта надежду, что Россия преодолеет сегодняшнюю морок и смуту, выйдет из всех испытаний обновленной и еще более прекрасной, чем она когда-либо была. Вера Юрия Ключникова в реальность Нового Неба и Новой Земли почти библейская. С высоты своего 80-летнего возраста, понимая и остро чувствуя ограниченность отпущенного человеку земного времени, он на глубинном метафизическом уровне не принимает идею смерти для души. Сила жизни в его поэзии и сердце столь велика, что она духовно переливается через временные границы земного телесного сосуда, рождая абсолютную уверенность в реальности грядущей жизни. Юрий Ключников – убежденный сторонник доктрины реинкарнации, которая преломляется в его сознании с русским своеобразием. Да, он верит, что душа бессмертна, земная жизнь- всего лишь «запятая в книге Жизни вечной» и ее наслаждений не удержать, как бы не хотелось. Потому – «все, чем вдох успеет насладиться, с выдохом на волю отпусти». Такой взгляд примиряет уставшего от земного пути путника со смертью и помогает отнестись к ее перспективе спокойно:

Уже не радует вино
Пиры бесовские не бесят.
Пора, наверное, давно
Отправится в иные веси.

Где нет несчастий и побед,
Не сушит губ земная жажда,
Куда ушел отец и дед,
Где ты бывал и не однажды.

Но уйти не для того, чтобы упокоится с отцами или получить личное нирваническое блаженство восточного образца. Поэт рассматривает инобытие, как временную передышку и отдых между земными жизнями, исполненными труда и борьбы. Уйти, чтобы помогать России из духовного мира: «Я слишком мало помогал отчизне, быть может ей оттуда помогу». Уйти, чтобы вернуться и вновь воплотиться на земле, испытав сладкую горечь земных борений. Почти в каждом стихотворении, где говорится об уходе и перевоплощении, поэт, словно заклинание, повторяет свою главную творческую духовную программу – вернуться из звездных странствий и помогать своей стране. Такой взгляд на драму человеческого существования помогает растворить трагичность и грусть неизбежного конца: «Смерть – запятая в книге жизни вечной. Душа моя, поднимем паруса!» Поэт призывает всех посмотреть на жизнь и смерть по-новому, с надеждой и даже с радостью:

С лиц, дорогих мне, утирая слезы
и навевая радостные сны,
В мой смертный час
Взгляните на березы
Для них зима – предчувствие зимы.

Редкая нота в мировой литературе- говорить о конечности человеческой судьбы с таким оптимизмом и жизнерадостной бодрой энергией

Восток и православие

Юрий Ключников всерьез начал свои духовные поиски с Востока, как и многие представители советской интеллигенции. Дело в том, что православие в Сибири в те времена было укоренено гораздо слабее, чем в той же Москве. На огромной полутора миллионный город приходилось всего 3-4 храма. Восток благодаря своей полузапретности был как ни странно более заметен, нежели православная традиция. Однако в дальнейшем по мере погружения в русскую историю и культуру перед Юрием Ключниковым стали постепенно открываться глубины православных истин. Более того, контакт с образом Христа начал происходить у него на мистическом уровне: Лик восточного учителя иногда стал заменяться у него Ликом нерукотворного Спаса, звавшего поэта к себе. Юрий Ключников сам рассказал об этом в очерке «Безмолвие и лики».

Включив в свою практику «умное делание» и занимаясь Иисусовой молитвой много лет, он не стал каяться в своих восточных увлечениях и зарабатывать на этом дивиденды, как порой поступали многие неофиты. Он просто расширил свою духовную картину мира и увидел, что, Восток, если это, конечно, подлинный Восток, а не Троянский конь в восточной упаковке, присланный с Запада («от которого все напасти, так устроена роза ветров»), никогда не будет выполнять по отношению к России никаких разрушительных программ. Все подлинные, высокие учителя Индии, с которыми отцу приходилось встречаться – Баба Вирса Сингх, Шри Мукти Ишвара Бхагаван, Пайлот Баба, да и Святослав Рерих говорили ему, что в России, в принципе, есть все, что нужно человеку для духовной самореализации. Но поскольку её жизненная ситуация несравнима по трудности с большинством стран мира, духовная Индия, готова прийти на помощь России, дать русским людям новые духовные ресурсы для укрепления исконной русской веры, для решающей схватки с мировым злом. Юрий Ключников так и воспринял эти советы и заветы - как братскую помощь настоящих друзей России, а не как попытку перевербовать наш народ в чужую веру. Он не пошел по пути транслятора чужой, пусть даже при этом самой родственной традиции, не стал пересказывать в стихах восточные доктрины, а остался в своем творчестве глубоко русским художником, сохраняющим внутреннему свободу.

Кому-то, особенно если человек держится за церковную ограду как за соломинку, такая вольница духа может оказаться соблазном и отступлением от истины. Да, в стихах Юрия Ключникова, идентифицирующего себя с Россией, с ее исконной православной верой встречается немало стихов, дышащих мудростью Востока. Но творчество как святой дух веет, где хочет. Признаки истины скорее связаны не с ее локальным пребыванием в лоне какой-либо одной традиции, но с высотой и глубиной ее осмысления. Если же говорить о критериях истинности избранного пути того или иного человека, к тому же человека творческого, то его нельзя судить за широту убеждений. У нас остается только один главный критерий - уровень поэтического мастерства, творческие поступки человека, соответствие заявленного реальной жизни. Полноводная, год от года расширяющаяся река творчества, текущая через сердце сибирского Дон Кихота, который продолжает шлифовать свое мастерство и повышать накал поэзии – лучший ответ на вопрос о критериях истинности. В конце концов, никто не отменял и эстетических критериев.

Все, вышесказанное, отнюдь не означает, что Юрий Ключников - это поэт без противоречий и недостатков. Так не бывает. Но об этих противоречиях в поэзии Ключникова лучше всего рассказал в предисловии к этому сборнику Лев Аннинский. Не стану пересказывать его очень интереснейшие замечания и глубокие мысли.

Бесконечность жизни и свобода

Наверное, убежденность в идее реинкарнации способна наделить творческого человека особым даром перевоплощения самые разные творения природы, причем не только живой, но даже и так называемой неорганической. Юрий Ключников нередко совершает подобные стихотворные микрореинкарнации, во время которых он столь глубоко входит в образ, воспеваемый им вещи, предмета, растения животного, что начинает говорить от их имени. У поэта есть стихи, где он ведет беседу с миром от имени старого гвоздя на корабельной мачте, болта космического корабля, деревянных железнодорожных шпал, старого дома и даже пня, из которого словно опята лезут стихи ( что дают возможность глубину юмора и самоиронии поэта). Он говорит также стихами от имени цветка, перелетного чирка, трутня, подолгу дремлющего около улья, но раз в год взлетающего вслед за королевой в поднебесную лазурь, реки, ручья. Иногда поэт готов перевоплотиться в некую сложную систему, состоящую из двух или нескольких сил, которые могут вести друг с другом непримиримую борьбу. Это необычайно расширяет поэтическое и духовное сознание, и лирический герой стихов Ключникова начинает осознавать, что он «один и жнец и пахарь». Что он также одновременно и «игрок» и «врата» и «судьбы неотвратимой мяч», как это описывает стихотворение о футбольной и космической игре.

Такая способность к перевоплощению, помноженная на верность Свету, Музе и стойкость духа открывает в человеческой душе состояние внутренней свободы, быть может, самое драгоценное для поэта достояние. Вместе с Пушкиных ( недаром одно из любимых для Юрия Ключникова стихотворений нашего гения является вольный перевод «Из Пиндемонти», а по существу совершенно самостоятельное стихотворение, настоящий гимн свободе, и с Блоком, вслед за Александром Сергеевичем, воспевшим «тайную свободу» сибирский поэт зовет к ней в наше время, когда настоящего «воздуха» в атмосфере, еще меньше, чем перед смертью Блока:

Чугунный барельеф поэта
Зовет к свободе тайной в даль
Кому нужна свобода эта
Зачем нужна она
А жаль!

Кстати этот чугунный барельеф А.С. Пушкина, висящий над рабочим столом поэта, был отлит в 1937 году, который мы знаем, как пик сталинских репрессий. Но в том же году необычайно пышно отметили столетие со дня гибели «нашего всё».

Именно эта тайная свобода сегодня в эпоху торжества «клонов» и «бесов» позволяет не просто выстроить, но заглянуть в грядущее России, которая по глубоко выстроенному ощущению моего отца может быть прекраснее, чем все наши самые лучшие представления и мечты. Для этого нужна самодисциплина, готовность человека быть в самостоянии с духовной Россией, с её святынями и святыми, с её героями, и просветителями, стремление победить в себе качество черни, угодливо обслуживающей любого нового хозяина. К этим «ртутным людям», «при всех режимах, вертевшихся как вошь на гребешке» поэт беспощаден также, как был беспощаден к ним Пушкин, Лермонтов и Блок.

Не позволяй душе лениться!

Поэзия, особенно лирическая на Руси всегда была стихийной и несла в себе иногда слишком большой заряд хаоса. Что же, возможно горький суд многих поэтов были платой за служение буйной русской Музе. Юрий Ключников – наследник другой, едва намеченной линии русской литературы, чеканно выраженной в знаменитой формуле Заболоцкого

Не позволяй душе лениться
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!

Еще раньше образец яростной, искренней и сознательной работы над собой продемонстрировал России Лев Толстой, чей бесценный опыт самосовершенствования почему-то сегодня отвергнут. На эту же тропу осознанного волевого созидания начинал выходить Николай Гумилев, только прожил мало… Юрий Ключников – не просто наследует эту отечественную духовно-творческую линию, но полноценно ее развивает. Он не то, чтобы спорит, но дополняет Заболоцкого:

Душа трудом всегда повязана
на небе, на земле, везде.
Но ведь еще она обязана
блаженство чувствовать в труде.

Органично преломив в себе и своем творчестве и молитвенный опыт русского старчества и мистические откровения мудрецов Востока и лучшие постижения западных учителей жизни и героев (таких как Сократ, Франциск, Паскаль, Экзюпери, Че Гевара) сибирский поэт создал во многом новый тип поэзии. На нее с определенной точки зрения можно смотреть на руководство по духовной работе и овладению собой. К теме самопреодоления и победой над «жалом смерти» в самом себе поэт с разных сторон обращается постоянно. В этом он близок Рильке с его знаменитыми строчками о том, что смерть можно «одолеть усилием воскресенья». Одно из центральных стихотворений Юрия Ключникова, где данная идея выражена особенно отчетливо, это цикл «Стихи о корриде». С одной стороны это колоритные поэтические описания красочного испанского зрелища, а с другой – восточная притча о битве с быком, символизирующим собой низшее «эго» человека с его страстями и заблуждениями. Уступить быку – значит отправиться вслед за ним на бойню. Человек- это матадор, выставляющий навстречу агрессивному нападающему животному «пурпурный плащ своего сердца» В этой неистовой схватке победить на первый взгляд должен кто-то один из двух, но внутренняя алхимия преображения, в которой духовный искатель и поэт Юрий Ключников владеет в полной мере, приводит к иному парадоксальному ответу:

Все «я», да «я».
На белом свете
мне эти двое застят свет.
Который есть Великий Третий
И главный Я, когда их нет.
Он не натуга, не неволя,
Он возвращает нас вовне
К улыбке пахаря на поле,
К его упорству на войне.

Битва человека с самим собой, завершающаяся победой, по Ключникову не является внутренним насилием и не становится личной заслугой. Она есть органическое естественное рождение в себе Христа, высшего Я, словно «солнце правды», озаряющего своим светом очищенную вспаханную душу. Потому в стихотворении «Гладиатор» он уверенно утверждает, как власть имущий:

Я знаю тонкий щит бессмертья,
Который выколол мне бой
С неубывающим, поверьте,
В ничтожестве с самим собой.

Поэт убежден, что этот бой с самим собой, со своим «неверием и страхом, унынием и ленью» - это сегодня главный бой, не просто для отдельного человека, но и для России в целом. Именно на этот бой он призывает «открыть окно души».

Поэтическая сверхзадача, стоящая перед поэтом, определяет и формальные грани его творчества. Юрий Ключников продолжает линию русской классической поэзии и пишет на простом и чистом русском языке, чуждом искусной метафоричности и словесной игры. Однако его стихам присущи и метафоры, и стихотворные изыски, и неожиданные образы: («здесь взмывают лягушек хоралы и звенит пицикато цикад», «красит волосы небо арабскою басмой, красит губы кармином калиновый куст», «пока я шторы раздвигаю, руками строк», «гномы твоим быстроглазным ундинам шлют из подземных озер бирюзу» - это о реке, «когда в сиянье стронциновым сольются небо и вода, как будто Дух над бездной заново замыслил Слово, в час, когда в глухом блаженном одиночестве на тонких нитках тишина повесит звоны и пророчества...» - это об озере ).

Но гораздо больше поэта привлекает другая задача - сделать стих максимально ясным и прозрачным. Отсюда, может быть, вслед за Пастернаком тяга «к неслыханной простоте» и лаконизму. Стихи Юрия Ключникова последних лет- это чаще всего восьмистишья и даже четверостишья. Он не боится повторять одни и те же темы, как бы наслаивая мысли, подобно годовым кольцам. До сих пор работая по десять- двенадцать часов каждый день и над листом бумаги, и за компьютером, которым он неплохо для своего поколения овладел уже более десяти лет назад Юрий Ключников по собственному признанию постоянно трет «строку стиха до дыр, до сладкой дрожи»:

В туман уходит старый год, который
Принес поэту мало новых тем.
Ты не суди читатель за повторы
Спроси меня по-дружески:
- Зачем?
Зачем строку напитываю ритмом
Того, что было сказано не раз?
Но ведь стихи мои сродни молитвам
О жизни, о России и о нас.
Я пробую стихами укрепить
Надежды ускользающую нить.

И так, - сорок лет. Почти ежедневно открывая в себе шлюзы, через которые река поэзии пробивалась вначале робко, маленьким ручейком, а потом пошла мощным полноводным потоком, Юрий Ключников отдает литературе, Музе и России, слитых у него в единый образ все силы своей жизни, все киловатты своего творческого напряжения, всю нежность своей любви:

К тебе, измученная мраком,
К тебе, моя звезда-печаль,
Моя Царевна-Несмеяна.
Лишь ты в изменчивой судьбе
Ты мне одна не изменяла.
И вздох последний мой –
Тебе.

Владимир Бондаренко, написавший предисловие к сборнику «Годовые кольца», сказал об авторе замечательные слова:

«Он и сегодня бредёт со своими стихами и мыслями, молитвами и прозрениями по пространству и нашей поэзии и нашей жизни «веселый странник золотого века», то ли пришедший к нам из прошлого, то ли зовущий в будущее».

Сергей Ключников - кандидат философских наук, академик РАЕН, член союза писателей России.