Художник и Поэт

Образованность Даниила Андреева для своего времени была уникальной. Он хорошо знаком с мировой художественной литературой, с философской мыслью Запада и Востока, со всеми мировыми религиями и главными духовными течениями своего времени. Конечно, как к визионеру, эти знания могли приходить к нему из пространства, но также очевидно, что он перечитал множество малодоступных и совсем недоступных для рядового читателя тех времён литературных источников. Тюрьма оказалась местом, где он обстоятельно познакомился с ведической философией и вообще, сравнивая время своего пребывания на войне и в тюрьме, отдавал предпочтение второй, ибо здесь мог без помех много читать и писать.
Близко знавший писатели и сделавший несколько его последних снимков Б.В. Чуков сообщает: «В тюрьме он выучил несколько тысяч слов хинди, но грамматики этого языка не знал. Индийскую культуру, философию, в частности, он считал наисовершеннейшей и был знаком с ней до мелочей. Индию страстно любил, Это бросается в глаза и в его сочинениях. Полушутливо замечал, что очень похож на индийца. Рассказывая мне о переводе «Махабхараты» индологом Смирновым, титаническим трудом которого восхищался, Андреев воскликнул: «Подумать только, целый народ мыслит философскими категориями!» Это свидетельство очевидца, А вот мысли на эту тему самого Даниила Андреева в письме от 13 октября 1958 г. А.М. Грузинской.

«…Читаю понемногу «Махабхарату». Не знаю, писал ли я Вам о грандиозном впечатлении, производимом этим эпосом? В смысле пластичности образов «Илиада» или «Одиссея», конечно, совершеннее, но перед бездонной философской глубиной и колоссальностью всей концепции «Махабхараты» меркнет не только Гомер, но и решительно всё, что я знаю, исключая, пожалуй, «Божественную комедию». Но то – создание одного лица, великого гения, глубокого мыслителя и при том воспользовавшегося религиозно-философской концепцией, в основном уже сложившейся до него. Здесь же – фольклор, обширное создание множества безымянных творцов из народа, и это особенно поражает. Что это за беспримерный, ни с кем не сравнимый народ, способный на создание сложнейших философских, психологических, религиозных, этических, космогонических философем и на облечение их в ажурную вязь великолепного, утончённого стиха! Перестаёшь удивляться, что именно Индия выдвинула в наш век такого гиганта этики, как Ганди, единственного в новейшие времена государственного деятеля-праведника, развеявшего предрассудок о том, будто бы политика и мораль несовместимы».
Восхищаясь глубинами индийской мудрости, Даниил Андреев в своём религиозном опыте всё-таки до неё не дотягивал. Мрачные андреевские образы «жругров», «уицраоров», антихристов и тому подобная чертовщина для последователя Веданты и буддиста не более чем Мара – тёмная Иллюзия. На известной ступени своего развития любой человек атакуется подобными мысленными порождениями (принимает лежащую на земле верёвку за змею). Православный подвижник тоже, практикуя «умное делание», квалифицирует тёмные видения, как нежить, Можно, конечно, недоумевать по поводу несоответствия универсальной религиозной образованности Даниила Андреева его по-детски доверчивому отношению ко всякого рода бесовщине. Но опять-таки вспомним, какую жизнь прожил писатель. Одно дело абстрактно рассуждать об иллюзорной природе чертей и совсем другое – в полной мере испытать их когти на собственной шкуре.

На сайте Интернета, посвящённом Даниилу Андрееву, можно встретить критические замечания священников о «Розе Мира». Сам автор книги к своим критикам относился весьма терпимо. Более того, защищал церковь даже от … собственной жены. Алла Андреевна в молодые годы была настроена по отношению к церковным институтам весьма радикально. Переписываясь с мужем, сидевшим в тюрьме, называла некоторые отрицательные аспекты христианской церкви преступными. На что Даниил Андреев отвечал так: « С твоими рассуждениями о церкви и её «преступности» согласен только отчасти… Безобразия церкви – только одна сторона медали. Я уже писал тебе о необычайной противоречивости отдельного человека, о совмещении взаимоисключающих, казалось бы, свойств и т.п. Тем более это относится к любому человеческому коллективу. Праведные люди, хоть и редко, но встречаются, праведные же общества – никогда…Я понимаю под словом праведность высшую степень нравственного развития, вот и всё. Праведность совершенно не обязательно должна иметь аскетический, иноческий характер. Иноческая аскеза – только одна из её разновидностей. Д-р Гааз – другая, Ганди – третья. И, по-моему, Чехов…находился на границе праведности. И если Диккенс грешил тем-то и тем-то, меня это мало интересует: существенно то, что «Пиквикский клуб» - книга такой чистоты, добра, такого изумительного отношения к людям, что автором её мог быть только праведник…
Что же касается уродливых явлений (церкви), которые ты описываешь, то я понимаю, что это может быть смешно; понимаю также, что можно испытывать к ним острую жалость, как к уродливо искривлённым карликовым деревьям, выросшим в какой-нибудь щели или трещине, вне условий, необходимых для правильного развития…Не думай, что я таких явлений не знаю…Знаю их и, кажется, кроме жалости испытываю ещё и другое чувство: уважение (к церкви). За непоколебимость и силу». (Письма А. Андреевой от 28 января и 3 апреля 1956 г.)

К сказанному можно добавить, что одновременно с Даниилом Андреевым свою лагерную Голгофу на Колыме проходил православный монах отец Арсений. Однажды он был помещён в неотапливаемый карцер на три дня. Температура снаружи была минус сорок, в карцере не намного теплее. Арсений спасся Иисусовой молитвой, практикуя её круглосуточно в течение всего срока пребывания в карцере. Он видел, как в тюремном помещении появились два ангела и волнами тепла согревали его. Когда лагерные охранники открыли дверь карцера, они были потрясены, увидев узника живым и невредимым. Так что Д. А. знал, что говорил об уважении к «церкви за непоколебимость и силу». Знал и себя, что такой степени этих качеств, как отец Арсений не достиг. Но смог пронести через жизнь драгоценные качества человека, описанные им в стихотворении «Гумилёв».

Но одно лишь сокровище есть
У поэта и у человека:
Белой шпагой скрестить свою честь
С чёрным дулом бесчестного века.
…Будь спокоен, мой вождь, господин,
Ангел, друг моих дум, будь спокоен:
Я сумею скончаться один,
Как поэт, как мужчина и воин.

В своём личном противостоянии «чёрному дулу века» Д.А., как и Николай Гумилёв, оказался на высоте времени, но в философской трактовке этого противостояния в целом отступил к манихейству. Настоящее православие в лице его монахов-подвижников, священников типа Дмитрия Дудко или таких философов, как Павел Флоренский, оценивали жестокости своего времени, как «попущение Божие», укладывающееся в рамки Божественного контроля. Кстати, П. Флоренский высоко оценивал деятельность И Сталина, видя в нём на определённом этапе человеческой эволюции необходимую фигуру вождя. Библия не рассматривает сатану в качестве противника Бога, но лишь как его тёмного слугу, выполняющего задачу укрепления человека и человечества в вере через тяжкие испытания. И очищение человека через такие испытания. Достаточно вспомнить библейскую Книгу Иова.

Россия в мрачные годы правления Сталина много потеряла, но ещё больше приобрела. Она прибавила к русскому характеру и внесла в русскую духовность то, что не купишь ни за какие доллары и не выработаешь никаким образованием и воспитанием: мужество, стойкость, умение не сдаваться в самых тяжких обстоятельствах, «плотных» и «тонких». Прошедшие через страшные жернова эпохи, но не озлобившиеся, выжившие, сохранившие и умножившие в себе лучшие качества человека: Рокоссовский, Шолохов, Туполев, Курчатов, Пастернак, Ахматова - и несть им числа известным и безвестным - продемонстрировали миру новый тип праведника в миру, так же, как отец Арсений и многие другие православные подвижники эпохи ГУЛАГа показали, что жив такой праведник в лоне церкви. Таким образом, наше понимание православия в годы Советской власти раздвинулось. Да и сам Даниил Андреев фактически доказал, что без сталинской «репетиции» Россия не выдержит грядущую эпоху Антихриста. Резко отрицательная и односторонняя оценка личности Сталина писателем-мистиком вызвана, в первую очередь конечно, личными переживаниями, но с другой стороны – издержками роста ребёнка, ещё играющего с кукольным мишкой и ожидающего отдыха вместе с ним в раю, о чём говорилось выше.
В другом стихотворении Даниил Андреев роняет замечание, что боится оказаться в ряду «тёплых» среди ожесточённой схватки «горячих» и «холодных». Он был слишком честен, прежде всего, перед самим собой, чтобы скрывать недостатки собственного роста. По словам И. В. Усовой « за несколько лет нашей с ним дружбы он не сказал ни слова неправды. Он настолько был рыцарем слова, что даже не предполагал и в других (в кого он поверил) возможность играть словами, актёрствовать с их помощью. И благодаря такой вере в слова иногда оказывался совершенно слепым по отношению к тем, кто умело пользовался ими. И это наряду со сверхчеловеческой зрячестью по отношению к областям невидимым, к потустороннему».

Удивительный сплав детской доверчивости, рыцарской честности и «сверхчеловеской зрячести», по характеристике И.В. Усовой, конечно же, не вовлёк Даниила Андреева в стан «тёплых» на земле, но сумел сыграть с ним злую шутку в общении с миром потусторонним. Из поучений православных исихастов, из теософии мы знаем, что в том мире немало лжецов и сомнительных шептунов.
Об отношении Даниила Андреева к теософии известно не много. По некоторым свидетельствам, книги Блаватской ему были чужды, хотя неизвестно, с какими из них он был знаком. «Тайная Доктрина» была переведена на русский язык и издана только в 1940 году в буржуазной Латвии. Переводы других теософских сочинений Е.П. Блаватской появились значительно позже, когда Даниила Андреева уже не было в живых. Сведений о его оценке философии Рерихов нет совершенно. Но антропософию Штайнера Д. А. ценил высоко. И это косвенно доказывает, что с творчеством Блаватской автор «Розы Мира» был знаком недостаточно, ибо система Штайнера на 90 процентов вышла из теософии Блаватской. Вес остальных 10 процентов, внесённых Рудольфом Штайнером, такой зоркий мистик, как Даниил Андреев, разумеется, смог бы оценить без труда.
«Колесо времени» и его циклы Даниил Андреев описывал не в терминах восточной философии, а, скорее, в терминах гностицизма. Если восточная философия рассматривает наше время, как окончание цикла Кали-юги – тёмного века, то для Д.А. – это окончание эона павшей Лилит. Следующий цикл восточная философия называет Сатья-югой – веком Истины, у Даниила Андреева – это эон Яросвета и Вечной Женственности. Дело не в названиях, Даниил Андреев создавал «Розу Мира» не из обработанных и осмысленных им литературных источников, а из голосов и образов, увиденных и услышанных собственным тонким сознанием. По поводу возможных аберраций на таком пути мы уже говорили. Теперь есть смысл поговорить о том, насколько высоки были Инстанции, вдохновлявшие Даниила Андреева в его откровениях.

Современная православная церковь придерживается того мнения, что самые высокие откровения даны лишь в Евангелии. Не отрицая истин ислама, буддизма, индуизма, иудаизма, более того, включив Ветхий завет в канон христианской Библии, наша церковь полагает лишь сказанное Иисусом Христом последней инстанцией Истины. Все же учения, идущие не в контексте мировых религий, православие вообще отвергает, как ложные. У представителей ислама похожая точка зрения на нетрадиционные духовные направления, но отличная по отношению к Иисусу Христу. Он для мусульман не Бог, но великий пророк, а значит, не может быть единственным эталоном истины. Коран, признавая авторитет Моисея и Иисуса Христа (Мусу и Иссу), считая их посланниками Аллаха, тем не менее констатирует факт искажения иудаизмом и христианством заветов Перво - учителей. Аллах через Архангела Джебраила (Гавриила) вынужден был продиктовать пророку Мухамеду новый Завет, устраняющий ошибки прежних религий. Буддизм во главу угла ставит не Учение, а человека. Человек способен исказить любое Учение, и он же способен достичь вершин всякого вероучения, даже превзойти эти вершины.
Буддисты придерживаются мысли, что все Учения, все Заветы даются для определённой эпохи, затем заменяются новыми, развивающими прежние. Это, в общем, согласуется и с Кораном, и с известными словами Иисуса Христа: «Я пришел не отменить Закон (Моисея), но исполнить».

Своей «Розой Мира» Даниил Андреев, как уже отмечалось, не претендовал на новый Завет, но считал себя вестником наступающей новой эпохи, расшифровывающим некоторые истины прежних Заветов. И в этом смысле он заставляет прислушаться к себе, ибо, во-первых, с достаточной степенью убедительности конкретизирует целый ряд пророчеств, выказанных прежними религиями, во-вторых, слишком многое из того, что увидел Д.А., сбывается теперь. В целом же ответ на вопрос, насколько высоки были Инстанции, вдохновлявшие Даниила Андреева, может быть таков: если сами Инстанции и высоки, то приёмник вдохновения уступает другим известными вестникам и пророкам.

ИНТЕРРЕЛИГИЯ

Не считая себя творцом таковой, Даниил Андреев, тем не менее, достаточно убедительно обосновал закономерность и необходимость возникновения интеррелигии, не как некоего экуменистского симбиоза, но принципиально нового явления, выросшего из прежних религий, а также из «метаматериалистически», выражаясь его терминами, обоснованной картины мира. Он считал принятое наукой подразделение материи на четыре состояния: твёрдое, жидкое, газообразное и состоящее из элементарных частиц недостаточным и обосновывал целый ряд иных более тонких состояний Бытия*. Также, по мнению Даниила Андреева, необходим пересмотр целого ряда прежних философских постулатов, основанных на устарелых представлениях о материи и сознании. Говоря о решении основного философского вопроса по Марксу, что первично, бытие или сознание, автор «Розы Мира» отвергает обе «первичности», справедливо полагая, что идеалистический приоритет неизбежно рождает свою противоположность – приоритет материалистический. Ход мысли Даниила Андреева таков. Если речь идёт о личности, то её сознание складывается под влиянием смешанных факторов и материальных и идеальных. Человека формируют природа, ограничения и потребности тела, желания души, культурная среда, присутствие «миротворящих иерархий» (стихиалий, ангелов, Архангелов и т.д.), наконец, Творец. Всё это можно обозначить единым понятием «Бытие». А значит формула «бытие определяет сознание», применённая к личности человека, абсолютно права. Если же говорить о Вселенной, то она создана Сознанием Единого и здесь всё наоборот: Сознание порождает бытие. «Над примитивностью классических формул, - рассуждает Даниил Андреев - можно было бы только добродушно пошутить, если бы одна из них, став философским догматом политической деспотии, не оказалась повинной в бесчисленных несчастьях, забив, как пробка, дыхательные пути мысли множества людей и прекратив доступ духовности в сферу их сознаний. Другая (идеализм), столь же ошибочная, всё-таки менее опасна, потому что она духовнее. Но со старых религий с их философемами это отнюдь не снимает вины: столько веков потратить на схоластическое мудрствование и ни на шаг не приблизиться к вопросу о примате бытия или сознания». Подходы к Истине Даниил Андреев видел не в разговорах о ней, но в проживании её. По существу, в образах «Розы Мира» он пространно декларировал краткую формулу средневекового философа-мистика Якова Бёме: «сознание рождается в муках материи», кстати сказать, сочувственно процитированную одним из классиков марксизма.

Даниил Андреев – убеждённый сторонник идей перевоплощения и кармы, хотя с его точки зрения они не универсальные законы бытия. Объясняя отсутствие закона реинкарнации в христианстве и в исламе, Даниил Андреев полагает, что возможно и одноразовое воплощение человеческой индивидуальности. В этом он расходится не только с философской мыслью Индии и с буддизмом, но также с Циолковским, Вернадским, православным философом Лосским, которые полагали вечное кочевье монады из тела в тело по разным глобусам Мироздания (у Циолковского кочевье духовного атома) абсолютным законом бытия.
Обосновывая необходимость рождения интеррелигии и свои подходы к ней, Д. А., часто делает оговорки «не знаю», «мне кажется», но в одном он убеждён незыблемо: «Не требование рабской покорности воле Божества будет звучать из святилищ религии Итога. Оттуда будет излучаться призыв ко всеобщей любви и к свободному богосотворчеству». Это его пророчество совпадает с итогами всех высоких религий и культур, или, как он говорил, религий и культур «правой руки».

---------------------------------------------------------------
*Некоторые современные учёные, например Г.И. Шипов, постулируют семиричную схему строения материи, где к четырём широко известным её состояниям присоединяются первичное и вторичное торсионные поля - что соответствует полям человеческой и Божественной мысли, - а также Абсолютное Ничто, или Вакуум.

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ОТКРОВЕНИЯ ДАНИИЛА АНДРЕЕВА

Они глубоки и своеобразны, как всё написанное Д.А. В «Розе Мира», а также в своих стихах он дал портреты Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Льва Толстого, Владимира Соловьева, Хлебникова, Николая Гумилёва, других выдающихся русских литераторов. Иногда они предстают, как обитатели «затомисов» - высших слоёв «метакультур», по терминологии Д.А. Иногда же визионерские комментарии у автора «Розы Мира» отсутствуют, он рассуждает о поэтах и писателях, как обычный литературовед. Но во всех случаях явно тяготеет к тем ликам, что ближе ему по духовному складу: Лермонтову, Владимиру Соловьёву, Блоку. Характерно в этом смысле сопоставление Пушкина и Лермонтова, Признавая в Пушкине «вестника» и великого русского гения, Д.А. отдаёт предпочтение Лермонтову.
«Если смерть Пушкина была великим несчастьем для России, то смерть Лермонтова была уже настоящей катастрофой, и от этого удара не могло не дрогнуть творческое лоно не только российской, но и других метакультур.
Миссия Пушкина хотя и с трудом, и только частичная, но всё же укладывается в человеческие понятия; по существу, она ясна.
Миссия Лермонтова – одна из глубочайших загадок нашей культуры».

Как «метаккультурное» явление Д.А. оценивает Лермонтова гораздо выше Байрона и ставит его в один ряд с Эсхилом, Данте, Гёте, Толстым, некоторыми другими именами мировой культуры, очень немногими. Для него вышеозначенные имена – живые реинкарнации мифа о титанах, восставших в своё время против богов. Доказательство, по мнению Д.А. – богоборческие мотивы, присутствующие в творчестве названных литераторов. Можно спорить, так это или не так, являются ли Лермонтов и Эсхил реальными наследниками древнего мифа или не являются, но нет других версий, объясняющих присутствие у этих писателей, с одной стороны, богоборческих тенденций, с другой – высочайшей религиозности и смирения перед Богом. По мысли Д.А., восстав против богов, титаны впоследствии покаялись, смирились и стали самыми глубокими, самыми последовательными слугами Бога в высочайшем смысле слова. А их нынешнее «богоборчество» есть лишь память о прошлом и защита Бога от профанации толп и церковной бюрократии.
Опять-таки, соглашаясь или не соглашаясь с этими неординарными рассуждениями Д.А., можно усомниться в ясности для автора «Розы Мира» миссии Пушкина, которая таинственно и покоряюще светла именно потому, что лишена богоборчества.

Больше всего «литературных» страниц «Розы Мира» посвящено Владимиру Соловьёву и Блоку. Это понятно. Оба поэта были визионерами, хотя и не в такой степени, как Даниил Андреев. Но вот ведь штука, то, что Даниил Андреев считает самой сильной стороной творчества Блока – его видения Прекрасной Дамы, сам Блок впоследствии оценивал, как наваждения. И в этом смысле он вел себя подобно любому православному подвижнику, борющемуся с «прелестями». В статье «О состоянии русского символизма» Блок называет привидевшуюся ему красавицу, описанную в стихотворении «Незнакомка» «мёртвой куклой на катафалке», которая высасывает все душевные силы. От видений «незнакомок» и других обитателей Тонкого мира Блок уходил к лицезрению реальной России, которая и стала его подлинной Прекрасной Дамой.

Россия, нищая Россия
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые –
Как слёзы первые любви.
Тебя любить я не умею,
И крест свой бережно несу.
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу.
Пускай заманит и обманет,
Не пропадёшь, не сгинешь ты,
И лишь забота отуманит
Твои прекрасные черты. (Выделено мною. – Ю.К.)

Этими строками Блок недвусмысленно заявил, что выбрался из тенёт, в которых, к сожалению, пребывал автор «Розы Мира», и поднялся к новым поэтическим высотам, Д.А. не достигнутым. Однако сам Даниил Андреев рассматривал отход Блока от визионерства к земной действительности, как постепенную деградацию человека, а затем и поэта. Не отказывая поэме «Двенадцать» в гениальности, Д. А. уточняет: «Но в осмыслении Блоком этой бунтующей эпохи спуталось всё: и его собственная стихийность, и бунтарская ненависть к старому, ветхому порядку вещей, и реминисценции христианской мистики, и неизжитая его любовь к «разбойной красе» России-Велге, и смутная вера, вопреки всему, в грядущую правду России-Навны. В итоге получился великолепный художественный памятник первому году Революции, но не только элементов пророчества – хотя бы просто исторической дальновидности в этой поэме нет. «Двенадцать» - последняя вспышка светильника, в котором нет больше масла, Это отчаянная попытка найти точку опоры в том, что само по себе есть исторический Мальстрем, бушующая хлябь, и только; это предсмертный крик».

Всё с точностью – наоборот. В «Двенадцати» есть и видение Христа, который во время «исторического Мальстрема» реально засиял над Россией, а не как «реминисценция христианской мистики», есть в поэме и сама единая Россия с её гранями «Велги»-демоницы и «Навны»-богини одновременно, и пророчество о том, что русский бунт, «бессмысленный и беспощадный» - это надолго… Также не угас светильник Блока. Накануне смерти он вспыхнул великолепным стихотворением о Пушкинском Доме, где поэт вновь присягнул пушкинской ясности, той самой ясности, которую Д. А. недооценил.
Сказанным здесь я не отвергаю ценности мученического опыта Даниила Андреева, но лишь подчёркиваю, что его личные прозрения ограничены, как и любые подобного рода. Это луч фонаря, освещающий лишь часть потусторонних потёмок нашей планеты, а вовсе не сумерки галактических просторов. Причём человек, постоянно вовлечённый в экстрасенсорный «Мальстрем», неизбежно уходит от постижения глубин земного бытия. Писателю совершенно не обязательно обладать даром визионерства, чтобы видеть проблемы настоящего и будущего шире, глубже, чётче, чем остальные люди. Пушкин, Достоевский, Гоголь, Лев Толстой, Шолохов, М.А. Булгаков – тому свидетельство.

Весьма интересны взгляды Д.А. на личную трагедию Гоголя, который, по мнению автора «Розы Мира», не сумел соединить в себе художника и проповедника, не справился в своей душе с борьбой «между православным аскетизмом и требованиями художественного творчества», ибо вестничество через образы искусства, по мнению Д. Андреева, не должно «непременно связываться с высотой этической жизни и личной праведностью». Гоголь надорвался именно вследствие трагического внутреннего спора. И, наоборот, Д.А. защищает Льва Толстого от обвинений в бесплодном, с точки зрения многих, уходе великого писателя в религиозную проповедь. «Скольких гениальных творений лишились мы из-за этого!» – цитирует Даниил Андреев один из таких упрёков и продолжает. – Подобные стенания доказывают лишь непонимание личности Толстого, и детскую непродуманность того, что такое русская гениальность. На склоне жизни каждого из гениев России возникает мощная, непобедимая потребность стать не только вестником, а именно пророком – гонцом горнего мира, выражающим высшую правду не одними только образами искусств, но всем образом своей жизни. Найти такой синтез и воплотить его в реальность дано только ничтожным единицам, Лев Толстой не нашёл его и в проповедничестве своём не создал ничего равноценного «Войне и миру». Но поступить он мог только так и никак иначе».

Высокая духовность женских образов русской литературы, столь ценимых во всём мире и делающих её, по словам западных литературных критиков, святой, Д.А. также поворачивает неожиданным образом, как предчувствие русскими гениями эпохи торжества Навны – светлой богини Шаданакара. Дело здесь не специфической терминологии Даниила Андреева, но в подтверждении другими пророчествами прихода Эпохи Женщины. Да и обыкновенная логика подсказывает, что многовековое господство мужчин завело планету в тупик и нуждается в смягчении женским началом.

«РУССКИЕ БОГИ»

Так называется книга стихов, наиболее полно представляющая поэтическое наследие Даниила Андреева. В поэзии Д.А. звучат те же идеи, темы и образы, что в «Розе Мира, а само название книги стихов подчёркивает любимую мысль писателя, что русская культура наследует со времен Петра I нашу религиозность. Об этом говорят названия стихотворений: «Василий Блаженный» (как памятник архитектуры на Красной площади), «В Третьяковской галерее», «Художественному театру», «Большой зал консерватории», «У памятника Пушкину», Каменный старец» (о храме Христа-Спасителя). Для Даниила Андреева всё это не просто здания Москвы с их культурным наполнением, это своего рода иконы, имеющие живые прототипы в небе России, словом, действующие боги.

Железная вражда непримиримых станов,
Несогласимых правд, бушующих идей
Смиряется вот здесь, перед лицом титанов,
Таких, как этот царь и чародей.
Здесь в бронзе вознесён над бурей, битвой, кровью,
Он молча слушает хвалебный гимн веков,
В чьём рокоте слились с имперским славословьем
Молитвы мистиков и марш большевиков.
(«У памятника Пушкину»)

Когда ковчегом старинной веры
Сиял над столицей Храм Христа,
Весна у стен его, в тихих скверах,
Была мечтательна и чиста.
(«Каменный старец»)

А вот иная Москва в поэме «Симфония городского дня», где:

Витрины разукрашены,
те – бархатны, те шёлковы
(От голода вчерашнего в грядущее мосты),
Чтоб женщины с баулами, авоськами, кошёлками,
Сбегались в говорливые, дрожащие хвосты.
А за универмагами, халупами, колоннами,
Пульсирует багровое неоновое М,
Воздвигнутое магами – людскими миллионами,
Охваченными пафосом невиданных систем.
Там статуи с тяжелыми чертами узурпаторов,
Керамикой и мрамором ласкаются глаза.
Там в ровном рокотании шарнирных эскалаторов
Сливаются несметные шаги и голоса.
…И всё надчеловеческое
выхолостить, вымести
Зубчатою скребницею из личности спеша,
Безвольно опускается в поток необходимости
Борьбой существования пленённая душа.

Архитектура московского метро наполнена совершенно иными вибрациями, по мнению Д.А., противоборствующими божественным. «Симфония городского дня» местами воспринимается, как пародия на поэму Маяковского «Хорошо», даже строки-лесенки повторяются. Но это, конечно, не пародия, это реквием советскому богоборчеству и предчувствие иных реконструкций и симфоний.

Чую звучанье служений всемирных,
Молнией их рассекающий свет,
Где единятся в акафистах лирных
Духи народов и духи планет.

Даниилу Андрееву-поэту не откажешь в оригинальности взгляда на советскую действительность. Он, понятно, не из хора славословящих, но также не из тех, кто держал кукиш в кармане или «копал» под власть. Он, духовный наблюдатель, пытающийся подняться над своей эпохой, заглянуть в грядущую. Удалось ли ему это сделать, как художнику? Считаю, что в гораздо меньшей степени, чем Маяковскому. Стихи и поэмы Д.А. страдают многословием, они очень неровны, местами претенциозны, бедны в изобразительных средствах. Вот уж кого с полным правом Маяковский мог бы назвать подмастерьем, а не Есенина. Оба эти мастера, соперничая и враждуя, тем не менее, выразили свою эпоху гораздо ярче, чем Д.А. в цикле. «Из маленькой комнаты».

О триумфах, иллюминациях, гекатомбах,
Об овациях всенародному палачу,
О погибших и погибающих в катакомбах
Нержавещий и незыблемый стих ищу.
Не подскажут мне закатившиеся эпохи
Злу всемирному соответствующий размер.
Не помогут во всеохватывающем вздохе
Ритмом выразить величайшую из химер.
Этой поступью оглушённому, что мне томный
Тенор ямба с его усадебной тоской?
Я работаю, чтоб улавливали потомки
Шаг огромнее и могущественнее, чем мой

Как документ смелого поведения в страшную эпоху данный «гипер-пеон» (имитация древнегреческого поэтического размера) может, конечно, войти в историю, но не в большую поэзию. И по форме и по мысли он не адекватен времени, оценить величие или химеричность которого мы до сих пор не в состоянии.
Рядом с неуклюжей поэтической поделкой великолепные восемь строк о том же времени.

Ты осуждён. Молчи. Неумолимый рок
Тебя не первого привёл в острог.
Дверь замурована. Но под покровом тьмы
Нащупай лестницу – не ввысь, но в глубь тюрьмы.
Сквозь толщу мокрых стен, сквозь крепостной редут
На берег ветреный ступени приведут.
Там волны вольные, - отчаль же! правь! спеши!
И кто найдёт тебя в морях твоей души.

Мои критические замечания о стихах Д.А. – не упрёк поэту, скорее размышления о жестоком времени, лишившем его в расцвете сил среды общения с товарищами по перу, а иногда самого пера и бумаги. Неровности его творчества в значительной степени проистекают отсюда – из недостатка культурного «кислорода». Поэт хотел, как можно больше выговориться, а воздуха не хватало…