Художник и Поэт

С развитием русской литературы (и не только литературы, и не только русской) все ярче высвечивается фигура самого, может быть, загадочного гения России — Пушкина. Почему загадочного? Потому ли, что он писал, как пел?

Шипенье пенистых бокалов
И пунша пламень голубой...

Но звукопись куда более изощренную мы можем встретить у Бальмонта или у Кузмина.
Глубина мысли? Но таковая больше отличает Достоевского.
Жизнь? Но она ярче и насыщеннее у Толстого.
И тем не менее никто из русских литераторов не вызывает такого всеобщего почитания, почти обожествления, как Пушкин.
Даже мало кого уважавший из собратьев по перу, заносчивый Маяковский, пытавшийся снисходительно похлопать по плечу бронзового Пушкина на Тверском бульваре, даже он не удержался от восхищения, цитируя мастерские строки из «Онегина»:

Я знаю, век уж мой измерен,
Но чтоб продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днем увижусь я.

Так в чем же тайна пушкинского магнита?
Мне думается, в светоносном зерне гармонии, которым жила, светилась, дышала натура поэта и все, что выходило из-под его руки. Он назвал Моцарта сыном гармонии, но то же самое он мог бы сказать о себе.

Кто заронил в него это сияющее зерно?

Семья поэта и ее окружение были, конечно, весьма интеллигентными, но никто из родственников и окружающих Пушкина людей не отважился бы на включение в духовную родословную поэта. Да и сам он не стал прямым духовным отцом для последующих литераторов, очень уж особняком съехал поэт с квартиры на Мойке на Святые горы, а затем на Тверской бульвар. Мало прольют света на сущность пушкинского гения и разного рода генетические теории. Ну, кто поверит, чтобы столь гармоничный человек мог появиться в результате мутационного генетического взрыва? Остается Провидение. Но ведь не укладывается в голове, что этот в высшей степени свободный, даже своевольный человек мог ходить на поводке даже у Провидения.
Оставим Провидение в покое. Пушкина мог создать и создал, конечно, сам Пушкин, точнее, та бессмертная Индивидуальность, которая жила в поэте.
На Востоке издревле бытует вкоренившееся в сознание многих представление о перевоплощении духа. Согласно таким представлениям человек, живет в земном теле не один, но много раз. И в каждом новом воплощении прибавляет к своей монаде, к своей духовной индивидуальности, кочующей из тела в тело, новые духовные качества. Гирлянда воплощений как бы надета на ось монады, которая при правильной эволюции становится все объемнее, богаче и светоноснее.

И вот наступает время, когда духовная монада выполняет свою работу на Земле и должна навсегда покинуть ее, чтобы начать космическое восхождение на других планетах или на самом Солнце. Подобные духовные полеты заложены в природе каждого без исключения человека, говорят индусские и тибетские мудрецы.
Попробуем взглянуть на жизнь Пушкина с такой точки зрения.
Вот мы видим отменного хлебопашца где-нибудь в древнем Египте. Из года в год он старательно обрабатывает землю, за что вознаграждается хорошими урожаями. Хлебопашец доживает до глубокой старости, унося с собой в Тонкий мир громадные наработки трудолюбия.
Затем дух хлебопашца, или, скажем по-другому, — его духовная душа рождается в древней Македонии и становится воином Александра Македонского. Этот солдат или военачальник разделил все тяготы походов великого завоевателя, показал себя храбрецом во многих сражениях, в одном из них пал на поле брани, прибавив к своей духовной монаде стойкое качество мужества.
Далее мы встречаем мудрого управителя княжества где-нибудь в Индии. Раджа трудолюбив, храбр, очень радеет о своих подданных. Он умирает, оставив княжество в цветущем состоянии, а свою монаду обогатив качеством высокой ответственности.

Нет нужды описывать, в каких воплощениях будущий Пушкин воспитал в себе талант ученого, наработки семьянина, дар писателя. Остановимся на таком отрезке его жизни, как, скажем, монаха среди учеников Сергия Радонежского. Конечно, это был один из самых светлых и способных отроков. Пройдя школу духовного совершенствования под руководством величайшего Учителя России, взрастив в себе высочайшие духовные достоинства, он приготовил себя к переходу на новый уровень космического бытия. И тогда он сам пожелал совершить последний акт земного служения в качестве великого поэта и культурного патриарха России. Высшие Силы благословили его на этом пути и обещали свое содействие. Так в 1799 году в России родился Пушкин.
С подобной схемой согласятся, конечно, не все, и потому что сама идея реинкарнаций не утвердилась в сознании русских людей, и потому что схема излишне детализирована. Но это для образности. Реинкарнации могли быть другими, в других странах, соединять воспитание ряда качеств в одном воплощении и т.д.

Главная мысль наша состоит в том, что пушкинский гений подготовлен многими отрезками земной жизни и многими предшествующими трудами избранной индивидуальности. Индивидуальность потому-то и выбрана Богом как приемник Его священного дара, что право это добыто огромными личными усилиями; в любом другом случае можно говорить не о священном даре, но о случайной подачке, что несовместимо с нашими понятиями о Боге. Когда религиозный подвижник удостаивается божественного видения — это всегда результат напряженной работы духа, души и тела. Пушкинский случай особый — нет аскетических подвигов, нет концентрации на Иисусовой молитве — все это как будто пройдено в прошлых жизнях, а эта уже в середине осенена видением Архангела. Именно так понимаю я Встречу, которой удостоился поэт и которую он описал в стихотворении «Пророк». Многие комментаторы Пушкина поясняют, что в основу стихотворения легли отдельные мотивы VI главы книги пророка Исайи, хотя автор «далеко уходит от библейского сюжета». С гораздо большим основанием можно считать, что Пушкин в своем духовном опыте «далеко ушел» от рядового сознания и видел то, что видели некоторые христианские старцы или то, что озарило Арджуну в «Бхагавадгите»— вселенский облик Кришны. В пользу такого прочтения «Пророка» говорит поразительная точность в описании огненной встречи, одновременное, всеохватное видение бытия, факт «как труп в пустыне я лежал». Пережившие такие озарения подвижники теряли сознание, седели. Характерны стилистика «Пророка», насыщенная возвышенной лексикой, печать торжественности на каждой строфе — свидетельство необычайной ответственности, с которой поэт отнесся к мистическому факту своей биографии.

Пушкин и мистика! Но это же несоединимо, — возразят многие. Конечно, несоединимо, если считать мистикой «нечто и туманну даль», над чем посмеивался сам Поэт, воплощение ясности, простоты и меры. Но если такие качества превосходят все зримые и мысленные образцы, разве это не величайшая тайна?

Манипуляции средневекового алхимика, преобразующего с помощью философского камня неблагородные металлы в золото, всегда относили к области мистики. Но когда поэт соединяет обычные слова и нечто необычайно прекрасное — как это назвать? В конце концов, дар алхимика может сделаться проклятьем; некий древний царь жестоко страдал оттого, что каждое его прикосновение превращало вещи в золото. А пушкинские прикосновенья высветляли всё, чего касались, превращали материю обыденности в золото Красоты высшей пробы. Благодать этих прикосновений люди сохраняли на всю жизнь. Каким «философским камнем» владел поэт? Не мистика ли это высочайшей пробы?
Среди лицейских друзей Пушкина были и заурядные чиновники, и ловкие царедворцы, и неудачники, но как облагорожено лицейское окружение лучами пушкинского внимания. В противоречивой личности Петра, вызывавшего и вызывающего до сих пор проклятия одних и пиетет других, поэт увидел красоту и ужас, соединив несоединимое словами «Божия гроза».

Выходит Петр.
Его глаза сияют, лик его ужасен,
Движенья быстры.
Он прекрасен.
Он весь как Божия гроза.

Но нигде пушкинское волшебство преображения материи не проявилось так ярко, как в стихах о женщине. И первое, что приходит на ум, «Я помню чудное мгновенье», — может быть, самый драгоценный камень в ожерелье мировой любовной лирики. Столь высоко поднял женщину, может быть, лишь Блок в «Незнакомке». Но то, что прошло перед Александром Блоком астральным видением, Пушкин разглядел в земной женщине в Анне Петровне Керн. С тех пор образ этой женщины, преображенной лирой русского Орфея, — как молитва, как духовный порыв, как благословенные розовые очки, через которые смотрит каждый здоровый мужчина на любимую им женщину. Хотя... хотя очевидцы говорят, что Пушкин не щадил женщин, к которым его чувство угасало. Лишь одна из них не знала охлажденных чувств поэта, лишь к одной эти чувства постоянно росли. Это была жена — наименее интересный объект для большинства сочинителей.
Пушкин, как природа, одновременно изменчив и постоянен. Он больше чем поэт, больше чем мудрец и основоположник чего-то. Он — часть журчания наших ручьев, шума листвы, синевы неба. Потому в эпоху всеобщей искусственности мы припадаем к пушкинскому роднику, чтобы не захлебнуться в зловонных стоках конвульсирующей цивилизации.

Главная наша забота сегодня — выжить, не только физически, но прежде всего душевно и духовно, потому что нынешнее время стремительно сводит многих с ума. «Не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох да сума», - повторяем мы одну из пушкинских молитв.. А это значит попытаться вписаться в планы Всевышнего, попытаться услышать Голос Его, послужить Ему. Такое служение не может быть угрюмым, фанатичным и злобным. Посмотрите, как много нетерпимости в политике. Но ведь то же самое сплошь да рядом присутствует в течениях, считающих себя духовными. Ладно, если бы речь шла о старых религиях, перегруженных многовековым багажом распрей и разночтений, но даже самые новейшие Откровения облеплены маленькими грамотеями, которые щедро разбрасывают определения, кто темный, а кто светлый. А вольнодумец Пушкин писал:
«Да, брат мой от меня не примет осужденья». Вот почему и видится мне в Александре Сергеевиче последний истинный язычник или первый русский мистик, хотя остается он, прежде всего, замечательным примером православного христианина.

Маяковский говорил: «Тот, кто постоянно ясен, тот, по-моему, просто глуп». Грубый космос Маяковского тоже тяготел к простоте и ясности, ибо к чему ещё тяготеть? Но певец атакующего класса с трудом пробивался к тому, что ходатай к Солнцу за все классы носил в себе изначально. И не побоялся сказать, что поэзия должна быть немного глуповатой. Глупостью ребенка. Поэтому сам Пушкин, как все великие мудрецы жизни и литературы — Сократ, Франциск Ассизский, Сервантес и его Дон-Кихот, был похож на дитя. Будьте, как дети, рекомендует Библия. Именно «как», потому что детскость не равнозначна инфантильности. Когда же человек, пройдя многие испытания многих жизней, снова становится «как дитя», т.е. открытым, ясным, бесхитростным, сохраняя при этом лучшие качества мужчины, он готов к старту на новом уровне Бытия.
О Пушкине написано сотни томов, защищены тысячи диссертаций. Все вроде бы до косточек разобрано в этой сияющей жизни. Но белые пятна есть, например, вопрос о масонстве Пушкина. Поэт был масоном, как Моцарт, Гете, Кутузов. Но чем занимался в своей масонской ложе, об этом не знает никто. Есть свидетельства, что впоследствии Пушкин осудил свое молодое увлечение. Существует также мнение, что декабристы, многие из которых были масонами, не посвящали поэта в свои планы. По одной версии потому, что оберегали гения, по другой — потому что боялись, дескать, откровенный Пушкин где-нибудь проболтается и выдаст заговорщиков.
Но откровенность в Пушкине знала границы, недаром он был сыном гармонии. Не выдал ни декабристов, ни собственных масонских занятий, эту тайну поэт унес в могилу. Потому-то патриоты тщатся соскоблить с Пушкина масонское клеймо, «демократы»- породнить его чуть ли не с Мировым Правительством, а «центристы» — доказать, что масонство было случайным заблуждением поэта. Возможно, правы последние. Но сам Пушкин об этом молчит.

Не повезло после смерти Пушкину-семьянину, хотя при жизни в этом качестве он был вполне счастлив. Кое-кто пишет о жене поэта с плохо скрываемым пренебрежением. Порой таким пушкинистам вторят личности весьма достойные. Точно строгая мамаша отчитала Пушкина за плохой, по ее мнению, выбор жены Анна Ахматова. Тонкая Марина Цветаева, оставившая немало глубоких заметок о поэте, к жене его испытывает нечто вроде ревности.

Пощадим интимные чувства поэта, если не умеем им поклониться. Пушкин любил жену. Этим сказано все. Любил щедро, ревниво, по-царски. В красоте Натальи Николаевны тоже присутствовала какая-то царственная таинственность, привлекавшая взоры и сердца петербургского света. Сам Николай I вздыхал по Натали, но хорошо понимал, чья она жена. Будь рядом с ней другой, царь наверняка воспользовался бы своим положением, ведь любовная интрига с царем в ту пору не считалась изменой, но актом монаршей милости. Для любого дворянина, но не для Пушкина. Сама мысль о том, что он может стать рогоносцем, приводила его в ярость. Он, пожалуй, и Николаю послал бы дуэльный вызов, если бы был уверен, что задета супружеская честь Поэта.
Себе же самому сохранял право «ставить рога» многим мужьям. Оставил не только десять томов сочинений, но и обширный список женщин, с которыми находился в любовной связи. Последнее обстоятельство очень смущает строгих блюстителей нравов и, наоборот, вдохновляет иных из поэтов, которые стараются обогнать Пушкина хотя бы по этой части. Я сам знаю одного такого, который хвастался, что к 37 годам превзошел Пушкина числом побед над женщинами на 50 единиц.

Но как все-таки объяснить сей факт в жизни человека, названного Анной Ахматовой «великим моралистом»? А так и объяснить, как есть. Необъятные силы вложила природа в этого человека, столь могучие, что не могли их избыть ни воловья работа, ни враги, ни жена. Он и растрачивал их на женщин. А взамен получал лучшие женские чувства, отливавшиеся затем в чеканные стихи и в прозу. Ведь самое лучшее, что может получить мужчина на этом свете, дает ему Бог, во-вторых, женщина. Кроме того, в любовных историях Пушкина нет и грана жеребячества, скажем, Казановы. Для этого достаточно сравнить однообразно тусклые описания похождений и побед в дневниках итальянского авантюриста с теплом и светом пушкинской лирики. Впрочем, «гений чистой красоты» совсем не лишен у Пушкина земной тени: «Намедни с Божьей помощью... А.П. Керн». Но какие побеги пошли по белу свету от подобных пушкинских многоточий! Сотни потомков от Гонолулу до Флоренции...

Родившийся с «солнцем в крови», он передал потомкам часть своей духовной мощи даже чисто физиологически. Когда появился первенец - Маша, Пушкин писал В.Ф. Вяземской: «...представьте себе, что жена моя имела неловкость разрешиться маленькой литографией с моей особы». Вдобавок бабка Надежда Осиповна, мать поэта, боялась, что внучка не выживет, очень уж слабенькой росла. И что же! Болезненная дурнушка выровнялась в экзотическую красавицу, сохранившую отменное здоровье и эффектную внешность до глубокой старости. Родившаяся в 1832 году, она в 1918 году была пожалована пенсией «самого» Луначарского, которую, правда, получить не успела.

Среди потомков Пушкина — генералы, графы, герцоги, красноармейцы, преуспевающие бизнесмены и особы королевской крови. Внучка поэта Софья Николаевна стала женой великого князя Михаила Михайловича Романова, а ее потомки породнились едва ли не со всеми дворами Европы. Если посмотреть на ветви пушкинской родословной с национальной точки зрения, то русско-арапская кровь смешалась с английской, немецкой, шведской, итальянской, французской... Поэт как бы вобрал в себя весь мир, хотя этот прочий нерусский мир считает поэта, по преимуществу, нашим национальным явлением, не больше.
Мне приходилось говорить о Пушкине с просвещенными иностранцами. Они его знают и ценят больше по нашей наслышке, в глубине души предпочитая Гоголя, Толстого, Достоевского. Это понятно. Пушкин непереводим. В переводе он теряет ритм, мелодию и то нечто, что ведет диалог с тончайшими, неизученными структурами нашей психосферы. Мне случалось также читать стихи Пушкина детям, которые почти не говорили. И они, мгновенно отвлекавшиеся от Маршака, Чуковского, Барто, слушали Пушкина. Я сделал вывод, что слово поэта, помимо даже гениального человеческого смысла, содержит отзвуки того Слова, которое гностики обозначили термином «Логос», а индуисты называют Шабда-Брахман — Бог звучащий.

В своем посмертье он пережил не только обожание, но и медногорлую хулу Дмитрия Писарева, пощечины футуристов, разграбление Михайловского, надругательство толпы пьяных красноармейцев над одной из своих праправнучек. Пуще всего он опасался русского бунта, бессмысленного и беспощадного. Эти его пророческие слова чаще всего относят к братоубийственной смуте 1917—1920 годов. Но главное остережение Пушкина направлено не против самого бунта, а против тех, кто его разжигает, кому собственная головушка — полушка и чужая шейка — копейка. Этим людям поэт дал точное и емкое определение «чернь». Конечно, в истории они назывались по-другому: революционные, конституционные, социал- и просто демократы — нетерпеливые безумцы, обуянные жаждой все разрушить до основания, а затем... Пушкин был слишком умён, чтобы клеймить этих «лучших» представителей отечественной интеллигенции, он пытался чувства добрые в них лирой пробудить, впрочем, не предаваясь иллюзиям насчет воспитательной роли поэтических сентенций. Задачу приобщения черни к здравомыслию и послушанию лучше, по его мнению, выполняют иные предметы.

Подите прочь! Какое дело
Поэту мирному до вас?
В разврате каменейте смело,
Не оживит вас лиры глас.
Душе противны вы как гробы.
Для вашей глупости и злобы
Имели вы до сей поры
Бичи, темницы, топоры.

Это и о нас сегодняшних. О каждом из нас. Ведь слепое распятие России не закончилось. А воскресение и вознесение начинается лишь тогда, когда человек идет на крест сознательно. Мы все еще колеблем треножники не только святынь, но и треножник государственности. Для нас тасовка одной и той же колоды карт стала прообразом человеческого взаимодействия – «тусовкой», но шестерки не становятся королями, в какой бы парик они не нарядились. И вновь и вновь поднимается бич страданий, гонит ряженых в темницу или на плаху. И вертится без остановки знаменитое колесо Будды — колесо сансары, в каждой спице которого — истина страданья. Но время от времени рождаются люди, осознающие, что жить — значит мыслить и страдать. Страдание не является для них целью, о нет! Осмысление страдания — вот единственный выход из-под власти этого проклятья. Среди них христианин Пушкин.

Он по-французски совершенно
Мог изъясняться и писал...

Переводил с английского и немецкого, поклонялся Байрону, обожал Моцарта, но оставался при этом русским человеком. Глубоко и сильно присутствовало в нем русское, я бы даже сказал, мужицкое начало при всем внешнем европейском лоске и при всей духовной отзывчивости поэта ко всему миру.

Сват Иван, как пить мы станем,
Непременно уж помянем
Трех Матрен, Луку с Петром,
Да Пахомовну потом.

Или:

Мой идеал теперь — хозяйка,
Мои желания — покой,
Да щей горшок, да сам большой.

Радуга пушкинской музы одним плечом опирается непосредственно на народную почву, а другим уходит в заоблачные высоты, минуя все промежуточное, а пуще всего полукультурные слои, уже оторвавшиеся от крестьянского чернозема, но еще не прибившиеся к белым облакам подлинной интеллигентности — ядовитая пена, отравляющая оба берега реки жизни. Этой пены в наши дни куда больше, чем в пушкинские, из-за резко ускорившегося течения реки. Вечным напоминанием о глубинной чистоте жизненного потока склонилась над нами кудрявая голова ясноглазого патриарха русской словесности, которой выше всех достоинств почитал в человеке чувство чести (слова, однокоренного с чистотой). И сам обладал этим чувством в высочайшей степени. Добавим — чести русского человека. Сегодня многим из нас, теряющим честь с катастрофическим ускорением, нелишне вспомнить гордые слова поэта, обращенные к тем, кто раньше времени хоронил Россию, к ее клеветникам.

Вы грозны на словах— попробуйте на деле!
Иль старый богатырь, покойный на постеле,
Не в силах завивать свой измаильский штык?
Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?

И вот я думаю, неужели эти надежды нашего великого поэта закончились в 1985 году? Или зашедшие в тупик перестройка вместе с нынешними реформами — очередное помрачение, которое случалось с Россией не однажды?

Помнится, нам в школе трактовали стихотворения «Бородинская годовщина» и «Клеветникам России» как шовинистическую слабость поэта, который по природе, дескать, был интернационалистом. Каких только политических ужимок не претерпел поэт. Но, обозревая русскую историю с его времен до наших, я не помню времени, когда бы русская литература, да и вообще русское общество, болели шовинизмом. И сегодня можно встретить американский, латышский, эстонский, литовский, украинский, еврейский шовинизм, а русского что-то не слышно. Наоборот, русских теснят, оскорбляют, учат уму-разуму и бросают подачки, а они смиренно терпят. Обретем ли национальное достоинство, хотя бы в чуть приближенном к пушкинскому виде?
Временами Пушкин возникает на сцене театров чуть ли не в роли первого русского диссидента. Это он-то, с восторгом встретивший весть о взятии мятежной Варшавы войсками Паскевича? Неглубоко вникли мы в природу пушкинских противоречий, ибо над всеми ними, а их у Пушкина действительно немало, возвышается мудрое начало гармонии, вмещавшей и хвалу свободную царю, и мечту о России, которая поднимется на обломках самовластья.

Противоречивость такого рода есть противоречивость самой Истины. Пушкинский гений, замкнув круг из множества упорно отработанных жизней, приходит к величавой, всевмещающей простоте и чистоте, которые подобны водам Байкала — вот оно дно, рядом, а на самом деле глубина — 30 метров.
Сегодня все соглашаются: Пушкин — поэт-пророк. Кто же такой этот пророк? Предсказатель будущего, наподобие Нострадамуса? Но разве мы любим Нострадамуса так, как Пушкина?
В своих поступках Пушкин часто был равен любому из нас. И сам признавался, что до тех пор, «пока не требует поэта к священной жертве Аполлон», он может быть ничтожней любого смертного. Но не соблазнимся лирическими уверениями Александра Сергеевича. Когда Николай I вел дознание по поводу причастности тех или иных своих подданных к восстанию декабристов, был вызван на ковер и Пушкин.

— Где бы ты оказался, если бы был 14 декабря в Санкт-Петербурге? — спросил царь, глядя своими немигающими глазами на Поэта.
— На Сенатской площади, Ваше Величество, — был ответ.
А теперь представьте себе иного разоблачителя культа Сталина на ковре в аду. Те же немигающие холодные глаза и вопрос:
— Сначала ты мне пел «аллилуйя», а потом «проклинаю». Как тебя понять?
Конечно, и в поступках своих Пушкин не ровня нам. Но не случайны, не игривы слова о своей ничтожности, мучителен вопрос: «дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?», неподдельной тоской наполнены строки: «и с отвращением читаю жизнь свою».

Быть самым прекрасным человеком своего времени и писать о себе такое! Это значит - писать из вечности, где наше развитие беспредельно. Где даже Иисус Христос не последняя граница совершенства. Представим, что закончатся временные пророчества, обозначенные в катренах Нострадамуса, станем ли перечитывать их снова? А Пушкин останется «пока в подлунном мире жив будет хоть один пиит». Он останется не только потому, что писал прекрасные стихи, но ещё и потому, что всем обликом, каждым поступком излучал Свет непрерывно ускользающего, непрерывно перетекающего в вечность Божества. Божества, ни на секунду не пребывающего в самодовольстве.
Понять Пушкина — значит почувствовать Того, кто стоял за ним, кто вдохновлял Будду, Иисуса Христа, Магомета. Вот из какого Неба наш гений. И когда он говорит о своей ничтожности, то тем самым открывает возможность и нашему ничтожеству подняться к стопам Отца Небесного. Иначе, зачем явление пророка? Неужели для того, чтобы воздыхать о недосягаемости гениально-пророческого дара?

Недорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспаривать налоги
Или мешать царям друг с другом воевать:
И мало горя мне, свободна ли печать
Морочит олуха, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Всё это, видите ль слова, слова, слова,
Иные, лучшие мне дороги права,
Иная лучшая потребна мне свобода,
Зависеть о царя, зависеть от народа,
Бог с ними, никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред твореньями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья. —
Вот счастье, вот права...

Это стихотворение обнаружили в ящике письменного стола Пушкина после его смерти вместе с «Памятником» и целым рядом других шедевров. Рукопись обозначена как перевод стихотворения итальянского поэта Пиндемонти. В действительности ничего подобного в наследии Пиндемотти (таково настоящее имя итальянца) нет. Этой заграничной «заплаткой» Пушкин прикрыл собственные сокровеннейшие мысли о «тайной свободе», идеал которой жил в его душе с юношеских лет.
Да, это стихи о свободе, той свободе, к пониманию которой мы еле-еле подбираемся спустя два века спустя после рождения Поэта. С насмешливой непринужденностью он признавался «и мало горя мне, свободно ли печать морочит олухов иль чуткая цензура в журнальных замыслах стесняет балагура», причём признавался во времена когда идеал неподцензурной будоражил лучшие умы России. После Пушкина целые поколения русских революционеров, дворянских, разночинских и пролетарских, а потом диссидентов с отчаянным упорством боролись за «вольное» русское слово. И вот мы, наконец, получили его. И увенчали апофеозом нецензурной брани в печати и на телевидении.

«Тайная» пушкинская свобода — это нечто совершенно иное. Это может быть внешняя уступчивость и законопослушность, «к чему бесплодно спорить с веком, обычай — деспот меж людей», соединённые с полной внутренней свободой. И одновременно строжайшая внутренняя дисциплина. Долог и тяжек путь к такой свободе. Но когда она завоевана, ее не могут ограничить никакие формы правления и ни один диктатор.
Как обрести такую свободу?
В наш рыночный век, когда покупается и продается все, к нашим услугам тысячи духовных «учителей», «гуру», «риши» и прочих «посвященных», которые за несходную, а иногда и за сходную цену берутся пробудить в нас спящие духовные силы и выпустить на свободу наших «духовных» джиннов. Но упаси нас Бог от таких «учителей». Также да охрани нас, Творец, от любых духовных лидеров, которые поучают, какую книгу читать, а какую нет, или какому священному изображению поклоняться.

Есть евангельское определение: «Бог есть любовь». Есть другая формулировка: «Бог – это дух и свобода». По существу оба определения выражают одну и ту же мысль: любовь не существует без свободы. Её нельзя приобрести за деньги, навязать через каналы информации. Она, как и дух, «дышит, где хочет». Также никогда не знает инфляции, какие бы словесные прививки ей ни делали.
Пушкин редко устраивал публичные читки в компаниях, даже когда его просили об этом. Смеялся: мы собрались пить, вот и займемся пуншем. Говорю об этом совсем не затем, чтобы упрекнуть современников и кивнуть лишний раз на классика. Глухариная болезнь проникла в каждого из нас, мы все любим говорить, но вполуха слушаем или совсем не слушаем других. Чужие мысли нам неинтересны.
А представим себе, что Пушкина все же уговорили почитать стихи и он в кругу нынешних его почитателей продекламирует пресловутое: «шипенье пенистых бокалов и пунша пламень голубой». Найдутся, конечно, среди слушателей рьяные апологеты трезвого образа жизни, кто-то заговорит о программе спаивания русского народа...

Но бедный наш народ все равно пьет — хоть запрещай, хоть пропагандируй спиртное. Потому что, как говорил Шукшин, праздник нужен душе, светлый праздник. Никакими лекциями о пользе трезвости эту жажду Света не заглушить. Вот и приходится за отсутствием настоящего душевного праздника довольствоваться суррогатом. Когда же человек, томимый духовной жаждой духа хотя бы однажды удостаивается на своем пути встречи с Серафимом, вечный праздник обретён, и власть алкоголя заканчивается. Ты можешь продолжать употреблять напиток «вдовы Клико», как это делал Поэт, или зелие попроще, но оно будет по-рабски плескаться у ног твоих, словно придорожная лужа.

Встретить Серафима — значит выйти на срединный, золотой путь гармонии, вмещающей всех и всё. Это не путь посредственности, где добро и зло принимаются с одинаковым равнодушием. О, нет! Золотой путь заповедует лишь равнодушное отношение к любым атакам низости, хвалебным или клеветническим. И «не оспоривает глупца», поступающего наоборот.
А возможно ли нам, рядовым русским людям, вступить на пушкинскую стезю гармонии, на стезю гения?
Но что же ещё остается нам, вываренным в кипятке нашей истории? В страшном котле крайностей. Неужели не надоело вариться!? В своё время прозвучали пророческие слова Гоголя, что Пушкин явил собой тип русского человека, который развернёт свой потенциал в полной мере через двести лет. Эти двести с лишком лет со времени пушкинского рождения прошли. Путь гармонии открыт. Всем и каждому!

Жизнь Поэта изучена до дня, порой даже до часа. Мы вглядываемся в личность его, стараемся разгадать его манящую тайну. Но он и не скрывал ее. «Восстань, пророк, и виждь и внемли, исполнись волею моей». Стоя перед пушкинским памятником на Тверском бульваре, другой русский поэт-пророк воскликнул: «Я умер бы сейчас от счастья, сподобленный такой судьбе». Но, будучи сподобленным и тоже став «Божьей дудкой», умер совсем по-иному. Крест пророка — страшный крест, особенно если личность слабо согласована с Божественными заповедями.
Внешне довольно благополучная жизнь Пушкина наполнена постоянным страданием. Понять суть Поэта — значит, хоть однажды почувствовать Высший Луч на себе. Сегодня это доступно каждому. Мы сейчас все находимся в излучениях Божественной радиации, страдаем от неё, но в подавляющем большинстве не хотим осознать причину страданий. Потому так кидает Россию из стороны в сторону, мы же без конца спрашиваем: «За что?!» И Пушкин в минуту отчаянья спросил как-то: «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?..» Но, получив разъяснения Серафима, больше таких вопросов не задавал.