Художник и Поэт

Наряду с гармонией он носил в себе и страстное начало, очень страстное. Накануне дуэли кипел бешенством от обиды, от желания отомстить обидчику. Смертный исход считал единственной достойной развязкой конфликта: «чем кровавее, тем лучше». Раненый в живот собрал волю для ответного выстрела и сделал его еще удачнее, чем Дантес — в грудь противника. Закричал радостно: «Попал!» Но попал в медную пуговицу или, как утверждают некоторые поклонники поэта, в бронежилет француза-масона. Не станем оспаривать и подобное предположение, главное — не запятнал свой уход убийством. И во многих предыдущих дуэлях тоже никого не убил, хотя стрелком слыл классным. Последующие события свидетельствуют кончину истинного христианина, по существу, святого человека. Как могло в считанные часы произойти такое преображение? Конечно, в одночасье оно невозможно.

Позволю предположить себе, что Пушкину, как и любому другому святому человеку, прошедшему долгий путь во многих веках и в различных странах, перед очередным воплощением, Высшие Силы возможно, разворачивали варианты следующей его земной жизни. Он мог бы стать религиозным реформатором, положить начало новому духовному движению. Поэт выбрал путь реформатора культурного, а для этого пришлось надеть на себя фрак и подчиниться правилам светского общества, чтобы выполнить свою неординарную творческую миссию. Иначе в России не было бы Пушкина, но появился бы еще один Серафим Саровский.
Они не встретились лично, хотя и находились порой недалеко друг от друга. В церковной литературе этот факт объясняется внутренней неготовностью поэта к встрече с прославленным уже в ту пору старцем. Но произойди она, что прибавилось бы в творческом багаже Поэта? Больше стихов типа «Отцы пустынники и девы непорочны»? Конечно, это были чудесные творения поэта! Но разве менее святы и дороги для человеческого сердца «Я помню чудное мгновенье» или «Я вас любил, любовь еще, быть может...»?

В удивительное время мы живем! Небо открыло нам многие свои тайны. Тайны, которые раньше хранились за семью печатями. Мы можем побеседовать с ушедшими святыми» даже с самим Господом. Мы способны также проникнуть в тайну Пушкина. Но упаси нас Бог возгордиться, что мы действительно глубоко в неё проникли. Только пробуем... Вспомним смиренность перед Господом Пушкина.
В чём суть здоровой пушкинской защитной реакции на тщеславие?
В том, что наша замечательная эпоха одновременно и страшная. Да, можно побеседовать с Пушкиным, даже с самим Господом. Но есть риск вступить в контакт с бесами высшей квалификации, умеющими надеть на себя любую маску, в том числе поэта и Бога.
Эти бесы атаковали и Пушкина, об этом он писал сам. Но живший сразу в трех мирах: плотном, тонком и Божественном, поэт, хотя и уступал временами первым двум, умел подняться при падениях и неизменно выйходил на Третий.

Тот факт, что творчество Пушкина не было «автоматическим письмом», конечно, не нуждается в доказательствах, достаточно бегло познакомиться с черновиками Поэта. Но тогда как осуществляется контакт гения? На Западе с давних времен существует теория так называемой бессознательной природы творчества. Можно принять такой термин, если заменить «бессознательность» на сверхсознательность. Пушкин своеобразно выразил это в письме к Вяземскому: «Поэзия, прости. Господи, должна быть глуповатой». В том смысле, что рассудок умолкает, когда в человеке начинает говорить Серафим. Но если так, то откуда правка в черновиках?
Античность, откуда собственно и пошло понятие гения, понимала гениальность по-иному, чем мы. Для Сократа, например, гений (даймоний) был как бы сверхчувственным спутником жизни, который руководит человеком. В метафизике Востока гений есть Высшее Эго человека, которое находится обычно в спящем состоянии, но путем напряженной внутренней работы может быть разбужено. Строго говоря, Высшее Эго и есть присутствие Бога в человеке («царство Божие внутри нас есть»). Только через него мы можем общаться с Миром Божественным. Всякая же попытка выйти к Богу через астральное тело приводит в мир астральный, или Тонкий, где возможны встречи с сущностями очень сомнительными. Встречи эти неизбежны, особенно теперь, когда, прежде отделенный от плотного, астральный мир начинает вновь срастаться с ним. Требуется большая зоркость и распознавание, чтобы не заблудиться в лабиринтах этого мира. Недаром православные старцы называли свою внутреннюю духовную работу трезвением.

Какие реальные примеры «автоматического письма» из самых Высоких Источников мы знаем? Это Коран, который, согласно традиции Ислама, писался под пространственную диктовку архангела Джебраила (Гавриила), это прославленная во всем мире «Чайка по имени Джонатан Ливингстон». Случаи Божественной диктовки крайне редки. Трансляциями же из Астрального мира переполнен современный книжный рынок. Не все они плохи. Иногда информация в них перемешана со знаниями, переданными через Высшее Эго, или частично услышан Голос Учителя, ведь в наше тревожное время Голос этот звучит для всех. Но не всем по силам отделить зерна от плевел — и приемнику и читателю. Оттого так много опасной мешанины в современных книгах, претендующих на Божественность.
Пушкина же сопровождал Божественный Луч, как чистейшая энергия, а не диктовка. Трансляция прошла блистательно, почти на уровне священных текстов. Может быть, это удалось Поэту потому, что он вовсе не стремился стать транслятором, оставался смиренным добрым малым, избегавшим широковещательного «Граждане, послушайте меня».

Он заповедал: «Да здравствует солнце, да здравствует Разум!» Но славу свою ограничил временем «пока в подлунном мире жив будет хоть один пиит». По некоторым пророчествам, подлунный мир в его сегодняшнем состоянии заканчивается, мы вступаем в эпоху сплошного света, когда тьма скроется. Погаснет ли пушкинское солнце? Так и хочется сказать — никогда. Но будет ли превзойдено? Кто отважится на сомнение? И в самом деле, вечно ли должен сиять гений, одетый в черную крылатку с дырами от пуль на ней?
Пушкин, конечно, воплотится снова, но как другой человек. Новый гений будет чище, ярче, гениальнее. У индивидуальностей, подобных Пушкину, нет иного бессмертия, как только вечный путь наверх через бесконечное совершенствование.

Пушкин и власть. Еще одна жгучая для нашего времени тема. Его называли другом декабристов, певцом свободы, понимая его тайную духовную свободу, как борьбу за свободу политическую. Охранители самодержавия, наоборот, не без основания считали его монархистом. Сам он, как известно, говаривал «Зависеть от царя, зависеть от народа - не все ли нам равно!». Отсюда порой его называли родоначальником идеи чистого искусства, башни из слоновой кости, куда удалялись от земных страстей русские и нерусские декаденты. Между тем, его старались сделать своим почти все от графа Бенкендорфа до декабристов. Он и был таковым, оставаясь при этом чуждым всем. По существу ему не нужна была никакая форма власти. Самодержавие он терпел, как единственно приемлемую для своего времени форму правления.
Глубоко заглянул в проблему власти в «Борисе Годунове», указав на типично русское, — «народ безмолвствует», и одновременно на страшное в своем безмолвии народное мнение, как единственную опору власти. Из русских писателей он, пожалуй, самый «политический», политичнее Маяковского, уже хотя бы потому что основательнее всех (до сих пор) вник в тайну свободы.

В чем эта тайна?

Ну, во-первых, в умении не ставить себя в полную зависимость ни от властей, ни от народа. До нас теперь только начинает доходить, чем кончаются призывы к топору, к демократии или «слава товарищу Сталину за нашу счастливую жизнь». Не было в нем также скрытого раздражения — «а пошли вы все к...» Он умел терпеть. Терпеть же — значит зависеть. «Милостивый государь граф Александр Христофорович, покорнейше прошу Ваше сиятельство…»,— так начинал он без всякого кукиша в кармане письма Бенкендорфу, которому Николай I поручил следить за «нравственностью» поэта. Предложение самого государя стать цензором его стихов встретил спокойно: «считаю за честь, Ваше Величество...» Но в вопросах чести не уступал никому, даже царю. Император понимал и ценил в Пушкине эти качества.
В холуйском или, наоборот, наплевательском отношении к власти нет свободы, нет тайны. Тайна именно в зависимо-независимой позиции, определяющей степень внешней несвободы и свободы внутренней. Но до такого понимания свободы Пушкин дошёл не сразу. В молодости подурил достаточно. Мы же продолжаем дурить до сих пор.
Когда у Ивана Бунина крестьяне сожгли родовой дом во время революции 1905 года, а потом казаки выпороли мужиков за бесчинство, писатель спросил одного: «Зачем жёг?» Мужик, застегивая штаны, хмуро ответил: «Нам, барин, свободу давать нельзя, а то мы такое натворим...»

Нынешние «властители дум» любят цитировать пушкинские слова о русском бунте, бессмысленном и беспощадном, при этом обычно кивают на Октябрьскую революцию, забывая, что хотя она была беспощадной, но не бессмысленной. Она честно декларировала четкие цели, народ их принял, и они были успешно осуществлены. А наш «демократический бунт» был и бессмысленным, потому что попытался повернуть развитие пути вспять, и беспощадным, потому что, разломав такими трудами и такой кровью созданную систему, сам не создал ничего.
Пушкинские оценки демократии актуальны и поныне.

Мне жаль, что мы, руке наемной
Дозволя грабить свой доход,
С трудом ярем заботы темной
Влачим в столице круглый год.
Что не живем семьею дружной
В довольстве, в тишине досужной,
Старея близь могил родных
В своих поместьях родовых,
Где в нашем тереме забытом
Растет пустынная трава;
Что геральдического льва
Демократическим копытом
У нас лягает и осел:
Дух века вот куда завел.

Дух нашего века завел нас еще дальше. В нынешней тотальной войне всех против всех случалось, когда и «демократическое копыто» пыталось задеть личность Пушкина (вспомним того же Абрама Терца) и «патриотическое» тоже порой пыталось лягнуть поэта.. Поэта обвиняют в апологии распутства, в насаждении безбожия, в прозападном «легионерстве», т.е. по существу объявляют представителем европейской пятой колонны на Руси и т.д. и т.п. (см. С.Рябцева «Правда о русском слове». М., «Парнас», 1998). Конечно, Пушкина от таких наскоков не убудет, но нам...

Не дай нам Бог сойти с ума,
Уж, лучше посох да сума...

В известном письме Чаадаеву (1836 г.) целая россыпь замечательных мыслей о судьбах России. Своему другу, убежденному западнику, который видел в русской истории одну лишь ничтожность, Пушкин возражает так: «Решительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы - разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой бесцельной деятельности, что отличает юность всех народов?» Далее, похвалив обоих Иванов – Третьего и Четвёртого, Петра I, «который один есть целая всемирная история», Екатерину II, Александра I, «который привел нас в Париж», Пушкин восклицает: «И (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка?»
«Нет сомнения, что схизма (разделение церквей) отъединила нас от остальной Европы, и что мы не принимали участия ни в одном из великих событий, которые ее потрясали, но у нас было свое особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли в свои пустыни, и христианская цивилизация была спасена. Для достижения этой цели мы должны были вести совершенно особое существование, которое, оставив нас христианами, сделало нас совершенно чуждыми христианскому миру, так что нашим мученичеством энергичное развитие католической Европы было избавлено от всяких помех».

Можно даже спорить, было или не было само татаро-монгольское нашествие, или утверждать, что славяне с татарами составляли общую Орду, державшую в страхе Запад. Но невозможно сегодня не согласиться с логикой Пушкина об особом назначении России в том смысле, что она дважды спасала «католическую цивилизацию» от Наполеона и от Гитлера. И в то же время разгромом этих завоевателей утверждала свою некую отделённость от Европы, хотя и стала принимать участие в «великих событиях, которые ее потрясали». Даже железный занавес Сталина сыграл ту же роль.
При этом до недавнего времени сохраняли внимание к Востоку: к бахчисарайским фонтанам, к снежным вершинам Кавказа, даже к стенам «недвижного Китая». Чем не тезисы для евразийской доктрины нынешним политикам!

И ключевое слово «наше мученичество». Зачем оно? Пушкин не ответил. Чаадаев, поставив этот вопрос, сам пострадал, зато для нынешних реформаторов-западников наше мученичество — предмет зубоскальства, дескать, все у русских не как у людей! Так в свое время зубоскалили фарисеи над распятым Христом: «Других спасал, а себя спасти не можешь!»
Прозорлив Пушкин и в оценке православия. С точки зрения Чаадаева, оно погрязло в мелочном доктринерстве в отличие от католичества, которое, по его мнению, благоприятно влияло на рациональное жизнеустройство Запада. Пушкин, обозначив смысл разделения церквей, отдал преимущество православию. «Наше духовенство до Феофана было достойно уважения, оно никогда не пятнало себя низостями папизма и, конечно, никогда бы не вызвало реформации в тот момент, когда человечество больше всего нуждалось в единстве. Согласен, что нынешнее наше духовенство отстало. Хотите знать причину? Оно носит бороду, вот и все».
Кто оказался прав в этом споре, показало время, чётко обозначив закат католической церкви и основанной на ней западной цивилизации.

Но как понять пушкинское замечание, что наше «особое существование... сделало нас совершенно чуждыми христианскому миру». Что это, оговорка? Но Пушкин всегда точно выбирал слова. В черновиках письма к Чаадаеву о духовенстве сказано еще резче: «Оно не хочет быть народом... У него одна только страсть к власти...», далее следуют такие слова: «Религия чужда нашим мыслям и нашим привычкам, к счастью, но не следовало об этом говорить». То есть, Пушкин по существу соглашается с мнением Чаадаева и даже дает этой религиозной «чуждости» оценку — «к счастью», но рекомендует осторожность— «не следовало об этом говорить». Конечно, он не забыл, что и куда меньшие дерзости в таком же частном письме стоили ему ссылки. Впрочем, с годами Поэт сделался не только осторожнее, он далеко ушел в своём духовном развитии, от прежнего «афея» осталось лишь врожденное свободомыслие.

Что же, как говорится, в сухом остатке?

Поэт не кривил душой, он носил в себе и чаадаевское западничество, и почвенничество Достоевского, уравновешивая оба начала гениальным равновесием. Гармония плюса и минуса не давала ему накрениться ни к бунту, ни к холопству. А его зоркое замечание, что духовенство вне народа, подтвердил Октябрь семнадцатого года, когда не только большевики, но, в первую очередь, народные массы развязали антицерковные погромы.
Несколько лет назад вышел прекрасный видеофильм «Спасенья тесные врата», где свой взгляд на нашего великого поэта изложили высокообразованные священники РПЦ, кандидаты богословских наук. Уже сам факт, что эти люди, сняв шоры конфессиональной ортодоксии, говорят о светском человеке как о христианском пророке, заставляет задуматься о многом. Конечно, как люди церкви, они хотят видеть в Пушкине только человека своей веры и не приемлют возражение профессора Московского университета: «Не делайте из Пушкина церковного христианина». Но, с другой стороны, один из них роняет глубокое замечание, что не каждый из пророков являет образец святости, иные рассматривали свое избранничество как тяжкий крест именно в силу осознания собственной неготовности и греховности.
В какой мере Пушкин христианин, а в какой язычник? Даже беглый взгляд на его творчество, в том числе и на поздние стихи, где евангельские мотивы особенно сильны, убеждает, что все эти «киприды», «нимфы», «дриады», «цирцеи» и прочие персоналии языческого пантеона мелькают куда чаще, чем библейские. Так что можно понять возражение московского профессора. Даже принимая во внимание христианскую кончину поэта: прощение Дантеса, принятие святых даров, глубокое раскаяние, смирение, отпечатавшееся на посмертной маске, все же не уйти от вопроса: как мог Божественный Луч сопровождать афея (атеиста), масона, «гуляку праздного»? Не слишком ли велик греховный хвост для пророка?

От Пушкина сделаем еще один вековой шаг в нашу историю. До Петра I русская культура развивалась главным образом в лоне церковной ортодоксии. В эпоху царя-реформатора она решительно повернула на светский путь. Далее со времен Пушкина этот путь для нашей культуры стал преобладающим, а в советское время единственным. Европейские страны проделали такую эволюцию раньше. Шла она мучительно, с куда большими потерями нравственного порядка, чем у нас, с «низостями папизма», с провалами в лицемерную религиозность. Мог ли Бог ограничиться задачей создания церкви или ролью инициатора Первопричины, какую отвели ему западные деисты? Или же Он отдал все земные человеческие дела на откуп Князю мира сего, что вытекает из немудрящей логики некоторых теоретиков христианства?
Тяжелые вопросы, жгучие, современные! Самый твердокаменный ортодокс не сможет от них уйти. Здравая точка зрения подсказывает, что Божественные лучи в темную эпоху особенно напряженно бороздят взбаламученное человеческое море в поисках пассионарных личностей, и «горячих» и «холодных», лишь бы не были «тёплыми»..

Благодать проливается на всех. Но Луч, как концентрированный благодатный Свет, утверждается на Божьих избранниках. Что значит быть таким избранником свидетельствуют многие святые и далеко не святые люди, выдержавшие титаническую борьбу со стихиями Тонкого мира, или, как говорит церковь, невидимую брань с бесовскими силами. Монах ведет эту брань в условиях затвора, наедине с собой. А каково Божьему избраннику в миру, когда бесы достают его через семью, близких, встречных! Конечно, эти силы разносили и Пушкина, и Достоевского, и Есенина. А что говорить о великих политиках, действующих в условиях массового лицемерия, предательства, двойных стандартов! И если монах изнемогает в мыслях и чувствах, мирской человек может допустить тяжёлые падения в поступках. Главное — встать и продолжать дело!

Пушкин свою пророческую миссию выполнил блистательно. Как сказано в Евангелие, судите пророков по делам их. Дело Пушкина — благодатный Свет, который он щедро пролил на русскую культуру. Отлетела ржавчина вспыльчивости и язвительности, осыпалась шелуха многочисленных неразборчивых связей с женщинами, короткое масонское увлечение и многое другое, что ставят порой в начет нашему гению. Это именно та тьма внешняя, которая хотела его поработить. Но она почти не затронула его творчество, и лишилась почвы, когда дух поэта покинул тело. Поэт выиграл свое земное сражение.
Таинственно звучат уже цитированные слова Н.В.Гоголя: «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет». Почему не Сергий Радонежский, не Серафим Саровский, а именно Пушкин? Потому что в жизни он — мы со всеми нашими слабостями, а в духовном полете — наше русское небо. Святой человек иногда воспринимается как недосягаемый образец, а в Пушкине все кажется досягаемым. Словно Бог спустился на землю в теле грешного человека и говорит нам: дерзайте в свободе, творчестве, в любви к женщине, к родине, к людям...

Пушкин прошел свой Апокалипсис на два века раньше нас, обозначив борьбу Света и тьмы внутри человека, покаяние и победу Божественного начала. Очередь за нами. Так понимаю я слова Гоголя.
А мы, когда громы Апокалипсиса загремели для всего мира, мы судорожно ищем опору не в себе, не в своей тайной свободе, уповаем на власть, которая твердой рукой наведет порядок. И в ответ встречаем улыбку Пушкина: хватит быть олухами, которых может заморочить пресса, царь или очередной кандидат в президенты. И вовсе уж гробовым гвоздем звучит позднее пушкинское: «на свете счастья нет». Зачем же тогда жить? Нет, Пушкин не мог оборвать свою мысль на подобной пошлости. Наслаждавшийся великолепным праздником жизни и заповедавший его нам, разве мог он хоть на минуту поверить, что счастье — химера? Счастье есть, но не в порабощенности теми миражами, которые мельтешат перед нашими глазами, оно внутри нас, в покое и воле, в «усовершенствовании любимых дум», в независимости от «наград за подвиг благородный». Что ж, и от денег отказаться? Ну, зачем снова кидаться в крайности! «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать...»

Будь сам себе царем, осуществляй единственно реальные реформы — внутри самого себя и не жди ничего от реформ внешних. Даже, когда эти реформы осуществятся в виде революций и природных катаклизмов, они ничего не переменят в твоей жизни, пока не переменишься сам. Понимаешь это, жизнь - праздник, нет, она — тюрьма, «конец света».
-Но это правила для гениев.
- Это правила для каждого из нас, иных правил сегодня не дано.

В тягостном душевном запустенье
Только прикоснусь к его строке –
И потонут все ночные тени
В этой вечно утренней реке.
Перед тем, как кануть в океане,
Величав реки прощальный бег.
Тайной никакой не затуманен
Ясноглазый рыжий человек.
Что гаданья? Все гаданья – мимо.
Он ведь сам успел нам дать понять:
Быть поэтом – значит Серафима
Огненную волю исполнять.
И свечой горя в тумане тусклом,
Пробиваясь ландышем в пыли,
Каждой жилкой биться вместе с пульсом,
Русским пульсом Матери-Земли.
И арапской кровью не погребав,
У святош и хамов не в чести,
Вечный зов, чужого черни, Неба,
Как завет Отцовский пронести.

1989-2009

(К. Э. ЦИОЛКОВСКИЙ)

* * *

ЦЕЛЬ ЭВОЛЮЦИИ

Мы были углем обжигающим,
Золой кострища неживой,
И динозавром, всем мешающим,
И всем помощницей-травой.
Громадным тигром саблезубым,
Святым отшельником в скиту,
Свирелью нежной,
Гунном грубым,
Поднявшим меч на красоту.
Смиренным сеятелем хлеба,
Душою вросшим в свой посев,
Певцом, чье сердце жаждет неба...
И мы рождались этим всем,
Чтоб всё вместив
И всё изведав
Вблизи, вдали, вверху, вглуби,
Всё увенчать в себе победой
Всепоглощающей любви.