|
Приёмщик посылок
Годы работы на хлебозаводе стали привычными, родными. Никогда никакая работа не приносила мне такого удовлетворения, как эта. Самое главное – занимаешься абсолютно полезным для всех трудом, никто не висит над душой: ни начальники, ни завистники, ни друзья, ни враги…
Руки работают, голова отдыхает, душа творит. Собственно, как поэт я состоялся после пятидесяти лет жизни «как все» именно на этой работе, единственный недостаток которой состоял в том, что хлебозавод находился довольно далеко от моего места жительства. И я решил поменять её на другую, в семи минутах ходьбы от дома. Возникла возможность устроиться приёмщиком посылок в багажное отделение железнодорожного вокзала. Устраивал график: сутки работаешь, трое отдыхаешь, зарплата до 400 р. – по тем временам это были весьма неплохие деньги. Доценту вуза, например, платили 320. Это не насторожило. Не убедили и доводы начальницы отдела кадров – женщины моих лет, что берусь за дело не по возрасту.
1 ноября 1987 г. я впрягся в лямку с месячным испытательным сроком. Моим напарником был мужик лет на 15 моложе меня. То есть мы принимали посылки из соседних вагонов. Оба выполняли одинаковую работу, но наставнику вменялось в обязанность приглядывать за новичком. Он целый день делал это вполне добросовестно, но к ночи, когда наступило рабочее затишье и поездов подходило мало, мой напарник от имени коллектива приёмщиков посылок послал меня… за водкой. Дал сто рублей. Бутылка водки в ту пору стоила 10 рублей.. Магазины продавали её до десяти вечера, но у вокзальных таксистов можно было купить бутылку за двадцать. Я выполнил поручение, принёс пять бутылок. Меня пригласили присоединиться к компании. Я отказался.
– Чё так? – насторожился начальник смены.
– Врачи запретили.
– Ну ладно.
Мои соратники пили, курили, я, к тому времени не куривший десять лет, глотал дым комнаты, где топор можно было вешать… Вышел на улицу, но скоро вернулся: мороз минус 35.
Через три дня, на следующую смену, пришёл в толстом шерстяном свитере, таких же носках, в полушубке и валенках.
Сценарий повторился: ночью меня послали за водкой. На этот раз два часа рабочего затишья я провёл, расхаживая по асфальту перрона. Было ещё холоднее. Вообще зима 1987-го была на редкость суровой. Столбик вокзального термометра нередко опускался ниже отметки 40 градусов.
Ноябрь я выдержал, как подмастерье получил свои триста рублей, меня перевели в «мастера». Начальник смены, поздравив с таким чинопроизводством, участливо спросил:
– Батя, по справке тебе 56 лет, так?
– Так.
– Жена есть?
– Есть.
– Дети?
– Тоже есть.
– И квартира?
Я кивнул головой.
– Сколько комнат?
– Пять.
Начальник смены ошарашенно глянул на меня:
– Не врёшь?!
Я успокоил собеседника, сказав, что это пятикомнатная квартира в панельном доме, что в ней всего 64 квадратных метра жилой площади, кухня 6 метров…
Он с тем же неподдельным участием прервал объяснения:
– Как ты до такой жизни дошёл?
Наученный прошлым горьким опытом общения с начальниками, я слукавил:
– Меня исключили из партии за аморалку.
– За какую?
– Увлёкся женщиной. Потребовали вернуться в семью, я этого не сделал. Оказался здесь.
– Это не страшно, – теперь уже начальник успокаивал меня, добавив: – Здесь тоже не ангелы живут.
«Мастером» пришлось поработать ещё месяц. Работа была не труднее прежней. Будучи грузчиком хлеба, я манипулировал лотками весом 12–14 кг каждый, здесь же посылка весила не более восьми. Общий вес, который приходилось перекидать за 24 часа, составлял примерно столько же, сколько на хлебозаводе за 12. Мучило другое: нужно было ловить трактор «Беларусь», чтобы отвезти составчик контейнеров с посылками от вагонов на склад. На этом я сломался.
Два месяца круглосуточной работы на жестоких морозах зимы 1987 года я выдержал. Когда подходил утром к дому, чувствовал, что сердце гулко стучит, словно готовится вырваться на свободу. Полчаса сидел на лавочке внизу, отдыхал и молился, так как не было сил подняться на свой шестой этаж. Лифт в недавно построенном доме не успели смонтировать.
После суток работы сутки спал, двое потом приходил в себя. На творчество почти не оставалось времени. Постепенно всё-таки начал втягиваться в ритм. Но не выдержали нервы. Как сказал выше, нужно было поймать маленький юркий трактор, для чего иногда приходилось бежать в другой конец вокзала. Молодые приёмщики делали это быстрее и сноровистее меня, я же всё время опаздывал, нервничал, оставляя посылки без присмотра. Одну из них стащили.
Перед Новым, 1987 годом получил те же триста рублей, сто у меня вычли за объявленную страховую стоимость посылки.
Сразу после Нового года пошёл в отдел кадров железнодорожного вокзала. Сказал, отводя глаза в сторону, знакомой работнице отдела кадров:
– Верните трудовую книжку. Вы были правы: взялся не за своё дело…
С тех пор прошло почти двадцать лет. Эти самые трудные в жизни два месяца вспоминаю с благодарностью. Не помер, не заболел, вернулся на хлебозавод как в рай.
Ещё год поработал здесь рядовым грузчиком, не бригадиром, потеряв в заработке десять рублей. Такова была цена моей погони за большей зарплатой и новыми ощущениями – преодоления барьеров. Потом устроился такелажником на работу, которая со всех точек зрения выглядела как седьмое небо рая, – в лакокрасочный цех Новосибирского завода имени Ленина. Завод делал оптические и другие приборы для ВПК страны. В лакокрасочном цехе их красили, хромировали и никелировали. Цех работал пять дней в неделю. В субботу и воскресенье подряд 48 часов в нём оставался я по существу сторожем. Следил, чтобы не возникло пожара. Иногда включал и выключал гальванические ванны.
Заработок на такой роскошной работе составлял 250 рублей, тогда как ставка обычного сторожа была в два с половиной раза меньше. По этим моим расчётам читатель может судить, что автор книги отнюдь не был бедным советским диссидентом, а также дервишем, хотя позднее перевёл толстый том суфийских поэтов-дервишей. Деньги меня заботили, поскольку приходилось содержать семью из четырёх человек.
Пять свободных дней в неделю позволяли летать по всей стране, куда меня приглашали с творческими выступлениями и с беседами о Живой Этике. Я побывал во многих городах ещё единой тогда страны, от Анадыря до Одессы и Донецка, часто вместе с моим товарищем Вячеславом Изразцовым.
Несколько слов комментария к заголовку этой части воспоминаний. Там, кроме слова «барьеры» есть два других – «трудовая книжка». Первая запись в моём трудовом списке гласит: «Девять месяцев в 1948/49 гг. корреспондент газеты “Ленинский шахтёр”, город Ленинск-Кузнецкий Кемеровской обл.». Но в трудовой книжке нет записи, что в 1943 г. три месяца я работал учеником токаря в том же городе, на заводе «Красный Октябрь». Последние записи свидетельствуют, что с мая 1983-го по январь 1991 г. я был рабочим двух новосибирских заводов. Таким образом, автор данной книги начал и закончил трудовой путь рабочим, стаж в этом качестве составляет около десяти лет, а общий, согласно трудовой книжке, – около 50. По всем параметрам имею право получить книжку ветерана труда. Но не получил по той причине, что в моём стаже ветерана, который должен быть непрерывным сорок лет, были перерывы. Главным образом в связи с тем, что партийные власти пять лет меня мытарили и прессовали как философского идеалиста.
Зачем объясняю эти скучные подробности читателю? Чтобы показать хотя бы на склоне жизни, что я не только не идеалист, но и реалист, неплохо разбирающийся в экономическом и юридическом крючкотворстве века сего.
Новый партийный конфликт и попытка исключения из КПСС
Там, на заводе, у меня произошёл конфликт с директором по поводу измятого партбилета, который носил в кармане. Когда я поступил на завод, в лакокрасочный цех, и мне нужно было встать на партийный учёт, то секретарь партийной организации завода Метельский – очень хороший русский человек, большой патриот – посмотрел на мой партбилет и сказал: «Вам надо будет сменить фотокарточку в билете, там потрескалось изображение».
Он при этом спросил: «Почему?» – и я рассказал, что носил партбилет в заднем кармане брюк, что он был у меня всегда при себе, так как очень долго продолжалось моё «партийное дело», начавшееся во время работы на хлебозаводе. Меня часто дёргали на различные беседы то в райком, то в горком; иногда вызывали прямо с работы. Поскольку моя работа грузчиком требовала различных наклонов и приседаний, то, естественно, что фотография несколько повредилась.
Замена партбилета и даже фотокарточки в нём – вопрос обсуждаемый: «почему?». Это всплыло на одном из партсобраний, когда вопрос о замене моего партбилета задал уже не парторг завода, а партком, и моё объяснение не устроило какого-то человека невысокого роста. Он встаёт и задаёт мне вопрос: «А почему вы носили партбилет в заднем кармане?». На мои объяснения он заявил: «Это неуважительная причина, что вам нужно было часто показывать его в райкоме и обкоме; вы небрежно относитесь к партийным документам, и я предлагаю исключить вас за это из партии».
Поскольку я был уже изнурён всякими партийными разборками и всем партийным «делом», то меня это просто взбесило. Я не знал, кто это такой, и резко ему ответил: «За что? За то, что я оказался в такой ситуации; за то, что меня наказали, по существу, несправедливо; пытались исключить, потом восстановили, а потом дёргали без конца? Видел я таких «исключателей», много насмотрелся: руки у вас коротки!».
Произошло некоторое замешательство, и Метельский стал утихомиривать нас: «Подождите, подождите, давайте мы внимательнее во всём разберёмся». Я чувствовал, что этот человек – какая-то непростая фигура в этом партбюро: «персона вип».
Только потом я узнал, что это был знаменитый директор, руководивший заводом 25 лет, Борис Савельевич Галущак, имя которого носит сейчас одна из улиц-новостроек Центрального района; очень хороший директор и вместе с тем крутой человек, один из ярких представителей «красного корпуса». К чести его надо сказать, что этот эпизод не имел для меня печальных последствий: партийный билет мне заменили, никакого выговора не было, лишь поставили «на вид», чтобы бережно относился к партийному документу.
Директора урезонил партийный секретарь, очень толковый и влиятельный мужик; интересно ещё и то, что после этого случая директор, который часто и в субботу, и в воскресенье обходил свои «владения», проходил по цехам, – заглядывал ко мне и протягивал руку. Он всегда ходил со «свитой», и та удивлялась, почему директор оказывает такую честь простому грузчику. В дальнейшем, через несколько лет, выговор с меня сняли единогласно, без обсуждения. Правда, кто-то задал вопрос, за что меня выдворили из издательства, но партийный секретарь, он же директор завода, пресёк любопытствующего: в том смысле, что это не нашего ума дело.
|
