|
Поэзия срединной России
Природа для меня как человека и поэта всегда была очень важна. Стихи, её воспевающие, у меня преобладают над другими. Обычно поэт пишет о том, что видит. Попав в Сибирь в 1941 году, я уже больше 70 лет живу здесь и много раз бывал на Алтае. Потому эти поэтические темы в моих стихах встречаются чаще других. Но поскольку я много езжу, то всегда стараюсь почувствовать природу нового места и воплотить её в строчки.
Не сравнивая себя по масштабам таланта, но говоря о моём лирическом герое и пейзаже, хочу сказать, что я – прежде всего сибирский писатель, как те же Вампилов, Астафьев, Распутин. У них не так много среднерусских тем, та же Сибирь доминирует и проблемы России и русского характера просматриваются через сибирскую оптику. И если в культурном смысле моя муза звучит и на русские сюжеты и образы, и на импульсы, идущие с Востока и Запада (суфийские и французские переводы), то мой географический фокус – это сибирская природа и Алтай.
И хотя я объездил многие области и регионы нашей страны, особенно той её части, что за Уралом, но в срединной, исконно русской России был мало и по существу не успел ощутить её природу и глубоко прикоснуться к её истории.
Последнее десятилетие благодаря стараниям моего сына Сергея, каждый год приглашавшего нас с женой в Москву на два зимних месяца, мне удалось несколько восполнить этот дефицит среднерусскости и побывать в ряде городов и городков Центральной России. Я по несколько дней жил в Костроме, подмосковных Троицке, Переделкине, Истре и Звенигороде, тверском Кашине, ярославском Ростове Великом, Борисоглебске, Угличе, Туле, Ясной Поляне, во Пскове и в жемчужине Псковской области – Пушкиногорье. Практически везде, где побывал, я создал стихи, воспевшие эти края, а по поводу Пушкиногорья написал целый очерк, посвящённый взаимоотношениям Пушкина и поэтической Франции. Это в каком-то смысле новый для меня ландшафт. Стихи о среднерусской природе и фрагменты очерка о пушкинских местах я привожу в этой главе.
ФОТО 71. В КАШИНЕ
ФОТО 72. В БОРИСОГЛЕБЕ
НОВЫЙ ГОД В АБРАМЦЕВЕ
Добрался шумный праздник и сюда,
Где ели по сугробам прячут ноги
И бродят между ними без следа
Надземные абрамцевские боги.
Творец не может отпустить творцов
Ни в райский сад, ни в мир подземных теней.
Аксаков, Гоголь, Врубель, Васнецов
Скитаются среди родных метелей.
И здесь же рвут петарды тишину,
И боги в лес с аллей уходят узких,
И застят одинокую луну
Густые фейерверки новорусских.
О, Родина, спаси и охрани
Хотя бы сны об уходящей силе!
Не дай толпе зарвавшейся дворни
Смутить покои царственной России.
Нам без неё не выжить никогда,
Не выбраться на верные дороги.
В сугробах синих бродят без следа
Надземные абрамцевские боги.
2005
НОВОГОДНИЙ ВАЛЬС «КОСТРОМА»
Голубая зима,
Вся в снегу Кострома,
Подо льдом задремавшая Волга.
Я никак не пойму,
Почему в Кострому
Путь-дорогу отыскивал долго.
На высоком холме
Мне бы жить в Костроме,
В звонах древнего русского эха,
Видеть солнце вдали,
Наши корни в пыли,
Слушать всплески далёкого смеха.
Кострома, Кострома,
Вековые дома,
Белоснежная храмов извёстка.
Даже дом-каланча
Здесь горит, как свеча
Из пчелиного жёлтого воска.
Бьётся в сердце страны
Светлый дух Костромы.
И лесов берендеево царство,
И раздолье полей,
И гнездовье царей
Лечат душу волшебным лекарством.
Голубая зима,
Вся в снегу Кострома.
Eль сияет в огнях и в раскраске…
Серебристая пыль,
Незабвенная быль…
До свидания, город из сказки!
2010
ПИСЬМО ИЗ ТВЕРСКОЙ ГЛУБИНКИ
Над просторами шиферных крыш
Кольца дыма, как ангелы, тают.
Самолёты отсюда в Париж,
А тем более в Тверь не летают.
Словом, царство зелёной тоски,
По понятиям нынешним нашим.
И всего двести вёрст от Москвы
Чудо-город по имени Кашин.
Чем чудесен? Петлёю реки,
В виде сердца закрученной странно.
Жизнью предков смертям вопреки,
Благоверной княгинею Анной,
Мудро правившей в этих местах
Среди вечных российских раздоров…
Весь в сугробах и в древних крестах.
Вот такой удивительный город.
Поседевший до самых бровей,
Словно кисти Васильева мистик,
Прячет лик среди хвойных ветвей…
А ещё здесь заносы не чистят.
Город как из былины упал
Одна тысяча двести…
Не стану
Углубляться в былые туманы,
Сообщу, что с тоски не пропал.
По колено плутаю в снегу,
Размышляю, что город мне ближе
И Твери, и Москвы, и Парижа.
Почему?
Объяснить не могу.
2010
Дачные зарисовки
В моей жизни, как и в жизни многих русских и советских поэтов, огромную роль играли дача, дачный мир. В XIX веке дач в современном смысле не было (они появились в начале XX столетия), были усадьбы – центры семейного и культурного общения летом, куда к поэтам всегда приезжали другие поэты. Вспомним все легендарные усадьбы и дачи русской литературы: пушкинское Михайловское, Ясную Поляну Льва Толстого, Шахматово Блока. Как много они значили для каждого из писателей! Без них не появились бы многие их бессмертные творения!
В советское время дача для поэта была местом его спасения от городской суеты, излишнего внимания власти и летним кабинетом, где он создавал свои творения. Вспомним того же Пришвина или Пастернака, на переделкинской даче которого я ощутил восторг. Для меня дача – это окно в природу, без которой я не мыслю своей жизни. Многие свои стихи я создал именно на даче. Дача – это источник вдохновения и восстановления сил после городских передряг. Я люблю лес, прогулки по лесным дорожкам, процесс заготовки дров, работу на огороде, хотя в последние годы это становится делать всё труднее. Люблю деревенскую баню, люблю речку Иню, которая сопровождала меня всю жизнь и около которой опять оказалась моя последняя дача.
Хочу призвать поэтов современной России: если есть малейшая возможность, обзаводитесь дачами или сохраняйте ту, что досталась вам от родителей. Не торопитесь её продавать. Пусть это будет самый маленький домик в захудалой русской деревне, но он даст вашему творчеству новые силы.
ФОТО 73. С женой на даче
ИЗДРЕВАЯ
Ночной полустанок в лесу,
За спиной
Затих перестук электрички,
Погасли в сосновых ветвях надо мной
Заката последние спички.
Кружок золотой моего фонаря
Тропинку лесную качает
И, каждую тень во вниманье беря,
Во что-то её превращает.
Вон словно лежит на дороге змея,
Недвижная, сонная. Это
Аорту сосны обнажила земля.
Ну чем не урок для поэта?!
Все корни открыть и упрямо стоять
В эпоху рептилий,
Не смея
И думать о страхе,
Земля-то твоя,
Пусть прячутся черви да змеи.
На горке как будто фонарик блеснул,
Наверное, встречный прохожий…
Да это же месяц, что в тучах заснул,
Очнулся и трудится тоже.
И вот наконец островерхий причал –—
Мой дачный скучающий терем.
Один, без догляда совсем одичал!
Скрипя, открываются двери.
…С пылающей печкой, с весёлой свечой
Стихи в тишине созревают,
И первый романс запевает сверчок.
Такая моя Издревая.
* * *
Я вновь с тобой, мой дачный боже,
На светлом сретенье весны.
Пишу. Шестнадцать строк, не больше,
А можно сжаться до восьми.
Пишу, ликуя и робея,
Что не вписаться в птичий гам,
А также в тихий звон капели,
Как в светлый реквием, снегам.
Опять о Пушкине: поездка на родину поэта
Фото. В Михайловком
МИХАЙЛОВСКОЕ
На склоне лет и я подшил
К судьбе Божественную метку,
Понеже наконец свершил
Свой хадж в михайловскую Мекку.
Всё наяву, как и во сне:
Луга дубровы, зелень просек
(Здесь до сих пор не выпал снег),
Ликует пушкинская осень.
Живой в траве встречаю гриб,
Брожу задумчиво глазами
По чёрным веткам старых лип,
Ловлю сосновые касанья.
Слежу, как ручейки бегут
В своих канавках в тихой неге.
О Боже, как прекрасно тут,
В краю непуганых элегий!
Того гляди, из тьмы времён
На лодке Он всплывёт в Кучане,
А следом Гейченко Семён
Пройдёт по берегу в молчанье.
Навеки оба обрели
Свою здесь тайную свободу –
Два ангела родной земли
В святом служении народу.
Безмолвно ждут, когда, Россия,
И ты стряхнёшь с души засилье
Орды, что тянет нас во тьму,
К пути вернёшься своему.
Эти строки я написал о Михайловском вечером, в канун Нового года, 31 декабря 2013-го.
А вот что писал о своём селе Александр Сергеевич летом 1827-го.
Деревня, где скучал Евгений,
Была прелестный уголок.
Сегодня, при современных методах коммуникации, при всём при том, во что превратил Михайловское его великий хранитель С. С. Гейченко, Онегин, конечно, не знал бы скуки в этом действительно «прелестном уголке» – только блаженство. В случае же Пушкина – ещё идеальные условия для творчества. Сегодня забавы ушедшей цивилизации с её балами, бутылками «вдовы Клико», бриллиантовыми ожерельями и прочими атрибутами бомонда, от которого Александр I оторвал в своё время Александра Сергеевича, увлекают разве что русских нуворишей или читателей гламурных журналов. Император, таким образом лишив Пушкина всего вышеперечисленного, приобщил его к музыке ветра, морошке, ярмаркам, великому таинству народной жизни и русского духа. И свободная, переимчивая, «всемирно отзывчивая» душа поэта, на которую оказала огромное влияние цивилизация иноземная, погрузившись в эти тайны, сама принялась чеканить драгоценные камни национальной культуры. Но, как уже было сказано, танцуя от французской печки, хотя в ссылке он так же сильно увлёкся Байроном.
…Все дорожки Михайловского и вокруг него посыпаны мелким гравием пополам с песком. Нигде ни следа колеи, ни коровьих блинов, ни иного мусора. Думаю, Александр Сергеевич, которого в его время удручали русские дороги и прочие неустройства, порадовался бы, видя родовое имение в таком процветающем, можно сказать, безукоризненном состоянии, как сегодня.
Был январь, но не было ни снежинки, лишь иногда по утрам искрился иней, а днями накрапывал дождик. Всюду по аккуратно прокопанным канавкам текли тонкие ручейки родниковой воды в Сороть. Напротив неё – барский дом на береговом возвышении, то есть дом, где жил Пушкин. А внизу, возле реки, – мельница, которую Семён Степанович Гейченко разыскал в каком-то окрестном селе и перетащил в Михайловское. От дома к мельнице непрерывно текли по тропинке струйки туристов со всей России, иногда и западных европейцев. Я это наблюдал все восемь дней, пока жил в Михайловском.
Туристов даже зимой до семисот в день. Но их почти не видно, не слышно их голосов, не встретишь следов туристического мусора. На весь заповедник, включающий соседнее Тригорское и родовое гнездо Ганнибалов Петровское, – тоже семьсот сотрудников, охраняющих тишину и чистоту заповедного комплекса.
Мусор бывает не только людской, но и природный. В михайловском лесу я не видел ни сучьев на земле, ни гниющих в траве стволов или наклонившихся деревьев. Зато хозяйские следы встречал часто: пеньки цвета сливочного масла, только что прометённые дорожки.
Сороть в своём течении образует каскад озёр, самое большое называется Кучане. Вода в озёрах у берега тёмная от обилия тины на дне, таящая загадку. Летом здесь, должно быть, греются на солнце мальки, плавают разные жучки и мошки. В январе вода чистая, недвижная. Но всюду ощущается незримое присутствие. Вон замаячила фигура. Может быть, Пушкин или Гейченко. Оба настолько вросли в здешнюю природу, что неотделимы от неё. Оказывается, всего лишь высохшее деревце в тумане.
Мне рассказывали: занимался Гейченко каким-то делом на усадьбе. Слышит: «Здравствуйте, Семён Степанович». Оборачивается – цилиндр, крылатка, бакенбарды… На секунду растерялся Гейченко, но тут же справился с волнением, всё-таки человек бывалый, знаком с новейшими концепциями «жизни после жизни», отвечает: «Здравствуйте, Александр Сергеич». Фантом успокоил: он – всего лишь актёр, загримированный под Пушкина. В Михайловском снимается кино о поэте, и артист пришёл посоветоваться по поводу какой-то мизансцены.
Впрочем, на месте актёра мог оказаться и фантом. Говорил же сам Пушкин о времени, когда друзья соберутся в кружок читать его стихи, в этом кружке может оказаться тень поэта. Кто-то из особо эмоциональных людей может почувствовать, даже увидеть такую тень.
А может быть, дух поэта сегодня пришёл на землю и живёт в теле другого человека, юноши, который станет поэтом. Разве вечное блаженство в раю или вечные страдания в аду являются лучшим решением с точки зрения Божественной справедливости? Ведь то и другое есть по существу непредставимое наказание: вечное страдание так же бессмысленно, как и бесконечное наслаждение. Невольно вспоминаешь Восток с его идеей бесконечной жизни, побывать на котором Пушкин рвался всю жизнь. Тогда альтернативой дурной бесконечности оказывается чередование волн жизни в виде разнохарактерных воплощений, во время которых душа накапливает духовный опыт.
В полутора километрах от Михайловского есть место, называемое Савкина Горка. Гиды сообщают, что здесь любил бывать Пушкин. Известно, что когда-то на Савкиной Горке было языческое капище, что в окрестностях шли жестокие неуспешные бои псковичей с нашествием Стефана Батория, а потом Красной армии с вермахтом. Несколько десятилетий стоял здесь монастырь, потом его снесли…
Я стоял один на пустынном возвышении. В голове мелькали картины русской истории, виденные на живописных полотнах или в кино. Гиды рассказывали, что в годы революции наши крестьяне грабили и сжигали барские усадьбы, уничтожили и дом Пушкина. Затем их работу продолжили немецкие вандалы в годы войны, разрушая первую реконструкцию Михайловского. Перед глазами вставала вторая гениальная реконструкция, свершённая Семёном Степановичем Гейченко за полвека. И вдруг в сознании зазвучали какие-то гулы времён, звоны оружия, тихие крики, незнакомые слова…
Так же внезапно все звуки прекратились, наступила тишина. С высоты Савкиной Горки я глядел на панораму Сороти, на сосны, на группы домиков среди леса на той стороне реки. Открывшаяся панорама была явно красивее той, что видел Александр Сергеевич. Уж дома-то точно выглядели куда ухоженней тех, что при жизни поэта были крыты соломой.
Мне подумалось: сколько же апокалипсисов вынесли эти места – а стали только краше. Peut etre – в этом разгадка тайны пушкинской улыбки: смерть уйдёт, жизнь останется. Гибель старого лишь улучшает пейзаж. Без поисков правды, истины, красоты вражда на земле будет только возрастать. Так было и раньше, причём дух вражды иногда овладевал даже достойными людьми.
Почти два века назад Александр Сергеевич писал о Мицкевиче:
…Нередко
Он говорил о временах грядущих,
Когда народы, распри позабыв,
В великую семью соединятся.
Мы жадно слушали поэта. Он
Ушёл на запад – и благословеньем
Его мы проводили. Но теперь
Наш мирный гость нам стал врагом – и ядом
Стихи свои, в угоду черни буйной,
Он напояет. Издали до нас
Доходит голос злобного поэта,
Знакомый голос!.. Боже! Освяти
В нём сердце правдою твоей и миром,
И возврати ему…
Правда и мир далеки ещё, увы, от возвращения в наши сердца. Сегодня в связи со всё более опасным противостоянием Запада и России, с событиями на Украине кажется, что ожесточение только растёт. Есть ощущение, что будущее, о котором мечтал Пушкин, входит в жизнь через абсурд, через бессмысленные преступления, лишённые всякой логики. Люди уходящего мира уж точно в своём мироощущении теряют временами здравый смысл. Но гармоничная очевидность Природы абсолютна в сравнении с индивидуальной природой человека, порой ужасной и всегда преходящей. В Михайловском это чувствуешь особенно остро. Что бы ни происходило в мире, Природа выстоит, люди типа Пушкина и Гейченко восторжествуют всегда. Когда смотришь на окрестности Пушкиногорья с Савкиной Горки, на наши священные холмы, это представляется неоспоримым. И начинаешь понимать, что, если эта вторая пушкинская родина устоит, она передаст частицу своего бессмертия всему миру .
САВКИНА ГОРКА
Внизу причудливая Сороть,
Вверху чудные облака.
Просторы эти опозорить
Пыталась не одна рука.
Мамаем здесь прошёл Баторий,
Бронёй – фашистская чума.
И мы, чужим вандалам вторя,
Сжигали барские дома.
Всё было, всё ушло в туманы,
В ручьёв теченье, в свист ветров.
И снова сосны первозданны,
И вновь над Горкою Покров.
И всё, что было в мире этом,
А также будущая мгла
Нам заповеданы поэтом
Строкой –
«Печаль моя светла».
ФАНТАЗИИ НА ТЕМУ ПУШКИНСКОГО СТИХОТВОРЕНИЯ «ИЗ ПИНДЕМОНТИ»
Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
А. С. Пушкин
Какие же волшебные картины
Скрываются за русской стариной,
Когда Москва не прятала Неглинной,
Когда Нева парила над страной!
В ту пору нас вела по жизни бодрость,
В глазах не рубль светился, но звезда…
Дуэли останавливали подлость,
Где не держала царская узда.
Я не печалюсь о былом бомонде,
По крови и по духу азиат,
Не жалуюсь, подобно «Пиндемонти»,
На перечень теперешних утрат.
Меня не манят реки прошлой крови,
Тоска по несвободе не грызёт…
Ничто не беспокоит сердце, кроме
Утраты завоёванных высот.
От Сахалина и до Петербурга
Угрюм сегодня дух родных полей.
Уставился лишь в землю сивка-бурка,
Ждёт от неё озимых да рублей.
Пусть скачет или пашет наш Пегас,
Плетётся даже слабой рысью,
Мне бы
Не потерять из виду наше небо
И чтобы пушкинский светильник не погас.
|
