|
* * *
Пусть не услышу от французов слова,
Как их стихи на русском хороши.
Мне важно из безмолвного былого
Извлечь живую суть живой души:
– Мир не был и не будет совершенен,
Грядущий рай – несбыточная бредь.
Но не прими, о, правнук, тех решений,
В которых души могут умереть.
Где вместо птиц и голоса поэта
Повсюду зазвучит бездушный звук
Симфонии по имени «Монета».
Да не произойдёт такое вдруг!
Это стихотворение открывает мою книгу «Откуда ты приходишь, красота?: вольные переводы французской поэзии XII–XX веков», вышедшую в 2015 году вторым изданием.
Внутреннее родство двух литератур
Я уже говорил о том, что французская поэзия заинтересовала меня ещё в студенчестве, и я тогда пробовал переводить Аполлинера, Верлена, Кокто. Потом я оставил свои юношеские попытки и отложил эти переводы в ящик. Несколько лет назад, разбирая свой письменный стол, я наткнулся на эти переводы и решил к ним вернуться. Всё началось с курьёза. Я обнаружил, что переведённое мной в молодости стихотворение Жана Кокто, которое я назвал «Спящая», на самом деле посвящено мужчине, а конкретно – артисту Жану Маре, с которым другой Жан –Кокто – состоял в нетрадиционных отношениях. Решив разобраться в этом, я погрузился в изучение французской поэзии как бы заново и стал переводить творчество эксцентричного француза.
Вся эта работа разрослась до целой книги переводов, охватившей период в целых восемь веков, которую профессор Джимбинов назвал самой крупной антологией переводов французской поэзии до и после революции, выполненной одним человеком.
Переводя стихи и поэмы, я поразился внутреннему родству двух литератур и ещё раз увидел масштаб влияния французов на нас. Оно было огромным. Следует также отметить в этом процессе две волны: первая – периода Золотого века нашей поэзии, вторая – Серебряного, если принять такие подразделения отечественного литературоведения. Причём, на мой взгляд, в «золотой период» французское влияние было в основном благотворным, тогда как литераторы Серебряного века копировали в творчестве и поведении порой далеко не лучшие черты французских символистов, импрессионистов и т. д. Это хорошо раскрыл в своей замечательной книге «Любовь, исполненная зла» С. Ю. Куняев. И удивительный парадокс: французские поэты пушкинской поры были, опять же, на мой взгляд, куда мельче, чем Бодлер, Верлен или Рембо, а результаты влияния находились в обратной зависимости. Я не историк литературы, тем более не исследователь нравов, поэтому не берусь обсуждать эти факты, да и сам мой вывод субъективен.
Тесная связь литератур Франции и России, так же как и общность нашей ментальности, прослеживается даже в области политики. Бертран де Борн, Андре Шенье, Виктор Гюго, Поль Верлен, Артюр Рембо и так далее, вплоть до Луи Арагона и Поля Элюара, были активно задействованы в политической деятельности Франции с разной окраской и степенью активности. У нас, естественно, с нашими особенностями, это Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Некрасов, Есенин, Маяковский, Мандельштам, Пастернак. Называю лишь самые крупные имена…
Продолжая сопоставления, замечу и такое: из европейских монархов никто, кроме Людовика ХIV и Сталина, не сумел поставить литературу на службу государственным интересам в той степени, как это сделали они. Мы и французы, может быть, первые по количеству первых лиц государств, прямым образом причастных к литературе. У французов это, кроме упомянутого Людовика ХIV, герцог Карл (Шарль) Орлеанский (образец творчества которого представлен в моём сборнике), некоторые президенты, вплоть до Жака Ширака, переводившего «Евгения Онегина». У нас – Иван Грозный, Екатерина Вторая, великий князь Константин Романов, печатавший свои произведения под псевдоним «К. Р.», тот же Сталин, стихи которого ещё до революции вошли в антологию грузинской поэзии. И даже Андропов, писавший относительно неплохие, с точки зрения версификации, стихи, хотя и не публиковавший их.
Поучительный пример для современных политических лидеров России, причастность большинства из которых к литературе, увы, находится на отметке около нуля…
Выводы, к которым привели переводы
В заключение несколько слов о том, зачем я взялся за переводы и к каким выводам пришёл, переводя мастеров иной страны, да ещё отделённых от нас многовековым барьером.
Я прочувствовал несостоятельность мифа о том, что французская литература и поэзия – это скорее изящная игра ума («острый галльский смысл») и слов, нежели глубокая работа души. Думаю, переводы, приведённые в этом сборнике, показывают, что наиболее интересными и выдающимися авторами были как раз поэты «глубокой лирики», а не апологеты «чистого искусства», не «парнасцы».
Я понял, насколько неправы те, кто представляет культуру Франции как преимущественно атеистическую, вольнодумную и теплохладную в религиозном смысле. Самые крупные французские поэты – глубоко верующие люди, с интенсивной духовной жизнью, непрерывно растущие в духе и способные к искреннему раскаянию. Именно эту поэтическую линию Франции я пытался представить.
Я ещё раз убедился в неизбывности глубинного французского патриотизма, проявившегося в «глубинной лирике» со всей мощью. Он далёк от космополитизма эпохи Просвещения, связанной с такими фигурами, как Вольтер, Дидро, Руссо. Именно этот патриотизм звучит и в поэзии Пьера Ронсара – одного из создателей литературного французского языка, и в предсмертных строчках Андре Шенье: «Возлюбленная Франция, поверь: мне без твоей свободы жизнь – отрава», и в словах Гийома Аполлинера: «Все мы сегодня в великом долгу перед судьбой нашей Франции милой». Много ли сегодня среди российских деятелей культуры тех, кто мыслит так, а не выставляет возрастающий счёт государству за обиды или недополученность чего-то?!
И, наконец, работа над переводами заставила меня ещё раз задуматься о судьбах европейской цивилизации и нашей нынешней культуры, переживающих острейший духовный кризис. Нам небезразлична сохранность христианских корней и священных камней Европы не столько в плане внешней формы и архитектуры (их французы хранят как раз лучше нас!), сколько ценностей сакральных.
Перед всеми странами и перед каждым человеком остро встал вопрос, куда идти, куда двигаться странам и миру в целом. На глазах писаной истории гибли страны, империи, цивилизации, пытавшиеся выстроить собственное благополучие за счёт войн, за счёт дележа в свою пользу. Заканчивались неудачей также попытки построить общество на принципах свободы, равенства и братства, исключая из этих попыток веру в Бога и применяя жестокое насилие. Одним словом, «закат Европы», отказывающейся от своего христианского наследства, кто бы и что бы ни говорил, происходит на наших глазах. Тем не менее сами социалистические и коммунистические идеи не умерли, а попытки одеть их в плоть продолжаются, несмотря не вердикты церкви и насмешки современных либералов. Потому что эти идеи были заповеданы всеми основателями религий.
Культуры, как и люди, рождаются, проживают эпохи юности, взросления, старости и умирания, оставляя богатое наследство, которое адаптируется следующим культурным циклом. Так произошло с древнеегипетской и античной культурами. Такую судьбу предсказал европейской цивилизации в своей книге «Закат Европы» в 1916 г. знаменитый австрийский мыслитель Освальд Шпенглер.Я уже говорил о том, что Шпенглер объявил о нарождении нового культурного цикла, назвав его «русско-сибирским». Как это произойдёт, Шпенглер не прокомментировал, как не оговаривали подробностей смены эпох все пророки прошлого. Потому что афоризм «бабушка надвое сказала» неоднократно сопровождал пророчества самых великих пророков, предсказания которых сбывались частично, а часто в парадоксальных формах. Вся человеческая история соткана, как правило, из неожиданностей. Или, как говорили древнегреческие драматурги, основана на принципе Dues ex machinae – «Бог из машины». Т. е. на сцене античного театра неожиданно появляется висящая на канате корзина, приводимая в действие закулисным механизмом. Корзина спускается на подмостки. Из неё выходит Зевс, разом решает все неразрешимые трагические противоречия, накопленные людьми, и драма продолжается.
При всей своей наивности древние греки, как и древние египтяне, создали великие и кое в чём неразгаданные мифы, мистерии и феномены культуры. Такие реальные фигуры древности, как Гермес Трисмегист, Платон, Аполлоний Тианский, Ориген и другие, до сих пор привлекает внимание не только историков, но и современных культурологов. Тезис Платона, что именно «идеи управляют миром», а вовсе не политика, не экономика, не лидеры, до сих пор никто не опроверг. Древние также подчёркивали, что в руководстве деятельностью людей Бог никогда не выполняет ту часть работы, которую обязаны выполнить сами люди. Потому очень многое в судьбе нашей цивилизации зависит от человеческого поведения и от выбора, который мы делаем.
Французская цивилизация и литература
Сколько времени ещё просуществуют европейский культурный цикл и вложенная в него Свыше программная идея, мы не знаем. Но все приметы, что это произойдёт скоро, налицо: великие цивилизации гибли, когда происходили разрушение традиционных ценностей, той же семьи, замена естественных отношений между мужчиной и женщиной отношениями другого типа.
Также мы знаем: смена эпох предполагает вместе с разрушением обязательный принцип наследования. С этим в целом не спорит никто, спорят о частностях. И не зря. Сказано же: «Бог (как, впрочем, и сатана) в деталях». Какие из «деталей» нам следует взять и понести в будущее – над этим стоит, наверное, подумать, перечитывая поэтов Франции.
...Я – русский поэт и дитя ХХ века. На протяжении жизни моё отношение к Западу менялось. Когда-то в молодости он меня, как и многих советских людей, лишённых информации, притягивал. Я уже писал, что после работы в «Интуристе» и знакомства с менталитетом тогдашних европейцев, среди которых были и профессора Сорбонны, я испытал разочарование. В последние годы, когда мировое давление на Россию усилилось, причём в этом приняли участие многие европейские интеллектуалы и деятели искусства, я понял, что такой западной волне буду противостоять всеми силами души. И, конечно, такая волна вызывает в душе смешанное чувство: глубокого разочарования и надежды на обновление, – которое я попытался передать в следующем стихотворении.
К ВЫХОДУ СБОРНИКА ФРАНЦУЗСКИХ ПЕРЕВОДОВ «ОТКУДА ТЫ ПРИХОДИШЬ, КРАСОТА?»
Зачем тебе уснувшая Европа?
Какая тайна в ней заключена?
Она сегодня разве, кроме гроба,
На что-нибудь ещё обречена?
Её удел – теченье серых буден,
Стандарты душ в размер газонных трав.
Почти исчезли исполины-люди,
Сменились исполнителями прав.
Высокий смысл божественных видений,
В пространстве растворённый мировом,
Зреть и вкусить способен только гений –
Не люди-тени в зеркале кривом.
Да, это так. Да, остаётся жажда
По Жанне д’Арк, по Сент-Экзюпери.
Не умирает вера, что однажды
Зажгутся вновь былые фонари…
Что где-то, среди древних гор дремотных,
Начертан на скале грядущий план –
Созрело воскрешение из мёртвых,
Как предсказал российский великан*.
Что наступило время переклички
Умов в эпоху Высшего Ума.
И близок час – от вспышки русской спички
Сгорит навек египетская тьма.
2015
----------------------
*Речь идёт о русском философе Николае Фёдорове и его учении о воскрешении мёртвых.
Но хотя а la guerre comme à la guerre («на войне как на войне»), как говорили, опять-таки, французы, я не могу перечеркнуть величие европейского гения в искусстве и литературе, что иногда делается в пылу боя. Ценности старой христианской, прежде всего католической, Европы – это наши союзники в борьбе с мировым злом, и мы должны помочь Франции, «умирающей над ручьём от жажды», вспомнить своё величие и корни. Ведь именно Франция – оплот сопротивления всем попыткам узаконить, то, что противоречит природе вещей: самые мощные парады и акции протеста против новых законов прокатились именно здесь. А остальная Европа, как и 70 с лишним лет назад, промолчала. Священные камни Европы, о которых столь проникновенно написал Юрий Кузнецов, – это во многом тот фундамент, опираясь на который Россия сможет взлететь в будущее. Своё чувство благодарности братской европейской культуре я выразил в другом стихотворении, которое завершается следующими строчками:
Привет мой каплям с крыш, что важно капают,
Поклон неторопливым облакам,
И шустрому ручью, и даже Западу
За скрипку Страдивари и закат.
Я полагаю, что мы должны также поклониться великим французским поэтам, благодаря свету творческого гения которых закатное солнце Запада (а оно светит для всех) ещё до конца не покинуло небосклон истории.
Но будущее России, её зарю и победы я связываю не с Западом, а с пробуждающейся энергией Востока, и прежде всего с обретением своего русского пути в Небо. Если Россия поклонится сакральной истории Европы, поможет ей вернуться к своим христианским истокам, объединится с лучшими силами Востока, но всё-таки отыщет в современных сумерках свой одновременно древний и новый путь, она будет непобедима.
Приведу несколько своих, как мне кажется, наиболее удачных французских переводов.
Франсуа Вийон
БАЛЛАДА НА ПОЭТИЧЕСКОМ СОСТЯЗАНИИ В БЛУА
От жажды умираю над ручьём.
У вас, мой принц, мне тоже одиноко,
Дрожу в тепле, мороз мне нипочём,
Моя отчизна – журавлиный клёкот.
Не полагаюсь ни на чьи глаза,
Своим – не верю, верю в чудеса.
А ночевать предпочитаю в сене.
Порой застанет в нём меня гроза.
Я принят Всем, за это изгнан всеми.
Богат как царь без дрожи над казной,
Которую усердно расточаю.
Для подданных я – государь смешной,
Лишь миражи им щедро обещаю.
Мне из людей всего понятней тот,
Кто коршуном голубку назовёт,
Кто в очевидность лишь сомненья сеет,
А выдумке заглядывает в рот.
Я принят Всем, за это изгнан всеми.
Добра мешок по кочкам зла влачу,
Траву ищу под слоем павших листьев,
От правды ложь никак не отличу
Среди высокочтимых полуистин.
И правда где, в раю или в аду?
У тех, кто счастлив?
Кто попал в беду?
Рассудят лишь Создатель наш и Время.
Школяр, не знаю сам, куда бреду.
Я принят Всем, за это изгнан всеми.
От жажды умирая над ручьём,
Свои желанья ото всех скрываю.
Не потому, что чересчур учён.
Я знаю лишь, что ничего не знаю.
От вас же, принц, не смею скрыть того,
Что многого хочу, но жажду одного –
Понять всего единственное Семя,
И верю в Высшей правды торжество.
Я принят Всем, за это изгнан всеми.
Шарль Бодлер
* * *
Откуда ты приходишь, Красота?
Ты дар небес или исчадье ада?
Влечёшь к тебе прильнувшие уста,
Пьянишь умы, горчайшею усладой.
В тебе и утро наше, и закат,
И ясность, и дурное наважденье.
Тобою каждый насладиться рад,
Ты боль приносишь после наслажденья.
Вот мотылёк летит на твой огонь
В надежде отыскать чертоги рая.
Находит их ценою дорогой,
В твоём коварном пламени сгорая.
Твой дух нам непонятен, облик прост
Нуждается в тебе на свете каждый
Ты нас сопровождаешь, словно пёс,
Хранитель-ангел, или ангел падший.
Дитя любви и порожденье зла,
Святая правда под картоном маски.
Тебя несут к нам вечные крыла
Загадочной мечты и страшной сказки.
Так Бог иль Сатана, злодей, или мечта,
Царица жизни, плена или тлена?
Не всё ли нам равно, Будь вечна, Красота,
И неизменна и благословенна!
Поль Верлен
ИСКУССТВО ПОЭЗИИ
Лишь музыка – первооснова муз,
В стихах заключена стихия звука,
Звенящих слов причудливый союз –
Завещанная издревле наука.
В науке той нередко голова
Вступает в спор с душою, приглашая
Поэта так соединять слова,
Чтоб Несказанным все они дышали.
Бывает день и скучен, и тягуч,
Когда затянут облачною пеной.
Ночные звёзды, избегая туч,
Мерцают сверху тайной неизменной.
Бесформенным пятном плывёт луна,
В объятьях облаков едва приметна.
В стихе должны сиять полутона
Куда определённее предмета.
Сильней земли нас манят небеса
И то, что скрыто за туманной далью.
Неотразимы женские глаза,
Когда прикрыты тёмною вуалью.
Но пусть в твоём сонете светотень
Не будет сонной, вялой, худосочной.
Пошли рифмованную дребедень
Ко всем чертям, к похлёбке их чесночной.
Красивость на бумаге изорви,
А пошлость молча обойди при встрече.
Гармонию настойчиво зови,
Сумей найти её в противоречье.
Ещё запомни навсегда: бурьян
Прекрасней, чем садовая культура.
И, повторюсь: кто музыкою пьян,
Лишь тот Поэт! Иной – литература.
О литературных экспериментах. Беседа с сыном
Ты согласен с тем, что французская поэзия, особенно в XIX и XX веках, во многом носит экспериментальный характер?
Ю. К. – Не совсем, во Франции хватало и традиционалистов. Но, конечно, вся французская поэзия – это непрерывный поиск. Искали новое во всём: и в художественной форме, и в способах получения творческого вдохновения. Однако далеко не всякие искания дают нужный результат. Переводя французских поэтов, например, я столкнулся со стихотворными экспериментами сюрреалистов. Их главный теоретик Анри Бретон провозгласил идею «автоматического письма», под которым понимал: необходимо раскрепостить сознание поэта путём ликвидации «цензуры ума», якобы стесняющего свободу творческого воображения. Тезис заманчивый, похожий на практику средневековых мистиков…
С. К. – И предложил в качестве «ликвидатора» ни больше ни меньше как наркотики.
Ю. К. –Именно. Бретон ссылался на пример Бодлера, который из гениальных поэтов, кажется, был первым по части употребления «зелья». Ещё теоретик сюрреализма называл своими союзниками Верлена, Рембо, некоторых других гениев Франции, в охотку, как говорится, баловавшихся наркотиками. Мне неизвестно, прибегал ли сам Бретон при написании стихов к наркотикам, но большим поэтом и классиком он не стал, а среди массы французских сюрреалистов-стихотворцев в «крупняки» выбились единицы: Аполлинер, Элюар, – и то возвратившись к классическим формам поэзии, порвав с сюрреализмом.
С. К. – А с наркотиками расстались?
Ю. К. – Многие крупные поэты увлекались алкоголем, некоторые – наркотиками, но все они, насколько мне известно, сочиняли в трезвом состоянии, под строгой «цензурой ума».
С. К. – Некоторые полагают, что без любой цензуры ничего стоящего создать не удаётся.
Ю. К. – Я тоже так думаю. Необходимость сдерживающего начала, в широком смысле этого слова, проявила себя особенно в 1990-е годы, на горьком опыте безоглядного отвержения советских порядков. Все более-менее разумные либералы вынуждены были согласиться с полным крахом их политических экспериментов. Впрочем, ещё Пушкин предвидел последствия «бунта бессмысленного и беспощадного». Когда его попросили дать оценку кровавой эпохе Ивана Грозного, коротко ответил: «Дело государя – рубить головы бунтовщикам».
С. К. – К предложению царя Николая I стать его цензором отнёсся с пониманием. И были основания. Поэт, отдав дань бесцензурному воображению, сочинил в молодости злополучную «Гаврилиаду»…
Ю. К. – Написал не только под влиянием «бесцензурного» молодого воображения, но и французов. Потом, повзрослев, от написания поэмы открещивался.
С. К. – Побаивался общественного мнения, лишних хлопот.
Ю. К. – Скорее, стыдился. Смолоду многие большие люди были бунтовщиками, потом вернулись к традиции. И это залог спасения поэзии и цивилизации от ненужных экспериментов.
С. К. – А как относились к подобным экспериментам поэты Востока, те же суфии? Ты перевёл великих поэтов-суфиев: Хайяма, Руми, Хафиза, Саади. Они воспевали вино как Божественный напиток. Кастанеда писал о наркотических грибах, с помощью которых религиозные мастера Южной Америки входили в контакт с Инобытием.
Ю. К. – Примеры можно продолжить. Брамины Индии, как нам известно, использовали в религиозной практике наркотический напиток амриту. Что касается суфиев, у них было совершенно особое отношение к вину и экстатическим состояниям. Но, прежде чем говорить об этом, нужно обсудить, что такое суфизм и суфийская поэзия и вообще, и в моей жизни.
|
