|
РОЖДЕСТВО 1930 ГОДА
Памяти матери Екатерины Тимофеевны
Я в прошлом не хочу разубедиться….
Тридцатый год. Веселый шум и гам.
На тысячу в ту пору лебединцев
Приходится один, по справке, храм.
…Еще поют в монастырях монахи,
В парламентах Европы звон речей,
И лишь предполагаемые страхи
Тревожат парижан и москвичей…
Итак, когда в стране мели метели
И думать не хотелось о войне,
Настолько войны людям надоели,
Мальчишка родился в Лебедине.
Из ранних лет не помню ничего я,
Но иногда впадаю в дивный сон:
Лик матери я вижу над собою,
Ее речитатива тихий звон.
Слова полны какой-то нежной силы…
Я просыпаюсь, зажигаю свет…
Прологом из «Руслана и Людмилы»
Сновидческий во мне струится след.
Вновь засыпаю, вижу ту же небыль:
И цепь цела, и кот на ней учен,
И, бороду раскинув в синем небе,
Несет колдун богатыря с мечом.
Ну что тут скажешь? Детство в нас живуче,
Висит, как прежде, колдовская тень,
А вместе с ней насупленные тучи
Никак не впустят ясноглазый день.
Но расступиться все-таки придется
И нас на землю новую принять
Под новое евангельское солнце,
Как некогда об этом пела мать.
2015
МАЛАЯ РОДИНА
Волшебный образ: храмы в синем небе,
Вдали кочует журавлиный клин
И щит зеленый,
В нем маячит лебедь.
Все это вместе значит —
Лебедин.
Старинный украинский полугород,
Полусело, я там увидел свет.
Сказала мать: тогда был страшный голод,
И спас меня овсяной кашей дед.
Но, может, были тем щитом охранным
Сияющие в небе купола?
Известно, как целебны наши храмы,
Как сила их не раз славян спасла.
Во время первой пятилетки жаркой
Был увезен я из Лебедина.
Гнездом служили Минск, Одесса, Харьков,
Застала меня в Харькове война.
Так вышло, что божок военный Один,
Прогнав меня сквозь ад, причалил в рай.
Из череды любимых малых родин
Святой и главной сделался
Алтай.
Замкнулся круг мой — первый детский лепет,
Далекая Сибирь и Лебедин,
Чей герб — зеленый щит и белый лебедь,
Сплелись в желанный образ —
Мир един.
Сквозь войны, перестройки, окаянства,
Пророчествами древними дыша,
В грядущий центр всемирного славянства
Меня, как лебедь, унесла душа.
На первой родине не заживают раны.
Она увязла в распрях и в крови.
Спасут же, как всегда бывало, храмы
Надежды, веры, совести, любви.
2015
* * *
Война. Налет. Зенитное безглазье.
И взрывы рядом. Через час отбой.
Мы, дети этих лет, по крышам лазили,
Осколки подбирали там от бомб.
Одним таким попал я из рогатки
В сидящего на ветке воробья.
И в первый раз почувствовал загадки
Внезапного ухода от тебя,
Родная и таинственная жизнь.
Глаза у птицы покрывались дымкой.
Я — враг ей — становился невидимкой.
Звала ее иная явь и высь.
И сам потом, бродя по бездорожью,
Не раз в смертельных переделках был.
До сей поры пронизывает дрожью
Та птаха, что когда-то зря сгубил.
2010
* * *
Сорок первый. Осень. Беда
Нас, детей, по стране разбросала.
Научились мы в селах тогда
В избах печь разжигать кресалом.
В городах огни высекать
Колесом зажигалки о кремень.
Ничего нам взамен пока
Предложить не сумело время.
Как я к радости ввысь ни тянусь,
По соседству печали катят.
Никакая из гипотенуз
Уничтожить не в силах катет.
Треугольник любой беду
Заключает в свои пределы.
Вся-то мудрость: в земном аду
В искру счастья
Боль переделать.
2006
ЖИЛ ЧЕЛОВЕК
Памяти отца Михаила Яковлевича
Жил человек.
Великий в жизни пахарь,
Прошел за плугом не одну версту.
Но обветшала на душе рубаха,
Лег человек без сил на борозду.
Сначала туча горестно и гневно
Его высокий лоб заволокла.
Но очень скоро прояснилось небо
Морщинистого чистого чела.
Впал в грезы, где ни горечи, ни боли,
А значит, не положено вздыхать.
Себя увидел в незнакомом поле,
Где предстоит по-прежнему пахать.
Проник в окошко солнца луч случайный
Сквозь хмурое оконное стекло —
И засветилось вековою тайной
Покойное отцовское чело.
Что в никуда не исчезают люди,
Хотя и говорят про «никуда»,
Что были, есть и вечно мы пребудем
Для новой жизни, нового труда.
Жил человек.
Великий в жизни пахарь.
И вы таких встречаете порой.
То вверх, то вниз
Скользит по жизни якорь.
Король ушел,
Да здравствует король!
1984
* * *
Мне снится пора сенокосная —
Гребешь и копнишь до луны.
И что я без детства колхозного,
Без ранних забот, без войны?
Ленивый, неловкий, заносчивый,
С мечтой, что он станет поэт,
Которому жребий рабочего
Достался в одиннадцать лет.
…В лесу земляники россыпи,
Но нет ни минуты, ни сил…
Зароешься ночью, как в простыни,
В траву, что с утра накосил.
Покинешь усталое тело,
Без памяти спишь до утра.
Луна колыбельные пела,
А солнце будило:
— Пора!
1983
ШЕЛЕСТЫ ПШЕНИЧНЫЕ ЗЕМЛИ
В войну моим приютом оказался
За Волгой яростной один степной колхоз.
Там жили украинцы и казахи,
Текла река, но не было берез.
И был простор, огромный, теплый, светлый,
Он степь и небо растворял вдали.
Запомнились напев свободный ветра
И шелесты пшеничные земли.
Люби платок необозримо-синий
И малую горошину-село,
Люби до гробовой доски Россию,
Каким бы злом тебя ни обожгло.
Люби ее, когда спиной широкой
От бед тебя прикроет и когда
Случится, что обидит ненароком
И крепко, и нароком иногда.
Ты не глухарь, что выстрела не слышит,
Не плаха, что под сапогом скрипит.
Ты — человек. Но Родина превыше
Всего на свете, всех твоих обид.
Не запятнай себя и каплей злобы,
Сумей понять ее высокий лад
И не спеши судить ее изломы!..
Ведь ты не знаешь, что они сулят.
1982
* * *
В памяти застрял светло и немо
Ласковый осколок тишины —
Синее саратовское небо
Самых первых месяцев войны.
Есть еще там зарева полночные,
Огненные прочерки наверх
И барак соседский развороченный,
Точно в клочья порванный конверт.
Паровозный дым густой и черный,
Долгий путь,
Налеты,
Крики,
Рвы.
А за Волгой вылетают пчелы
Не из туч,
Из листьев, из травы.
Тихие цветочные пожары,
Жаркой дымкой сломанная даль…
Ничего прекраснее, пожалуй,
Никогда на свете не видал.
Что еще?
Покос июньский помню,
Дальних молний частые броски.
Почтальон привозит прямо в поле
Призывные серые листки.
Медленно уходят полудети
В полутьму
С медовой полосы.
Тишина.
Над нами солнце светит,
А над ними сполохи грозы.
Небом этим, степью,
Удивленьем,
Красотой,
Упавшей в сердце мне,
Я обязан маленькой деревне,
А выходит —
И большой войне.
С ними в грудь мою вошла Россия
Бабушкиной сказкой наяву
И косой тяжелой,
Что косила
Только что подросшую траву.
1976
***
Потом Сибирь
И угольный поселок,
Где в памяти застрял иной осколок,
Нас в госпиталь приводит офицер,
Мы, пионеры, там даём концерт.
Я прочитал стихи,
Как в поле умер
Под трели соловья боец-герой.
И вынырнул в аплодисментном шуме
Горячий шепот,
С дымом, с камфарой:
— Толк из тебя, быть может, мальчик, будет,
Когда оставишь выдумки свои:
На тех полях, где умирают люди,
Им не поют с березок соловьи.
Я глянул вверх —
У косяка висело
Подобье зыбки вязаной,
А в нем
Завернутый в халат обрубок тела,
Прихваченный, чтоб не упал,
Ремнем.
Обрубок этот походил на краба
С одной клешней,
И той как из огня.
Алел в ней уголек цигарки слабо,
А два других, казалось,
Жгли меня.
Глаза…
Но их описывать тому бы,
Кто сам в беде солдатской изнемог.
Я лишь запомнил шепчущие губы:
— Не нужно так выдумывать, сынок.
1976
РЫНОЧНАЯ ЭКОНОМИКА ВОЙНЫ
Базар был вроде лампы Аладдина:
Потрешься о клубок людской плечом —
И пара полусношенных ботинок
Вдруг обернется теплым калачом.
Здесь все, от паспортов до одежонки
Солдатской,
И любые ордена
Сбывала дезертирам по дешевке
Бесстрашная базарная шпана.
Я помню те военные обиды
И скорые расчеты на Руси…
Как несколько угрюмых инвалидов
Подростка бьют, простертого в грязи.
Милиция скучает у дежурки.
Зеваки гасят желтые окурки.
Трофейный голубой аккордеон
Наигрывает вальс «Осенний сон».
1976
ВОСПОМИНАНИЕ
В той степи глухой
Замерзал ямщик.
Отключили свет и отопление,
Тихо мерзну ночью у свечи.
Песня вдруг пришла из отдаления,
Пирогом запахло из печи.
Непогодой ли в окне чернильном,
Дождиком, что в подоконник бьет,
Песней или запахом ванильным —
Память гонит в сорок первый год.
Не налеты вражьей авиации,
Не лишенья тех горячих лет —
Вспоминаю дни эвакуации,
Степь за Волгой, деревенский хлеб.
Желтый, словно масло.
Благодати
Я такой не видел никогда.
Помню, как колхозный председатель
Конные вручил мне повода.
Подвозить харчи крестьянкам в поле
Он на месяц обязал меня.
Что мальчишке лучше взрослой доли,
Собственной телеги и коня!
Степь да степь, пустынная громада
Вся в цветах, как праздничная шаль.
Первозданным хлеба ароматом
Расписной простор ее дышал.
Топчется по ней моя лошадка,
Над лошадкой — синие орлы.
Этим всем взволнованно и жадно
Я дышу до нынешней поры.
Но живу давно уже в Сибири,
Греюсь у живого огонька.
В грозном, но таком прекрасном мире,
Да еще в нетопленой квартире
Вспоминаю степь да ямщика.
2007
ПАСТОРАЛЬ
Ушли из глаз наскучившие лица,
Из памяти — сумятица и гул.
Такое чувство, будто все страницы
Судьбы своей ты вспять перевернул
В тетрадку нелинованную детства,
Где заново любую быль пиши.
А там война, стремительное бегство
В блаженный рай саратовской глуши.
…Такая белизна, что очи ломит.
Раздумья все ушли из головы.
Нет ничего на белом свете, кроме
Вот этой тишины и синевы.
Пусть не нова идиллий сельских тема
И отрезвленья суть совсем не в том,
Что из провинциального эдема
Ты возвратишься в сумасшедший дом
Большого города, где жизнь невыносима...
Твоих скитаний истинная суть —
Что есть у нас в душе святая сила
Из ада в рай листок перевернуть.
2010
Письмо студенческому другу Юрию Огородникову
Прости, что шлю письмо по интернету
элегиям былым не в резонанс.
Приверженность советскому завету
не погасил враждебный ренессанс.
Итак, пять лет у томского причала,
библиотека, университет…
Тогда несло нас тоже и качало,
Бог весть, куда! Мы верили — на свет.
Он разным был. Сжигал огонь перцовки,
и драки во хмелю, и маета,
и ложь великой сталинской мурцовки,
и истины её святые… Да,
Тьма к свету льнёт везде.
Но юбер алес
царила всюду всё-таки любовь.
Как безнадёжно мы с тобой влюблялись!
С какой надеждой вспыхивали вновь!
За книгой не давая засидеться,
сирень стучала ветками в окно
из милой рощи университетской,
где наша кровь бродила как вино.
Её немало выпил век-Атилла,
зато остаток не ушёл на квас.
Остыла, осветлилась, отбродила,
прозрачным кварцем отвердела в нас.
Кристаллом веры в Родину-жар-птицу,
на веки вечные, надеемся,
и днесь…
Уходим в вечность, но случись, родиться
когда-то вновь —
да будет это здесь!
|
