|
КОВРЫ
восточная легенда
Лиле, жене и другу
1.
Зацвел кизил. Ручьи на горных склонах
Набрали силу, весело звеня.
Понадобилась новая попона
Для боевого царского коня.
Владенья государевы обшарив,
Заготовитель главный к трону свез
Кашмирских шалей буйные пожары,
Английских гобеленов лед и воск,
Шелка Пекина,
Бархаты Прованса,
Кошму из сопредельных с небом мест.
Царь созерцанью тканей предавался,
Угадывая в каждой божий перст.
Какую взять, куда коня направить?
Чью землю царским опалить тавром?
И вдруг в глаза невиданные травы,
Цветы и птицы
Брызнули ковром.
На том ковре за юной девой крался
Могучий фавн, пылая и дрожа.
И праздник незнакомых чудных красок
Манил, и ослеплял, и раздражал.
— Откуда вещь? — спросил владыка хмуро.
Снабженец желтолицый и рябой,
Ногой ковер отодвигая сдуру,
Пролепетал:
— Содеяно рабой.
— Ковра не смей касаться, недостойный!
Ступай же прочь
И приведи ее.
И в грозном окружении конвойных
Перед царем арапка предстает.
Клинок очей
Столкнулся с теплой медью
Смиренных глаз
И мягче засиял.
И царь спросил:
— Скажи, где есть на свете
Страна солнцеподобная сия?
И странные в ответ услышал речи:
— Страна сия в душе моей живет.
Царь помолчал, окинул взглядом плечи,
И дрогнувшие ноги, и живот,
И нежный полуостров среди бедер.
Была раба не слишком молода,
Но божий дух,
Сокрытый в темной плоти,
Владыку звал желать и обладать.
И как под осень щедрая долина
Ласкает очи золотом хлебов,
Невольница владыке подарила
Горячую арапскую любовь.
И царский гнев святой на иноверцев
Опочивальня спрятала в тиши.
И домогался царь
Смущенным сердцем
Познать страну сплетенной с ним души.
2.
И зашуршали слухи-злободневки,
А воины роптали, не таясь,
Что их поход отложен ради девки,
Что их штандарты выброшены в грязь.
Премьер-министр в очередном отчете,
Кривя улыбкой кисло-сладкой рот,
Докладывал, что палка не в почете,
Что смутами прельщается народ.
И Главный теоретик государства
Небесной карой блуду угрожал
И в проповедях пламенных кидался
На всех, кто топчет веру и скрижаль.
Стучал в окно
Провинций дальних ветер,
Спала раба,
Лишь царь один без сна
Терзался, что не создано на свете
Достойнее работы, чем война.
Он знал:
Судьба монархов не жалеет,
Когда дела забыли для утех.
Всегда в огне рождается железо
И в битве добывается успех.
Все в мире этом — зубы или хлебы,
Так повелел от сотворенья Бог.
И царь владеть Аравией хотел бы,
А сам арапкой овладеть не мог.
Измученный, с опухшими висками
Сливовый лик разглядывал, привстав,
Уста и руки царские искали
Потайные любовные места.
И губы мед струили, словно соты,
И вся раба в руках его вилась.
И плакал царь —
Неведомое что-то
Таилось в глубине янтарных глаз.
3.
И день входил в монаршие покои,
И умброй кожи солнце излучал.
С улыбкой потаенной и покорной
Невольница заваривала чай.
Когда царю случалось рассердиться,
Робела
И была рабой, пока
Не приходило время ей садиться
У ткацкого коврового станка.
Тогда и день ложился псом под окна,
Бездонность глаз
Пугала и влекла.
До вечера, сомнамбуле подобна,
Она ткала, ткала, ткала.
В зеленом льне паслись единороги,
Кентавр, смеясь, кого-то окликал,
И шерстяные аспидные боги
На синих возлежали облаках.
Все было, в общем, празднично, но ложно,
Как главный теоретик доглядел.
Творение же истинное должно
К царевой пользе наставлять людей.
Кому нужны лоскутные посулы?
Куда зовет ковровый этот бред?
На царский помутившийся рассудок
Арапка порчу навела и вред.
И потому, удачею забытый,
Царь шепчет и во сне, и наяву,
Что душу непокорную рабыня
Цветным вверяет ниткам —
Не ему.
Что в этом затянувшемся сраженье
Отпраздновать победу не дано.
И было взято все в соображенье
Министрами.
И было решено.
4.
В тот день владыку увлекла гадалка,
Ему поход и славу предрекла.
Рабу же заарканила удавкой
И на конюшню стража сволокла.
Храпели кони царские,
Был точен
И ловок дюжий конюх,
Хоть и хром.
Меж двух оглобель
Хрустнул позвоночник
Арапки под пудовым сапогом.
Все остальное малоинтересно,
Оно корней кизиловых улов.
И царский гнев,
И царские аресты,
И сколько было срублено голов.
И то, что царь, в конце концов, признался
В своих грехах
И снова бодр и рьян
С веселым войском в путь далекий снялся,
И вытоптал конем
Немало стран.
И, завершая славную дорогу,
Под старость приказал в глухой степи
Построить храм неведомому богу
И этот храм коврами устелить.
Что из того?
Ковры давно истлели,
И храм песком засыпало уже…
Так стоит ли ворочаться в постели,
Допустим, на девятом этаже,
Чтобы увидеть
На стене панельной
Бесплотную арапку и ковры,
И красоту в сиянье беспредельном,
Что в каждом сердце
Дремлет до поры?
1982
ЗОЛОТОЕ ОЗЕРО
Это озеро с давних времен
Нарекли золотым.
Смуглолицый пришелец
Склонился однажды над ним.
Не увидел ни синего неба,
Ни сосен,
Ни гор —
Ничего.
Затуманенный взгляд
Опрокинул в себя самого.
— О, великие боги, — вскричал он, —
Да буду вовеки могуч!
И ударил огонь
Из внезапно нахлынувших туч,
Раскололась гора,
Поднялись водяные валы,
И к ногам чужестранца
Скатился обломок скалы.
Серый войлок ущелий
До времени тайны хранит,
Зазвенело зубило
О посланный небом гранит.
Волны бились в закаты,
И месяц по зыби скакал,
Дни и ночи в скале
Чужестранец себя высекал.
И заметило солнце
Труды над пустынной водой,
И скала-истукан
Засверкала, вдруг став золотой.
Потекли богомольцы
В безлюдные эти места
Замереть у червонных ступеней,
Приложив к ним сухие уста.
О, Причина Причин!
Как познать мне твой огненный зов?
Утомилась душа чужеземца
От долгих трудов,
И когда она, тело покинув, в иные
Миры отошла,
Златоликая статуя
Вздрогнула и ожила.
Стали внятны ей шепот травы
И знаменья подземных Владык,
И небесных светил
Терпеливый и грозный язык,
И желанья паломников,
Долу клонящих бледные лбы.
Только не было сил
Отвечать на мольбы.
Как сказать этим смертным,
Простершимся в прахе у ног,
Что открыты им всюду
Безмерные свитки дорог,
Что великое счастье богов —
Обрести эту слабую плоть.
И вскричал истукан:
— О, господь!
…Пахнет гарью,
И месяц серебряной лодкой
Плывет по волне,
Смытый каменным ливнем,
Покоится идол на дне.
А бездонное небо над ним
Приглашает опять
Человечную тайну понять.
1983
ПЕВЕЦ И ХАН
восточная легенда
1.
Котел, кипящей меди полный,
Катил по небу жаркий день,
А на закате плетью молний
Отары туч погнал Ульгень.
Горел костер.
Бурдюк бездонный
Всю ночь поил веселый той.
Но трезв был хан луноподобный,
Плечистый, гибкий, молодой.
Он силы выказал немало
В тигрином теле и в уме,
Его солдаты и шаманы
На белой подняли кошме
И посадили на коня
Новопрестольного владыку,
И мчалась с грохотом и гиком
Лавина всадников, звеня.
Неумолим обычай древний:
Аркан метнули —
На земле
Хрипел поверженный и гневный
Правитель в кожаной петле.
— Скажи, как властвовать намерен?
Соврешь — погибнешь от петли!
— Клянусь богами, буду верен
Законам неба и земли.
И много туч сменило небо,
И белых шуб зимой — Онон.
И хан, конечно, ханом не был,
Когда б небесный чтил закон.
Заматерев душой и телом,
Он волю захотел свою
Иным краям, чужим пределам
В кровавом навязать бою.
2.
В том ханстве, до поры негордом,
На грани тверди и небес
В пещере обитали горной
Старик-отшельник и певец.
Один пророчествами славен,
Другой — чудесным ладом слов.
И за обоими послали
Не то конвой, не то послов.
Хан поглядел в лицо пророку,
В глаза певцу и так спросил:
— В какую ратную дорогу
Мне положить избыток сил,
Чтоб песнями по белу свету
Я был прославлен на века?
И с нетерпением ответу
Внимал святого старика.
И был ответ ему:
— Дороги
С попутным ветром иль грозой
Нам выбирают в жизни боги,
А наш удел — услышать зов.
Но люди сочиняют песни,
И только те звонки из них,
Что поднимают в поднебесье
Величье подвигов земных.
И был ответ перетолкован:
За солнцем вслед идти войной.
Восток издревле ценит слово,
В котором мысль, как зверь степной,
Вольна лететь, куда захочет.
Гремят на западе мечи,
И страждут дни, и стонут ночи,
А песня радости молчит.
3.
О, человек, пока свой жребий
Ты не познал и не обрел,
В земной юдоли
И на небе —
Ты утлый челн во власти волн.
Ты всюду ищешь обладанья
И постоянства в суете,
И потому огонь страданья
Тебя преследует везде.
О, человек, пока свой жребий
Ты не познал и не обрел,
В земной юдоли
И на небе —
Ты утлый челн во власти волн.
Ты жаждешь самоутвержденья,
Ты домогаешься утех,
Но в мире все проходит тенью,
От малой щепки до Ульгеня,
Закон один,
Один для всех.
Он Колесо Вселенной вертит,
В нем нет добра,
Но нет и зла.
На гребне жизни,
В яме смерти
Почувствуй мерный взмах весла.
Стремись в великом океане
Движеньем стать —
И Колесо
Рукам твоим послушным станет
И растворит добро и зло.
Ты станешь жизнью беспредельной,
Что в каждой капельке видна.
Так победи свою отдельность!
4.
Гремит на западе война.
К обозу ханскому причислен,
Глядит певец во все глаза,
Как червь, не успевает чистить
От трупов пашни и леса.
Как бьется насмерть безоглядно
Чужой отчаянный народ,
Но весь за весью,
Град за градом
Пришельцам грозным отдает.
А хан… Он озирал полмира,
Простертые под ним в пыли,
И страсть горячая палила
Стать властелином всей земли.
И, этой страстью ослепленный,
Не мог понять он вечный суд,
Не мог почувствовать закона,
Что Равновесием зовут.
Не ведал хан, что слишком молод
Им завоеванный народ,
Что ханский меч,
Как добрый молот
Его в единстве откует.
А кровь баторов ханских славных,
С чужой смешавшись кровью,
В срок
Родит орла,
И он двуглавый
По кровно-царственному праву
Воззрит на запад и восток.
5.
Не ведает певец смиренный,
Что льется кровь не волей нас,
Но волей судеб.
Среди тлена
Не сводит с неба грустных глаз.
Поет он о бессилье смерти,
О том, что и в самом аду
Не затемнит жестокосердье
Бесстрашье, честь и красоту.
Хоть малой струйкой,
Но упрямо,
Буравя времени гранит,
Приходит даже в царство Ямы
Священной истины родник.
Словам певца с улыбкой странной
Внимали воины и хан.
И смысл их главному шаману
Совсем не нравился.
Шаман,
Как полоз, вкрадчивый и лысый
На ухо хану прошипел:
— Никто из подданных не слышал,
Чтоб о тебе певец запел.
Не отчеканена в преданьях
Судьба великая твоя.
— Что скажешь хану в оправданье?
Певец растерянно стоял
Перед владыкой.
— Песня зреет,
Дай все обдумать до конца.
Но плеть державного презренья
Ожгла молчащего певца.
— В глазах лукавых нет восторга,
Я вижу в них один обман.
Пускай же истину исторгнет
Из лживых уст святой аркан!
Сплелась петля на тонкой шее,
Заржал заоблачный Изык.
Хрипит певец. В глазах темнеет,
Чернеют губы и язык.
— Скажи всю правду, подлый мерин!
И губы тихо донесли:
— Клянусь богами, буду верен
Законам неба и земли.
6.
Законы… Нет, они не те же
Для дел земных и для небес.
Мечтой напрасно душу тешил,
Что обретет слова, певец.
И, строчки из себя не выжав,
Перед владыкою возник:
— Луноподобный, ты унижен
Лжеобещанием…
Казни.
— Казни! — сучил шаман ногами,
Но вместо головы к ногам
Певца
Упал мешок с деньгами.
— Иди и пой на страх врагам,
На радость истине и чести,
Ты муж, не знающий греха.
И первый раз, не знавший лести,
Певец запел:
— Великий хан…
7.
Он возле гор дворец построил,
Собратьев в нем собрал своих,
Вниманьем теплым удостоил
Заслуженных и молодых.
Здесь каждый мог свободной темой
Себя прославить на века.
И громче всех хозяйский тенор
Звенел на праздниках,
Пока
Не убежали в степь бродяги,
Когда туда пришла весна.
Вкусившему бродячей браги
Вода стоячая пресна.
Что скакуну все яства ханства,
Зачем ему лихая стать,
Коль начал в стойле спотыкаться
Без звезд,
Без ветра,
Без хлыста?!
Тускнеет старых песен жемчуг,
Скисает прежних чувств кумыс.
Уже министры хану шепчут:
— Звезда певца скатилась вниз.
Но, думы пряча под улыбкой,
Хан гнул свое и не спешил,
Глядел, как ком обиды липкой
Певца оплывшего душил.
И все свершилось по закону,
Уста шепнули:
— Славный хан…
А песни стали бить поклоны,
Припав к верховным сапогам.
Низались звуки, как монисто,
И так певец вошел во вкус,
Что стал, в конце концов, министром
Наук придворных и искусств.
8.
О, Мара, искуситель давний!
Ты не даешь забыть завет:
Трудней на свете испытаний,
Чем сытостью и славой, нет.
Пытаешь ими самых крепких,
Но и тебе не по плечу
Держать их в золоченой клетке,
Задуть сердечную свечу.
…Вбирая опыты Вселенной,
Смеясь и плача без конца,
Сквозь опыт воплощений тленных
Мы все равно в Чертог Отца
Приходим.
…Высится, насупясь,
Из-под серебряных овчин
Горы знакомой семизубец,
Где старец мудрый опочил.
Где долгой собирал аскезой
Ручьи сердечного тепла,
Чтоб в Кали-югу, век железный,
Любовь забытая текла…
Добрался в горы утром ранним,
Покинув хана и дворец,
Болезнями себя изранив,
Вконец измученный певец.
Упал на камни, тихо плача,
Ладони на груди сложил:
— Прости, отец, что я иначе,
Чем ты хотел,
И пел, и жил,
Что слез чужих я мало вытер,
Своих, увы, добавил в свет.
Но Мару я возненавидел,
А с ним —
И Колесо сует.
Прости.
И горы отвечали:
— Прощенья нет, как и грехов.
А над причинами печалей
Бессильна даже власть богов.
Живущие под небесами,
Их сотворенья на земле,
Мы создаем и рушим сами
Покой в любви, разлад во зле.
Того, чье устремленье благо,
Печаль не встретит никогда.
Как воина хранит отвага,
Так обойдет тебя беда.
Покорный собственному Небу,
Земную ношу возлюбя,
Трудись, молись, проси и требуй
Как у Всевышнего, с себя!
1983—2015
БОЛИВИЙСКИЙ ДНЕВНИК ЧЕ ГЕВАРЫ
1.
В листве деревьев ветер замер.
Костер горит. А завтра бой —
Последний, может быть, экзамен
Перед людьми, перед судьбой.
Закончил зверь свою охоту,
Висит, вцепившись, на плече.
Пока же над листком блокнота
В ночи сияют очи Че.
Он должен вспомнить, кто чем дышит,
Кто пал в бою, а кто сбежал.
Он пишет, в будущее пишет,
Как не сумел разжечь пожар,
Веселый, праведный, широкий,
Подобный славному тому,
Чей отблеск песенные строки
Сейчас напомнили ему:
«Я хату покинул,
Ушел воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать».
Красиво парень умер в песне,
Теперь в сердцах людей стучит.
А здешний люд, хоть оземь тресни,
На все слова твои молчит.
И хуже, будто бы ослепнув,
Надеждам всем наперекор
Ведет карателей по следу,
По следу твоему, майор.
Кому под этим хмурым небом
Ты отдаешь свою любовь?
За что воюешь?
За нелепо
В господ поверивших рабов?
Судьбой назначенный и тесный,
Не ждет подвижнический путь
Ни славы, ни даров небесных,
Но верит, что когда-нибудь
Над тьмой больших и малых истин,
Над кровью всех времен и вех
Вдруг засияет бескорыстье
Одной потребностью для всех.
Да будет так. А ныне, ныне
Насущней хлеба и воды
Нужна улыбка из пустыни
Как пониманье… за труды.
Но нет ни хлеба, ни улыбки.
Они угрюмо прячут взгляд,
В себя ушедшие улитки
Твоих несбывшихся гренад.
2.
Ты не суди их словом резким,
Столетья рабские, увы,
Им залепили тестом пресным
Не только руки — но умы.
Да, без дрожжей не быть броженью,
И под звериное «распни!»
На пашне многих поражений
Победа пестует ростки.
Не с сожаленьями, как с гирей,
Не впавший в жертвенный экстаз
За честь попасть в иконостас,
Уныло ты бредешь к могиле.
Бывает душ высоких стать,
Что раздает себя на части
И высшее находит счастье,
Когда уж нечего раздать.
Пусть весело шумят в лесу
Деревья на твоем погосте.
Врагу ты бросишь, словно псу,
Совсем немного — плоть да кости.
3.
Давно он, человек-легенда,
Ушел в дела людей и стран:
И в Сальвадора Альенде,
И в сальвадорских партизан.
И в каждый дом под каждой крышей,
Где души выше потолка,
А уши слушают и слышат
Не только шелест кошелька.
Ты можешь быть смиренней лани,
Беззвучней пламени в свече,
Но если чьим-то горем ранен,
В тебе живет частица Че.
Враги его считали русским,
Рукой злокозненной Москвы.
Американские мозги
Выносят плохо перегрузки.
Конечно, для России честь
Такого воина взлелеять.
Но у моей Отчизны есть
Свои сыны, свои идеи.
Не в кознях Кей Джи Би она
Ключи побед своих ковала,
И не в застенках, не в подвалах
Душа России рождена.
От Мономаховых хором,
От Радонежской кельи низкой
Течет сквозь вечный ратный гром
Река духовности российской.
Копье и меч привычны нам,
Нам обыденность не по силам.
Загадки многие сынам
Ты задаешь своим, Россия.
Все ждем, когда кнуты вождей
В лихую пору дух разбудят.
4.
…Боливия. Сезон дождей.
И думы, думы на распутье.
В ночных деревьях ветер замер,
В костре сырой сушняк шипит.
Спросонок бредят партизаны.
Весь лагерь спит, лишь он не спит.
Пожалуй, можно ставить точку.
Встает рассвет. Потух костер.
Спешит, дописывает строчку
В канун бессмертия майор.
Чем мера дела всенасущней,
Тем каменистее тропа.
И чтобы стать в грядущем гуще,
Должна под нож упасть трава
Или тростник. И хватит лирики
В соизмеренье «он» и «мы».
Тем крестным рейдом по Боливии
Закончен путь святой войны.
Теперь отныне и вовеки
Никто на свете, даже Че,
Не приведет к заветной Мекке
С винтовкой на своем плече.
Уходит мир безумный, старый,
Еще сжимая ржавый меч.
Свою от факела Гевары
Свечу попробуем зажечь,
Чтоб каждый мог свой путь отмерить
Не до могилы — до звезды,
Отдав Тому, в кого он верит,
Цветы любви и красоты.
1977—1997
|
