|
* * *
Сколько их, полустанков, станций,
Промелькнуло в вагонном окне!
И насытилась муза странствий,
Ничего не добыв извне.
Повернула вовнутрь дорога,
Ухожу, унося в груди
Бесконечную жажду Бога,
Безоглядность Его найти.
1972
ОСЕННИЙ ЛЕТ
Памяти А. Кухно
Из кувшинок, стреноженных тиною,
От скрадков, где гроза шелестит,
В небо взмоет община утиная,
Поведет ее древний инстинкт.
Но дуплеты ружейные выпалят,
Камышовую шаль опалив,
И кому-нибудь врезаться выпадет
В присмиревший озерный залив.
В дымку синюю глаз остывающих
Брызнет небо с водой пополам,
Попрощаются молча товарищи
В синеве, недоступной стволам.
И прошепчут просторы осенние:
— Да святится судьбы благодать
И за ясную бронзу везения,
И за тусклый свинец неудач,
За гремящие вспышки болотные,
За луну у намокшего лба…
Выше в небо чирка перелетного
Поднимает земная пальба.
1981
* * *
Потому ли, что пришла пора
Дом родной протапливать под осень,
Я присел у твоего костра…
Много ли смогу в него подбросить?
У тебя великие в долгу.
Но в одном равняю с ними сердце —
Запятой последней не солгу.
Ты позволишь у огня погреться?
1976
* * *
Старый дом.
Ну какой же он старый?!
Он моложе любого в округе,
В бело-синей своей рубахе
Среди серых бесполых громад,
Из-под шапки железной рассыпались
Деревянные мелкие кудри…
Старый дом в переулке, с которым
Сколько лет уж у нас роман.
Шлют карнизы в густых завитушках
Наших дедов привет издалека,
На ладонях-ставнях протянут
Ненавязчивый их наказ.
А кругом дома-новостройки
И машины на пыльных дорогах,
И, конечно, веселые лица
Новоселов радуют нас.
Тополя и березы ломая,
Прогремела стальная челюсть,
Подступает все ближе к дому
Механическая гроза.
Пни с обрубленными корнями,
Словно лешие, пасти щерят.
И улыбчиво-грустно щурятся
Из-под челки резной глаза:
Мир и счастье вам, внуки и правнуки!
Вы растете выше и выше.
Столько видано-перевидано,
Что не страшно уж ничего.
Может быть, наконец поймете,
Что никак без меня не выжить…
Старый дом в переулке соседнем —
Да услышится слово его!
1981
* * *
Я в дом вхожу.
Как тысячи других, он
С подтеками на коже крокодильей,
С бетонными надбровьями балконов,
С рядами окон пыльных и холодных
И равнодушно зрящих в этот мир.
В подъезде пахнет жареной картошкой
И древнегреческой рыбешкой мойвой.
На первом этаже у врат картонных
Звоню и слышу легкие шаги.
Дверь открывает человек с глазами,
Быть может, серыми,
Быть может, голубыми:
Мне трудно разглядеть из-за улыбки,
Вдруг заблестевшей в рыжей бороде.
Не той, что вроде запонки вдевают
В манжет,
Но неожиданно янтарной.
Тотчас ее оранжевые искры
Зажгли ответ и на моих губах.
И я вхожу на долгую вечерню
Открытых душ, веселых и печальных,
И жаждущих творить себя и тех,
Кто еще не согнут смертной этой жаждой,
Но благовест улыбок нефальшивых —
Залог, что жажда пробудит их рост.
На связке красно-голубых шаров
Через окошко в небо улетает
Негромкая, торжественная песня,
И звонкие, как дождик, акварели
По стенкам растекаются, смеясь.
И бьют из дали, светлой, неоглядной,
Колокола церквушки невозвратной,
И стынет рыба с жареной картошкой
Под шпилями дешевого вина.
О, нет, здесь не убежище улиток —
Все, что звенит и светит в этом доме,
Пришло из потной толчеи трамвайной,
Крупинками просеянного солнца
Из торжища, распахнутого всем.
И волны невозможного нахлынут,
Горячие и радостные волны.
Захочется доказывать кому-то,
Что все пойдет на свете по-иному,
Когда мы в Дом войдем поодиночке
С глазами, опрокинутыми в небо,
И жаждой дотянуться до него.
1980
ГЛАВНЫЙ ПОДЪЕЗД
Жизнь, похоже, для нас
Все подъезды парадные заперла.
Всюду с черного хода
Базар бесконечный кипит.
Могут в розницу души
Оценивать долларом снайпера,
Может оптом поднять
Их задаром на воздух шахид.
Как в замедленной съемке,
Качаются перед глазами
Вавилоны витрин
И политики лживая медь.
Человек на планете
В слепом ожидании замер:
Провалиться ему
Или все же глаза протереть,
Разобрать до земли
Все подмостки театра абсурда,
Маски снять с лицедеев,
Их плечи отправить под крест
И вернуть этой жизни
Открытый, простой, неподсудный,
Пусть не слишком парадный,
Но все-таки главный подъезд.
2004
НАЕДИНЕ С ОГНЕМ
Мы молчим с моим старинным другом.
Печь открыта, в ней поют дрова.
Им за дверью подпевает вьюга,
Вьюге не нужны мои слова.
И огонь печной не ладит с дымом.
Нам здесь хорошо молчать вдвоем.
В сущности, мы тоже о любимом,
В тишине безмолвствуя, поем.
Черный мрак окошками-глазами,
Не мигая, изучает нас.
Самое святое несказанно,
Самое большое не для глаз.
Самое заветное без звука
Понимает, чем душа жива.
За окном поет ночная вьюга.
В печке подпевают ей дрова.
2007
ДОМ И ДЫМ
Ухожу опять в свое молчание,
Как домой, где не нужны слова.
«Дом» и «дым» похожи по звучанию,
Смыслы сочиняет голова.
Лишь она, словами душу мучая,
Делит жизнь на плотность и на сон.
А у Бога в жизни все текучее,
Он неуловим и невесом.
Вот и ты, поэт, неутомимо
Жив пока, служи любым словам:
Тем, что тают в небе струйкой дыма,
И в огне сгорающим дровам.
2013
* * *
На этом свете и на том,
Меняя лики, годы, местность,
Везде мы ищем Отчий Дом,
Находим всюду Неизвестность.
Она загадочно поет,
Она неудержимо манит.
Сам Бог — не вечный ли полет
Куда-то в облачном тумане?
2006
* * *
Лечу! Кому такое не приснится?
Лечу все выше к облакам и в них…
Но пробужденья грубая десница
Бьет по крылам и сбрасывает вниз.
Знакомая дорога вспухла глиной,
Отталкивая сердце и глаза.
Дождливый день, безрадостный и длинный,
Как взлетная, сереет, полоса.
Уравновесим горестные чувства,
Освободим раздумья от слезы.
Нет в мире справедливее искусства,
Чем долгий поиск взлетной полосы.
Глоток воды, ломоть ржаного хлеба…
И мир опять восторгами храним,
Когда свое
Уходит дымом в небо,
А горнее
Становится своим.
1986—1996
МОМЕНТ ИСТИНЫ
И прости нам долги наши.
Евангелие от Матфея
Нам щедрот от властей,
Как цветов в декабре,
Не дождаться.
И долгов не простит
Все расчеты закончивший Бог.
Будет скорбь, словно прах,
На сердечное дно осаждаться
И надежда со дна
Подниматься к развилкам дорог.
Греет вера в нее —
В необъятную мощь бескорыстья,
Что так долго томилась
В оковах корыстных затей.
Так зачем же бояться
В душе прорастающих истин
И оплакивать пепел
Сгорающих в сердце чертей?!
Мы дождались сокровищ,
Несметных своих и нетленных,
На заре Сотворенья
Обещанных нашей судьбе.
Посидим же в согласье
С разбуженной нами Вселенной
В бессловесной молитве
Святым переменам в себе.
2007
* * *
Мне говорили — Бога нет,
Я верил в это,
Пока не загорелся Свет
В душе поэта.
Мне говорили: жди наград
За смертной дверцей,
Пока не вник я: рай и ад
В моем же сердце.
2006
* * *
Зазвучало в сердце независимо
От дневных видений и забот
То, что называют пианиссимо —
Тонкая мелодия высот.
Нежная, родная, невесомая…
Как ее мне дольше пронести
Через будни наши невеселые,
Не помять, не затоптать в пути.
2002
* * *
«Кто жизнь не любит, смерть того страшит», —
Промолвил эллин, выпив яда чашу.
Он словно прозревал эпоху нашу,
Где гибель не пугает, но смешит,
Где рвутся миокарды от цинизма,
Где совесть — одинокая синица —
От холода всеобщего дрожит.
2005
ТРУТЕНЬ
Мой рой шарманку жизни крутит,
Один и тот же вальс гудя.
А я молчу.
Мне имя трутень,
И Бог моим делам судья.
Точней, безделью.
В дождь и ветер,
Их заслужил я или нет,
Найдутся мне на этом свете
И угол в улье, и обед.
Я никогда не лезу в драки,
В чины мне тоже скучно лезть,
Я также не желаю тратить
Себя на месть или на лесть.
Но раз в году порой полдневной,
Не подначальный никому,
Лечу вослед за королевой.
Куда?
Хоть к солнцу самому.
И там, в лазури поднебесной,
За миг любви приму я смерть,
Чтоб кто-то мог в каморке тесной
Весь год трудиться и гудеть.
1984
* * *
Я петь уже не в силах о любви,
Затрепанным и мертвым стало слово.
Его твердим мы снова, снова, снова.
Но мир, как и всегда, простерт в крови.
Я петь уже не в силах о любви,
Боюсь себя я пустословьем сглазить.
В пространство шлю признания свои,
Навстречу принимаю безобразье…
Труба архангела в последний раз трубит,
И ангелы склонились к изголовью.
Я петь уже не в силах о любви,
Я должен быть, я должен стать любовью.
2003
ЛАДОНЬ
Открытая ладонь, тебе даны права
Понять язык воды и что задумал воздух.
Касается тебя и солнце, и трава,
И запахи цветов, и шепот мыслей звездных.
Начертана в тебе судьбы грядущей нить
И знаки всех планет проявлены на коже.
Ты можешь все сломать и снова сотворить,
И быть ни на кого на свете не похожей.
Еще тебе дано любимых обнимать,
Им нежно гладить грудь, и волосы, и плечи…
И счастье потерять, и вновь его поймать,
И подпереть щеку в надежде новой встречи…
2004
КОРАБЕЛЬНЫЙ ГВОЗДЬ
Я старый гвоздь на русском корабле,
по шляпку вбитый плотниками в днище.
Плыву домой, к неведомой земле,
где мой корабль причал надёжный ищет.
На мачтах истрепались паруса,
на палубе танцуют волны-звери.
Команда верит в Божьи чудеса,
а я в железо собственное верю.
А также из ободранной доски
стремлюсь наверх настойчиво и рьяно.
Я в трюме задыхаюсь от тоски,
хочу помочь заботам Капитана.
И чуя мою древнюю тоску,
мне шепчет Капитан, поправив парус:
— Держи, дружок, держи свою доску,
А с парусами как-нибудь я справлюсь.
ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ
Течет река. Морозно. Тишина.
Еще качает лодку у причала
И солнце рядом
Темная волна,
Задумчиво качает, величаво.
Неторопливый загородный мир
Наш ералаш, похоже, не тревожит.
Ну, снова подеремся, пошумим,
В который раз, как змеи, сбросим кожи.
На помощь Бога снова позовем
И вымажем себя в земном мазуте.
И плакать будем, каждый о своем,
И все о сути,
О бессмертной сути.
А суть светла и наша, и реки:
Спускаются, смеясь, на землю дети,
Уходят в небо с грустью старики,
И все течет, течет на белом свете.
2006
ВЕТЕР МГНОВЕНИЙ
Новогодний вальс
В Новом году
От судьбы ожидаем удачи,
Но на ходу
Ошибается ветер незрячий.
То упадет самолет,
То догонит волна наводнений.
Слишком уж часто печали нам шлет
Ветер мгновений.
Кружатся, кружатся, кружатся
Ветры и вальсы.
Их невеселому кружеву
Не поддавайся.
Сменится время тревог
И дурных настроений,
Ляжет котенком у ног
Ветер мгновений.
Мир этот создан
Из грозных мгновений и мудрых.
Ночью беззвездной
Рождается светлое утро.
Душу и грудь холодят
Нам крутые метели.
Но в Новый год зажигают наряд
Звезды и ели.
Кружатся, кружатся зимние
Ветры и вальсы.
Плечи любимые,
Нежные женские пальцы.
Время меняет страницы
Своих откровений.
Вдруг присылает жар-птицу
Нам ветер мгновений.
2010
|
