|
Нынче осенью, а точнее, в начале октября 2008-го года, побывал я на острове Патмос, который находится на реке Катуни, протекающей в районе посёлка Чемал Республики Алтай. Остров ещё называют «Макарием» в честь святителя Макария (Невского), который прибыл в эти места ещё в середине 19 века молодым священником, прослужил здесь много лет, миссионерствуя среди местного населения. Это был выдающийся подвижник православия, настоящий светоч его. Макарий долгое время без помощников вёл не только все церковные дела, но был учителем грамоты, врачом, акушером, наконец, мудрым советчиком жителей Алтая и по части духовной, и по самым разнообразным проблемам мирским. В любое время дня и ночи он отправлялся верхом на лошади в отдалённые стойбища, выполняя неотложные нужды алтайцев. Макарий оставил по себе в этих местах легендарную память. В настоящее время руководством РПЦ он причислен к лику святых. Понятно, что человек такого уровня не мог дать названия острову на сибирской реке случайно. Но почему именно Патмос?
Есть церковное предание, что Иоанн Богослов, давший христианскому миру Откровение, или по- гречески, Апокалипсис, которое вошло заключительной книгой в Новый Завет, имел видение двух храмов. Один из них будет построен на острове Патмос в Эгейском море, где сам Иоанн получил своё Откровение, а другой - в Сибири, в горах Алтая.
Есть другое предание местных алтайцев, что последняя битва между силами Света и силами тьмы произойдёт на реке Катунь и победное знамя Владыки мира – Белого Бурхана будет развернуто сначала над горами Алтая, а затем над всем миром.
Вот с такой информацией, вековой и двухтысячелетней давности, размещённой на многих рекламных сайтах туристических фирм в Интернете, я приехал с группой друзей в посёлок Чемал Республики Алтай, чтобы поклониться Патмосу.
Нам повезло. Многолюдное в летние дни место паломничества оказалось пустынным, а обстановка - дивной. Щедро сияющее, но не жаркое солнце, огромное без единого облачного пятнышка небо и роскошная палитра золотой алтайской осени. Мы оставили машину на месте, обозначенном для парковки, и отправились к острову через сосновый бор пешком.
Лес кончился, нашим глазам открылся висячий мост через реку, за ним – громада острова. Я бывал на Катуни во многим местах, начиная от её рождения в ледниках Белухи, и далее по течению в Катон-Карагайском районе Казахстана, в районе Усть-Коксы, по Чуйскому тракту, наконец, в шукшинских Сростках перед её соединением с Бией и образованием Оби. Видел ряд островов, порогов, живописных глыб среди речной катунской стремнины, но ничего подобного Патмосу не встречал на реке никогда. Остров походил на замок, но только не мрачной средневековой архитектуры, - или на древний русский струг, но колоссальных размеров. Сходство именно с расписным стругом придавала также пылающая крона осенних лиственниц, берёз и ярко-красная листва кустарников на фоне тёмно-зелёных хвойных деревьев, растущих на Патмосе.
Мы ступили на мост, глянули вниз и замерли... С этой точки остров выглядел как драгоценный камень в оправе кольца-реки. Только цвет кольца был бирюзовым, а камня – золотым. Катунь в осеннюю пору на всём своём среднем течении имеет яркий бирюзовый оттенок. Она лишь в истоках, когда вытекает из ледников, белого цвета, откуда, кстати, пошло название Беловодье, и в конце, - когда становится Обью, приобретает серо-зелёный оттенок. Здесь же, у Патмоса, Катунь, замедляя бег, становилась похожей на прекрасный зелёно-голубой витраж, в котором причудливо меняются разные водяные знаки, словно кто-то чертит таинственные иероглифы на воде.
Описываю то, что поддаётся некоторому описанию, но никакими словами невозможно передать ауру чарующей тишины, которая охватила меня, когда, стоя на мосту, я смотрел вниз, в небо и окрест. Состояние можно было назвать блаженством, экстазом, исихией, катарсисом, полнотой жизни... В словах ли дело?..
На острове возвышался небольшой храм. Находившая там послушница Татьяна тихим голосом рассказала нам историю его возникновения, гибели и нового рождения. Построен был храм в начале прошлого века по благословению того самого легендарного Макария, который после своей службы на Алтае и в Томске был переведён в Москву, стал митрополитом Московским и Коломенским. Но Алтая Макарий не забывал никогда, построил в Чемале не только церковь на Патмосе, но также больницу, школу. Храм в конце 20-х годов большевики разрушили. А в 1991-м году в посёлке появилась чета москвичей – Виктор Николаевич и Галина Сергеевна Павловы. Они задумали восстановить труды Макария. Для этого продали московскую квартиру, машину, мебель, приобрели на Алтае скромное жильё, а все остальные деньги вложили в восстановление храма. Для начала построили висячий мост, потом взялись за строительство церковного здания, которое завершила уже Барнаульская епархия...
- Иконы появилась...- закончила свой рассказ Татьяна, подведя нас к ликам Божьей Матери и Николая Чудотворца.
Тонкий аромат мирра исходи от образов. Светлые лики проступали сквозь почерневшую от времени олифу.
- Обновляются...Мироточат... – торжественно прошептала послушница.
Покидая Патмос, я решил посидеть в лесу, на берегу Катуни. Выбрал уединённое место, сел на лавочке. Сколько просидел, сказать не могу, течение времени в этом месте не чувствуется, словно оно остановилось. Но, думаю, моя созерцательная пауза продолжалась не долго. Если бы отсутствие было длительным, то, друзья, которые прошли вперёд к машине, наверняка вернулись бы меня искать и нашли бы быстро, поскольку территория леса у храма невелика.
А моё душевное состояние на лавочке было продолжением блаженства, испытанного на острове, хотя слабее, и сопровождалось разными мыслями, которые лениво проплывали в голове, как облака в небе.
Я пытался сосредоточиться, молиться, и вдруг боковым зрением заметил, что рядом со мной на скамейку кто-то сел. Повернув голову, увидел человека в чёрном монашеском одеянии, средних лет, голубоглазого, с небольшой бородкой. Солнечные лучи, пробивавшиеся через ветки высоких сосен, создавали иллюзию голубой дымки, словно на картинах Шишкина. И лицо человека казалось нереальным в окружении этой дымки, парящим, призрачным. Я инстинктивно сделал мысленное крестное знамение. Человек улыбнулся, видимо, почувствовав моё душевное движение.
- Понимаю, понимаю ваше состояние, обороняетесь против прелестей. Успокою вас, я вполне реальный человек, не видение, не фантом. Хотя,.. - он несколько секунд помолчал, - здесь бывают и фантомы, скажем так, невысокого свойства...
- Вы о чём?
- Когда окончили строительство этого храма, некоторое время не могли подыскать достойных насельников-монахов. Пришлось оставить сторожем одного из бывших строителей, в прошлом судимого. Вызвался сам на охрану, клялся, что не посрамит имя Иоанна Богослова, в честь которого назван храм. – Мой собеседник снова замолчал, видимо, ему не очень хотелось вспоминать прошлое. Потом продолжил - Стал безобразничать, водить сюда таких же друзей-пьяниц, как сам и, наконец, умер от инфаркта. Сейчас тень его бродит в этих деревьях. Некоторые чувствительные люди видят мрачную тень, спрашивают, как черти могут добраться до самых святых мест? – закончил свой рассказ монах.
- У меня такой же вопрос, - заметил я.
- Не хитрите, сами знаете, как они сюда добираются. Где много света, там тьмы ещё больше, не так ли? Я ведь знаком с вами.
- Не припомню что-то...
- Имею в виду ваши статьи, книги, фотографии в книгах...
- Понятно! Ну что же, давайте знакомиться лично. Моё имя вам известно. Кто вы?
- Можете называть Иваном Ивановичем, – как-то странно улыбаясь, ответил монах.
- Не по правилам играете, Иван Иванович. Вы знаете меня по моему настоящему имени, а сами укрываетесь за псевдонимом.
- Ну что ж, называйте отец Иоанн. Хотя вам, человеку старше меня вроде бы неудобно величать меня так. Какой я для вас отец!
- Ничего, я к неудобствам жизни привык. Кстати, ловлю вас на первом неудобстве. Объясните, почему с увеличением света умножается тьма? Количество церквей и священников в стране растёт как на дрожжах, а нравы-то не улучшаются. Даже – наоборот. Почему?
- По кочану.
- Я серьёзно спрашиваю.
- Я серьёзно и отвечаю. Церкви-то растут, как кочаны в огороде. Можно при них пристроиться - и грызи капусту всю жизнь. Работа, как говорится, не пыльная...
- Вы, монах, так оцениваете деятельность церковного ведомства?
- Я не ведомство оцениваю – людей. Рыба ищет, где глубже, человек - где лучше... Церковь сегодня в моде, вот и хлынул в неё разный люд. И хороший, и всякий, и тёмный. Многие идут в священники, чтобы укрыться за алтарём от штормов жизни. Другие - капитал приобрести и невинность соблюсти. То есть прожить спокойную жизнь на земле и заслужить себе такое же безметельное место в раю. Все нынче понимают, идёт светопреставление, нужно определиться где-нибудь по соседству с Богом. Укрыться, так сказать, за его необъятной спиной.
- Интересно, отец Иоанн, слышать от вас такие разговоры, - удивился я. – Вы говорите о своих коллегах - «разный люд». Неужели все такие? Я, например, знаю совсем других священников. Один по совместительству с работой в церкви возглавил колхоз в родной деревне. Не захотел равнодушно смотреть, как разваливается хозяйство, как спиваются мужики. И ведь вытянул, по слухам, колхоз.
- И я таких знаю. И Макарий был таким, иначе мы с вами не встретились бы здесь. На том стоит, и стоять будет церковь. Пока не переведутся в ней живые люди. Церковь ведь не фирма – люди.
-Тут мы с вами сходимся, отец Иоанн, на все двести процентов. Люди есть в церкви, были в прежней власти, есть в нынешней. Дело ведь не в том, как называется организация, КПСС или РПЦ. Главное, кто управляет организацией. Так?
-Так.
-Но живых людей в любых организациях, ох, как мало! Не так ли?
-Согласен, мало. Их никогда много не было. Помните, как Господь собрал апостолов и сказал: идите и проповедуйте Слово Моё. Вас мало, но вы, как дрожжевая закваска. Придёт время, тесто будет готово, и черти одумаются.
-Насчёт теста и чертей, которые одумаются, я таких слов в Евангелии что-то не припоминаю, - возразил я.
-Это я вам говорю, - рассмеялся мой собеседник. - Уточняю, так сказать, слова Господа.
-Вам дано право уточнять Писание?
-И вам оно дано. И любой, кто говорит правду, может, дополнить мнение Господа. Мыслью, Словом, Делом. Право и правда – одно и то же.
- Как вы хорошо выразились! Наши демократические правозащитники вам бы за такие слова в ладоши похлопали, - ехидно поддакнул я.
- Одумаются! - решительно повторил отец Иоанн.
- Неужели?
- Куда им деваться? У чертей ведь сегодня тоже полный разброд и самоедство. Прав они дали всем выше головы, а пользуются ими только сами. Говорят, что хотят, делают тоже, что душа пожелает, денег полно. Всё у них есть, кроме счастья. Меняют любовниц, жиреют, болеют дурными болезнями, спиваются, отстреливают друг друга. Если не сами, так дети... А тут ещё наводнения, землетрясения, оползни всякие... В Европе морозы ударили. В Америке торнадо...
- Подождите, подождите, вы о каких чертях говорите, отец Иоанн?..
- О тех, что были, о тех, что есть, что мельтешат на телевидении. Вспомните большевиков: начали, как черти, а кончили как люди. Сначала сотворили в России великую смуту, потом выиграли самую страшную в истории войну, построили могучую державу.
- И увенчали её рыночным раем...
- Дело обыкновенное. Захотелось, чтобы всё было, как у соседних чертей. Кроме того, соскучились по революциям. Устроили новую, денежную, конца ей пока не видно...Только те большевики души-то не портили, а эти душегубством занялись.
- Вы знаете, отец Иоанн, мне приходилось беседовать с некоторыми нынешними чертями, как вы изволили выразиться. Что-то не замечал я у них желания одуматься и прекратить душегубство.
- А человек и не может измениться сам. Изменяет человека Господь. Он его сотворил из глины, вдохнул огонь Свой, обжигает глину веками. Глину, которая лжёт, грабит, бесчинствует. Он её в нас не только обжигает, но и отжигает. Когда потихоньку, когда круто... Вы ведь в ваших статьях цитируете Писание: «Бог есть огнь поядающий».
- Увы, отец Иоанн. Если посмотреть на историю, так там, действительно, одни огни, нас поядающие. То войны, то революции, то природные бедствия... Когда это закончится, по вашему мнению?
- Уже кончилось, - неожиданно ответил мой собеседник. – Гляди! – впервые он обратился ко мне на «ты».
Я огляделся. Передо мной пылали тем же ярким осенним пламенем свечи берёз и лиственниц, плыл по бирюзовой Катуни прекрасный струг Патмоса, рядом стояли тёмноликие сосны. Но всё было другим, и я сам сделался другим. Я чувствовал себя водой Катуни, храмом острова, каждой травинкой и каждым деревом этих мест. Блаженное состояние усилилось во много раз, и в то же время всё тело пронзил священный трепет. Вспомнились пушкинские строки: «И внял я неба содроганье, и горний ангелов полёт, и гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье...»
- Отец Иоанн, что вы сделали со мной?
Но на мой вопрос никто не ответил. Я повернул голову в сторону, где сидел монах, скамейка была пуста.
К ней шли друзья, которые отправились на розыски меня.
Вернувшись в Новосибирск, я засел за стихотворный отчёт об увиденном. Впечатления острова стояли в глазах, как живые, однако стихи шли с большим трудом, не хватало слов. Главная мысль определилась сразу и чётко – алтайский Патмос нёс идею, отличную от той, которую исповедовал апостол Иоанн на острове в Эгейском море: эпоха страданий на Земле закончилась, наступает царство спокойствия, красоты, радости. Такая мысль пронизывала меня всего, вибрировала в моём теле с головы до ног. Но словесные краски для передачи состояния, которое охватило меня на острове, давались тяжело.
Подняв голову от стола, я вдруг заметил боковым зрением, что рядом со мной кто-то стоит. Ни лица, ни одежды различить было нельзя, но когда я повернул голову в сторону тени, чтобы лучше её разглядеть, она исчезла. Так повторилось несколько раз. Опыт взаимодействия с «тенями» на Алтае у меня был, поэтому никаких особых волнений я не испытал. Помню однажды, во время похода к Белухе, мы остановились на ночлег в низком болотистом месте. Обычно, разбивая бивак, мы читали «Отче наш» и посылали краткое сообщение духам мест, что наше пребывание будет недолгим и что мы пришли с благими намерениями. В этом же случае из-за позднего времени и сильной усталости ни молитвы ни «послания» не совершили. Ночью, выбравшись из палатки, я увидел в лунном свете высокие тени, угрожающе обступившие лагерь. Пошёл навстречу одной из них. По мере моего приближения она уменьшалась в размере, а когда подошёл к ней, увидел на земле в лунном свете тёмное пятно.
Знал я и случаи автоматического письма под диктовку теней. Со мной, правда, такого не случалось, но мне приходилось получать по почте стихотворные «мэсэджи», полученные от «теней» Есенина, Пушкина, Блока. Мои корреспонденты уверяли меня, что они общаются с указанными «тенями», но качество этих небесных посланий вызывали серьезные сомнения в идентичности «теней».
Моя же тень была молчалива, ничего не диктовала и не вызывала во мне протеста. Как только я закончил стихотворение, она исчезла, оставив благоуханный аромат ладана. Стихотворение помещаю ниже.
ОСТРОВ НА КАТУНИ
Мы шли по лесу, осенью зажжённому,
мы подошли к висячему мосту,
и замерли на нём заворожённо,
робея потревожить красоту.
Река, замедлив бег и даже пятясь,
внизу круги чертила и кресты.
Из них вставал подобьем струга Патмос –
наследник Иоанновой мечты.
Её на остров перенёс Макарий,
он завещал: здесь вспыхнет новый мир.
Мечте берёзы, словно помогали,
горя свечами в голубой эфир.
Пылали также лиственницы жарко,
сбивая с кедров царственную спесь.
Владыка Хронос, ревностный служака
всех перемен,
не шелохнулся здесь.
И всё, чем нас пугало Откровенье,
что обещало страшную войну,
желтело, зеленело, багровело,
преображаясь в мир и в тишину
Прошло три месяца.
Конец каждого года и начало следующего я обычно провожу в Москве у сына. Решаю кое-какие деловые вопросы, главным образом издательские. И в декабре нынешнего года тоже отправился в столицу. Сын живёт рядом с Лефортовским парком, где я обычно по утрам делаю часовую физзарядку. В эту пору в Москве нередко идут дожди, поэтому в парке присмотрел нечто вроде крытой веранды, где прячусь от непогоды и, совершаю свои упражнения.
...Отжимаюсь на руках от пола, рядом падают капли дождя, вдруг смотрю – по соседству с моей головой вырастают мокрые башмаки. Поднимаюсь, вижу знакомое улыбающееся лицо.
- Отец Иоанн! Какими судьбами?!
- На этот раз имеете полное право называть меня Иваном Ивановичем.
В самом деле, мой знакомый был в плаще и в кожаной кепке, наподобие той, какую носит московский мэр Лужков. Голубоглаз, свеж лицом, но...чисто выбрит.
- Разве монахам разрешается брить бороду и ходить в цивильной одежде? - осведомился я.
- Это то, что вас в данную минуту больше всего интересует? – добродушно откликнулся мой визави.
- Нет, меня больше всего интересует ваша удивительная способность вдруг исчезать и также внезапно появляться.
- Многолетняя тренировка, вроде вашей зарядки, - поскучнев, ответил Иван Иванович, он же отец Иоанн.
- И всё-таки, как вам это удаётся?
- Что именно?
- Ваши внезапные появления, как в древнегреческих драмах – дэус экс махина? Честно говоря, мне трудно понять, как у вас это получается?
- Так вы же сами в книжках пишете о всяких чудесах, телепортациях и тому подобном. Книжки ваши, как уже говорил, я почитывал.
А ещё там, на Алтае, вы ввели меня в удивительное состояние. Когда же я очнулся – вас нет. У меня столько вопросов возникло...
- Отвечать?
- Был бы вам весьма благодарен.
- Тогда по порядку. Насчёт того, как удаётся... - рабочая необходимость. Ушёл же я спокойно, не слишком быстро, а вы пребывали в вашем… - он помолчал, подыскивая слово, - погружённом состоянии. Сами говорите, что очнулись, когда меня не было. Так что и чудес никаких не было.
- А как насчёт состояния, в которое вы меня ввели?
На мой вопрос он ответил вопросом:
- Скажите, когда-нибудь раньше вы испытывали чувства вроде тех, которые возникли у вас на Алтае в моём присутствии?
- Да было нечто похожее в Москве много лет назад, потом лет восемь назад я испытал подобное состояние в Индии. Случалось приходить в восторг и на Алтае, Я ведь там бывал не один раз.
- Я спрашиваю не о восторге, - нахмурился мой собеседник, - я говорю о чувстве единства с миром.
- Такое пережил, можно сказать, впервые.
Прогуляемся, - неожиданно предложил «Иван Иванович».
Беру его имя в кавычки, потому что он явно не походил на того, за кого себя выдавал. Во-первых, возраст. Ему можно было дать и двадцать пять и пятьдесят. Свежее, молодое, чуть загорелое, совершенно не московское лицо человека, который приехал откуда-то с гор, где много солнца. В Москве же солнца почти не увидишь. И в тоже время лучи морщинок в углах живых голубых глаз. И кожа, не то, что холёная, а какая-то удивительно чистая, словно у юной девушки или у ребёнка.
- Сколько вам лет? – спросил я.
- Если скажу восемьдесят – подойдёт?
Я промолчал. Меня начала немного раздражать эта игра в таинственность. Чего он хочет от меня? И зачем я выслушиваю его многозначительные поучения?
Мы прошли мимо заколоченного досками, приготовленного к реставрации скульптурного Лефорта, спустились к пруду. На его ещё незамёрзшей поверхности плавали утки. Мой спутник вынул из кармана целлофановый пакет, высыпал содержимое на берег. Утки подплыли к берегу, но остановились поодаль, ожидая, когда мы удалимся. Мы поднялись к соседнему кафе. Утки высыпали на берег, принялись подбирать корм, ссорясь, выхватывая кусочки друг у друга.
- Вот так и люди, - промолвил мой знакомый, - хлеб наш насущный даждь нам днесь и возвращайся в свои небеси, не мешай нам жить, как жили. Хлеб мы как-нибудь поделим сами...
- Вы о чём? - с нарастающим раздражением спросил я. – Кого эти люди, по-вашему, возвращают в «свои небеси»? За долгую жизнь я повидал немало «мессий», «христов», «архангелов» и прочих «высоких» духов. Одни из них домогались от меня поклонения, другие пытались всучить для распространения свои сомнительные труды, третьи просили денежной помощи, четвёртые...
- Я как раз принадлежу к четвёртым, - угадал мои мысли «Иван Иванович». Не мессия, не Христос, не архангел. Обыкновенный Божий человек, которому, правда, не восемьдесят, а все сто восемьдесят, может быть даже тысячу восемьдесят лет.
- Неужели столько? – иронически заметил я, пряча свои чувства.
- Оставьте иронию при себе. Я говорю о том, что люди приходили на эти берега сто восемьдесят и тысячу восемьдесят лет назад. Что утки плавают в Лефортовских прудах, примерно, три века, а раньше плавали в соседней Яузе. Летом и осенью. Зимой улетали на юг. Теперь живут в столице круглый год. Пока льда нет, плавают в прудах, пруды замёрзнут- переселятся на Яузу. Она ведь, эта бедненькая река, благодаря достижениям цивилизации, свободна ото льда круглый год. Сточные воды и мазут не дают ей передохнуть. Я говорю правильно?
- Вы говорите очевидные истины. Или, как выражается один наш учёный, – невероятно-очевидные.
- Я скажу вам ещё одну невероятно-очевидную вещь: скоро и пруды не будут замерзать зимой. Так?
- Да, учёные говорят о потеплении климата на Земле.
«Иван Иванович» остановился и пристально взглянул мне в глаза. Его собственные глаза из голубых сделались тёмными, глубокими, проникающими в душу. Моё раздражение куда-то ушло, я почувствовал себя в обществе собеседника легко и радостно.
- Что ещё говорят ваши учёные? – спросил он.
- Они говорят, что вслед за финансовым кризисом разразится экономический, потом системный...
- Тоже правильно, кроме порядка. Земное движение вперёд совершается в обратном порядке: системный кризис идёт уже по меньшей мере две тысячи лет, экономический и политический - весь двадцатый век, а финансовый, действительно, начался, потому что мир сходит с ума от…бумаги. Представляете себе, одна страна напечатала несколько десятков тонн зелёных бумажек, и заставляет население планеты стонать от ужаса, что мир пойдёт ко дну, если эти бумажки ничего не будут стоить. Не бред ли!?
Я не ответил.
Мой собеседник остановился и вновь своим цепким взглядом зацепил мой:
- Я прошу вас записать наши беседы. Записать и напечатать где-нибудь в газете или в журнале. Всё запомнили, о чём мы говорили? У вас хорошая память? – строгим наставническим голосом спросил Иван Иванович.
- Пока не жалуюсь.
- Напишите, о том, что видели на Алтае, что Судные времена, описанные Откровением апостола Иоанна, закончились, что Новая земля и Новое небо над нею уже состоялись. А зелёные бумажки, которые навязали сегодня миру вместо Бога, истлеют так же, как жёлтые осенние листья, упавшие вниз...
- Но пресса нас пугают всякими ужасами.
- Какими, например?
- Ссылаются на пророчества Кейси и Ванги, что Америка пойдёт ко дну, что Европу тоже захлестнут волны океана, и она превратится в архипелаг.
- Разве такое на Земле не случалось? И потопы были, и огонь сжигал материки. Люди перебирались на другие земли, начинали новые цивилизации.
- Есть ещё сценарии мировых войн за природные ресурсы, за пресную воду.
- Пусть сценаристы и воюют. А люди устали. Эпоха мировых войн закончилась. Вряд ли кого, кроме кучек фанатиков, заставишь сегодня воевать.
- Говорят и показывают фильмы о возможности завоевания нашей планеты злобными инопланетянами.
- Ну да, говорят и снимают кино те, кому за это платят теми самыми зелёными бумажками.
- Иван Иванович, я так и не понял, кто вы? – озвучил я вопрос, который не прекращал вертеться у меня на языке.
- Я же вам сказал: Иван Иванович Иванов, он же отец Иоанн. Разве сказано недостаточно внятно? Или так уж важно, как меня зовут?- упрекнул меня мой собеседник. Глаза его при этом насмешливо блеснули.
- О чём нужно написать ещё? – вздохнул я.
- О том, что век бесов заканчивается, что они должны стать людьми или уйти с планеты навсегда. Что над Сибирью, а потом над Россией и всем миром поднимется солнце Новой Эпохи.
- Вы думаете, читатели поверят всему этому?
- Поставьте заголовок – фантастический рассказ или, как Достоевский – «сон смешного человека».
- Лучше я напишу: «Русская сказка о джинне по имени Ваня из новой серии «Тысячи и одной ночи».
- Пойдёт! И начните так: «Он возник передо мной на Алтае... Нет, он вынырнул из чрева горы, похожей на большую бутылку. Над горой поднялось облако дыма, а в воздухе запахло нефтью, газом и самогоном...». Такой аромат добавит русского колорита и правдоподобия в ваш рассказ.
- Это уж точно. Сегодня даже у непьющих вся квартира нефтью и газом пропахла. От телевизионного ящика, - грустно согласился я.
- Что поделаешь, жизнь... – поддержал мою грусть «Иван Иванович», хотя в глазах его держалась всё та же ироническая улыбка.
- Вы называете происходящее сегодня жизнью? Мне кажется, это – кошмар.
- Не надо драматизировать ситуацию. Кошмары прошли, я бы назвал нынешнее состояние России театром абсурда. На авансцене. А в глубине сцены начинается новая, настоящая жизнь.
- Кроме шуток, что вы от меня хотите?
- Я уже сказал: напишите о том, что закончилась эпоха войн, революций, а также всяких гадостей: попсы, финансовых афёр, борьбы за ресурсы, государственного интриганства. Что наступило время истины, только истины, ничего, кроме Истины...
- Иван Иванович, пощадите, я обыкновенный человек! На землю приходили великие пророки, они предупреждали о грядущих бедствиях, которые подтверждались тут же. Но люди побивали пророков камнями, распинали, не слушали... Теперь, вы говорите, идёт спектакль абсурда и .предлагаете мне остановить это зрелище. Меня воспримут, как участника программы «Аншлаг, аншлаг!»
- Не случится ни первого, ни второго, ни третьего...
- На чём основана ваша замечательная убеждённость?
- Во-первых, потому что вы не сулите людям никаких ужасов. Ужасы кончились. Во-вторых, русского человека не напугаешь уже никакими страшилками. За свою жизнь он навидался их всяких - и настоящих, и мнимых. Что касается «аншлагов», то одурачиванию России тоже приходит конец.
- Вот-вот! - подхватил я его доводы. - В-четвёртых, вы предлагаете мне навеять «человечеству сон золотой», как сказано в одном сочинении. Чтобы надо мной посмеялись какие-нибудь молодые затейники из телепрограммы КВН.
- И сны закончились, смею вас уверить. Правда, один, самый последний, ещё придётся пережить. Потом наступит век Истины, век Реальности, об этом я твержу вам всё время. И не я один. Почему вы не верите? Почему предпочитаете верить всякому бреду и сброду?
Речь моего собеседника, казалось, проникала в каждый атом сознания. «Иван Иванович» говорил просто, убедительно, сердце верило ему, но рассудок восставал против всех его оптимистических уверений.
- Но с людьми-то, с людьми что будет, Иван Иванович?! Неужели так и случится – из чертей непонятным образом превратятся в ангелов?
- В ангелов-не в ангелов, но человеческий образ вернётся.
- По взмаху волшебной дирижёрской палочки!?
- Можно и так выразиться. Вы же видите, как по дирижёрской палочке телевизора можно калечить сознание людей, но есть палочка куда более могущественная. Вы сами это знаете. Вот только что сказали про сон золотой. Он прописан во всех религиях, особенно восточных. Последний сон человечества. Сказано, что наступит Час Икс, люди на мгновенье заснут и проснутся другими.
- Какими другими?
- Такими, как вы почувствовали себя на Патмосе, понимающими, что они, и берёза, и река, и травинка, и кедр связаны в общий узел, что все мы – части одного Великого Целого, которое называется Земля, Природа, Бог... Что больше не нужно уродовать землю, потому что уродуешь самого себя. Не нужно выхватывать друг у друга куски, потому что эти куски тебе и так принадлежат...
Голос человека, шагавшего рядом со мной, сделался взволнованным, страстным, высоким. Дождь в Лефортовском парке прекратился, выглянуло редкое в эту пору московское солнце. Заблестела тёмная. влажная кора лип, приободрилась зелёная травка, сохранившаяся ещё кое-где на газонах.
И вновь повторилась алтайская история. Пока я разглядывал распогодившийся парк, звуки шагов рядом прекратились. Иван Иванович исчез, словно сквозь землю провалился. Но как только я допустил в свою голову эту мысль, тотчас пришла опровергающая её: «Ну, уж только не под землю...Там ему делать явно нечего».
Вернувшись в квартиру сына, я последовал настойчивому совету моего таинственного знакомого: перенёс наши разговоры с ним на бумагу, назвав их «фантастическим рассказом». Я не мог поступить иначе, не мог назвать своё сочинение просто рассказом, ибо фантастика рыночной действительности с помощью телевизионного ящика стала нормой жизни. А прежние нормы жизни превратились в убогую фантастику. А ещё потому, что художественная литература вытеснена на задворки книжных магазинов, объявлена, по примеру Соединённых Штатов, «fiction» - выдумкой. Так что был вынужден назвать жанр своего сочинения фантастическим. В надежде, что когда-нибудь прежние и новые реальности поменяются местами.
Два дня ушли на раздумья, как окончить рассказ. И оба дня на моём столе лежала книга Томмазо Кампанеллы «Город солнца», которую кто-то, то ли сын, то ли его жена положили среди бумаг. Когда же на третий день по радио прозвучала итальянская песня «Вернись в Сорренто», пришло неожиданное решение поставить точку стихотворением, написанным, что говорится, в одночасье, легко и быстро.
«Вернись в Сорренто». Память вдруг запела
под русским небом итальянский гимн.
Мне вспомнился Томмазо Кампанелла
и Город Солнца, выстраданный им.
Я видел этот город на Алтае,
точнее, остров на Катунь-реке -
волшебный Патмос. Осень золотая.
Сиреневые горы вдалеке.
И светлый дух Макария Алтайского,
разлитый всюду. Сосны, Тишина.
Судьба всегда к святителям не ласкова,
к нему была особо тяжела.
И Кампанеллу родина ломала,
как наши сосны дикая гроза,
за то, что итальянцу было мало
молиться на святые образа,
святейшей инквизицией дозволенные -
душа к Христу воскресшему рвалась…
Во все века по вере и по-своему
еретиков воспитывает власть.
Один зачах на итальянском острове,
в тюрьме, другой глубоким стариком,
всю жизнь свою в живом Христе упорствуя,
скончался под чекистским колпаком.
А Патмос негодяи разорили,
монахов разогнали, храм сожгли.
Но он поднялся из безбожной пыли,
разрушить веру бесы не смогли.
Теперь тот Храм - родня планете целой
от Пушкина до Сент-Экзюпери,
Макария скрепляет с Кампанеллой
предчувствием евангельской Зари.
А всем нам открывает три дороги,
какую выбрать – каждому решить.
Одна, где можно рассуждать о Боге,
другая – верить,
третья – Богом жить.
Не уступая нежити ни пяди
живого, негасимого тепла,
а также не заботясь о награде
за все твои молитвы и дела.
Звенит в пространстве итальянский пафос.
Зовёт к себе Сорренто - русский Патмос.
(К СТАТЬЕ БЕЗМОЛВИЕ И ЛИКИ)
Не за тем, чтоб с грехами расстаться,
Не для праздных томлений души
В оны веки к пустынникам-старцам
Наши гордые прадеды шли.
И какой-нибудь грозный воитель,
Весь в былых и грядущих боях,
Перед тем, кто жука не обидит,
На коленях смиренно стоял.
Темнота? Суеверье? Юродство?
Или мудрый завет старины —
Напитаться святым благородством
Перед варварским делом войны?
Чтоб любовь и во мраке дышала,
Чтоб в жестоких трудах бытия
Возвышалась, добрела, мужала
Дорогая Россия моя.
|
