Художник и Поэт

(Размышления о Шукшинских чтениях в селе Сростки)

В 2006-м ему исполнилось бы 77 лет. Дата не круглая, по юбилейным меркам, но по религиозным – сакральная - две семёрки. Понятно, кто любит Шукшина, те носят его в сердце всегда, независимо от юбилеев и дат. Если же такие люди собираются вместе, если их много, тогда магнит памяти, по поверьям, привлекает к памятному месту душу того , кто место это телом покинул.

Летом 2006-го мне посчастливилось побывать в Сростках на ежегодном празднике, посвящённом Василию Макаровичу. Конечно, праздник меньше всего походил на то, как его называют – Шукшинские чтения. Чтения – это ведь когда собираются маститые учёные мужи, во всяком случае, эрудиты и докладывают друг другу свои научные изыскания, посвящённые выдающейся личности. Ничего подобного здесь не происходило. И самое главное, совершенно не ощущалось духа казёнщины, что, как правило, неизбежно в юбилейных акциях. Даже титулованные персоны, в числе которых находился сам тогдашний министр культуры Соколов, говорили просто и душевно. Остальные же, кто приехал на праздник, а это были многие тысячи людей (по подсчётам устроителей 15 тысяч), несли своё неподдельное сердечное тепло великому выходцу из Сросток. И проговоренную или невысказанную мысль о том, как нам сейчас его не хватает. Он стал фигурой знаковой, объединяющей, бесспорной. Похоже, что его любят все, что у него нет врагов, настолько его посмертная оглушительная слава объединяет думающую и чувствующую Россию.

Были здесь, конечно, и те, кто прибыл на гору Пикет себя показать. В лучшем смысле данного выражения, то есть показать своё творчество: песни, танцы, стихи, актёрское мастерство. Но ведь вполне могли показаться дома. Тем не менее, приехали без служебной командировки в Сибирь за тридевять земель! Причём тысячи гостей это проделывают который год подряд. Конечно, на празднике присутствовал незримо и сам Василий Макарович. Зримо - в виде бронзового памятника на вершине горы работы замечательного скульптора Вячеслава Клыкова.

С одной стороны, магнетизм Шукшина очень понятен. Шукшин привлекает любое живое сердце своей сердечностью, душевной распахнутостью, своей огромной любовью к родине и к людям, с другой, - вспомним, как он появился в литературе и в кино. Страна переживала хрущёвскую оттепель, оттаивала от культа личности и связанного с ним строго регламентированного искусства. Одновременно она «западала», как теперь говорят, на Хемингуя, Джойса, Кафку, Пруста в литературе, на Феллини - в кино, на джинсы и плащи-болоньи - в одежде. Вроде бы ничего плохого в этом не было, названные западные литераторы и кинематографисты были людьми замечательными, одежда совсем не дурная. Но одновременно мода на всё западное нередко рождала у очень многих, особенно у молодых, пренебрежение ко всему отечественному. Советское (значит, и русское) – это скверное, а made in USA – эталон. Почему? А потому что мы не любили и сейчас не любим, когда нам что-то навязывают нечто, даже если это нечто хорошее и, наоборот, любая новизна, пусть дурная, вызывает интерес. Впрочем, сегодня традиция навязывания не убывает, скорее, усиливается, только навязывают-то в основном такое, о чём и говорить не хочется..
Итак, Шукшин появился закономерно, словно по Божественному внушению именно в то время, когда Россия, всегда сама тяготевшая к разного рода заморским влияниям и как фляга мёда привлекавшая к себе разно рода чужих и своих ос, очень нуждалась в людях, которые смогли бы отстоять и сохранить, как говорят на Западе, русскую идентичность.

Он появился, как Ломоносов, когда в российской науке княжили учёные-иностранцы; как Пушкин, - когда русская словесность грассировала под французскую; как Есенин, - когда нас почти одолели «люди заезжие»; как Сталин, - когда «перманентная революция» Троцкого планировала сфабриковать из нас интернациональный тип «гомо советикус».

Из всех выступлений на горе Пикет (говорят, что настоящее её название - Бекет. И оно никак не связано с понятием казачьего пикета. Но народ, словно предчувствуя рождение под этой горой великого сторожевого казака Василия Шукшина, переиначил на свой лад прежнее название), так вот, из всех выступлений на этой горе мне больше всего запомнилось слово народной артистки России Людмилы Зайцевой. Она говорила о появлении Шукшина в Москве в солдатской гимнастёрке, в кирзовых сапогах. Он принёс в столицу конца 50-х – начала 60-х годов, в Москву кинематографическую, которая, как уже говорилось, в ту пору была в немалой степени заражена презрением к родному и преклонением перед чужим, русское народное начало. «Словно свежим ветром с гор подуло. Нам так не хватает сейчас шукшинского свежего ветра», - продолжала свою мысль актриса. И вдруг её голос перешёл на высокие плачущие регистры. «Спасите Москву! - выкрикнула она, Москва тонет в торговом зловонии, в коррупции, в пошлости, в бездуховности!» Мало кто понял, какое отношение к празднику имеет этот плач и почему собравшиеся на горе люди должны спасать столицу. Не помню кто, кажется, Панкратов-Чёрный, выступивший после Зайцевой хладнокровно заметил: «А почему собственно Москву нужно спасать? Москва - хороший город уже потому, что в нём жил Шукшин». Но права была, на мой взгляд, всё-таки взволнованная, может быть, даже немного истеричная Зайцева, а не рассудительный Панкратов-Чёрный. Москва, действительно, была некогда, если не хорошим, то во всяком случае жизнеспособным городом, так как в нём жил Шукшин и подобные ему. Говорю «подобные», потому что индивидуальности шукшинского типа неповторимы. А подобных становится всё меньше. Ушёл недавно неистовый (его сравнивают с протопопом Аввакумом) Александр Зиновьев. В литературе остаются Куняев, Проханов, Распутин, Личутин, Бондаренко можно назвать ещё несколько имён, но ряды редеют. И Зайцева била тревогу: Москва без здоровых, сильных русских людей стремительно деградирует, тонет, проваливается под землю в переносном, а теперь уже и в прямом смысле.

На Востоке есть поверье: там, где поселился хоть один праведник, там люди могут спать спокойно, в этом месте не случится ничего страшного. Может быть, поверье слишком категоричное, но, думаю, никто не станет возражать, что доля правды в таком поверье есть. Когда ушёл Лев Толстой в 1910 году, кто-то из литераторов заметил: «Пока жив был Лев Николаевич, я был уверен, что с Россией нечего непоправимого не случится. А теперь не знаю…» Так и вышло, революция произошла в отсутствие Льва Николаевича. В этой части я поддерживаю Зайцеву, но в другой - согласиться не могу, а именно в том, что кто-то должен приезжать и спасать Москву. Сегодня в опасности вся Россия и мы, рядовые сыны её, где бы ни находились, должны рассредоточить на своих плечах тот непомерный русский груз, который нёс гениальный Шукшин.
Разве не правда, что своей пассивностью, непротивлением злу или болтовнёй вместо дела мы очень перегружаем плечи больших людей. Сердце Шукшина не выдержало в 45 лет, как оборвалась рано судьба Петра 1, Ломоносова, Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Ленина, Есенина и других титанов, несших тяжелейший русский крест. Я думаю, пришло время, когда Бог даёт передышку исполинам, когда Он возлагает груз на плечи всех нас – кто хочет и может помочь Родине. Кстати, если уж я назвал выше имя Ленина, несколько слов стоит сказать по этому поводу. Известно, что мечтой всей жизни Шукшина было создать образ Степана Разина в литературе и в кино. Сценарий он написал, кино снять не успел, Менее известен тот факт, что Шукшин также страстно мечтал создать образ Ленина. Стоит задуматься над этим фактом: два великих русских литератора Есенин и Шукшин поклонялись Ленину? Неужели они были не правы, а правы в оценке наших революционных вождей гайдары, немцовы, сванидзе?!

И шуткой и всерьёз затронув почти все болевые точки своего времени и таким же образом, по-доброму насмешливым, но чаще всего очень серьёзно участвуя в дискуссиях о коммунистическом будущем страны, Шукшин не коснулся личности Сталина. Ни в конце 50-х на разоблачительной антикультовой волне, ни позже, когда волна сошла на нет, даже повернула вспять.
В чём дело? Ведь имел все основания выплеснуть в своём творчестве горечь за безотцовщину, которой обязан именно сталинскому времени. В разговорах такую горечь выплёскивал. Но в публичных высказываниях великий сын России был сдержан. Почему?

«Позови меня в даль светлую» - одна из главных граней шукшинского символа веры. Василий Макарович обладал достаточной зоркостью художника, чтобы видеть неизбежные чёрные тени всякой дали. Те самые, что неотрывны, неуничтожимы от света, меняют лишь форму. Те самые, что пока можно обуздать только сильной и жёсткой рукой. Кроме того, как истинный сын народа прекрасно понимал народную мудрость: суди мёртвых либо добрым словом, либо никаким. Народ никогда не пел панегирики вождю, это за него делали идеологи сталинской эпохи, но и не поминал вождя чёрным словом. То и другое делала чернь, именующая себя элитой общества. Ей в своё время дал точное определение Пушкин: «Живая власть для черни ненавистна, она любить умеет только мёртвых». В случае со Сталиным лицемерная любовь и откровенная ненависть сегодня поменялись местами.

Шукшин, на мой взгляд, молчал о Сталине также потому, что даль светлая, которая его звала, не должна пристёгивать к себе память о зле, оно найдёт лазейку, само прилепиться. «Пришёл человек в мир потрудиться, вырастить хлеб, сделать чудесную машину, построить дом, но ещё – чтобы не пропустить прекрасного…» (выделено мной – Ю.К.)». Ещё слова из рабочих записей Шукшина: «Важно прорваться в будущую Россию». Все же проклятия по адресу её тёмного прошлого, с какой бы личностью эти проклятия ни были связаны, лишь призывают тьму вернуться в настоящее вновь. Вот основа эстетики Василия Шукшина и того, что он не успел нам сказать.

Шукшин принадлежал к той символической и не только символической когорте русских атлантов, которые держали и продолжают держать на своих плечах небо над землёй, периодически проходящей жестокую, но необходимую чистку. Вместе с остальными людьми проходил эту чистку и он. Не хныча, не кланяясь власти, никогда не кривя душой, как и положено настоящему человеку. Там же, где он находится сейчас, - в небе он поддерживает российскую землю. Народ это инстинктивно ощущает и тянется к Шукшину, потому что он, как раньше говорили, небесный заступник, охранитель народный. Кто-то из исследователей творчества Василия Макаровича сказал, что со времён ухода Есенина ни один из литераторов не собирал на свои похороны такого количества людей, как Шукшин. В Союзы кинематографистов и писателей по факту ухода его поступило 160 тысяч писем!

Над головой Шукшина после его смерти появился ореол святости. Если бы Шукшину об этом сказали при жизни, думаю, он рассмеялся бы. Более того, однажды он остановился на паперти храма, в который хотел войти, упал на колени и заплакал: «Господи, не могу войти в храм Твой, потому что большой грешник». Но ведь и многие святые называли себя при жизни точно так же – великими грешниками.
Он мог себя называть, как угодно, для нас же, чем дальше отодвигает время его фигуру, она укрупняется, вырастает в явление былинного богатыря Пересвета или сталинградского сержанта Павлова в русской культуре. Он отвергал любые чужеродные поползновения на природу русской души, умел охранить в себе святая святых - родину. Большую и малую. Анатолий Заболоцкий, оператор «Печек-лавочек» и «Калины красной», а также друг В. М. присутствовал однажды при споре Шукшина с каким-то киношником о судьбах России. Оппонент в полемике сослался на мнение о России французского аристократа Астольфа де Кюстина в его нашумевшей когда- то книге о нашей стране. Шукшин внимательно слушал оппонента, потом сказал: «Почему Кюстин, Олеарий, кто-то там ещё, Русь, с дороги взглянувши, мерзавил? И никто не вспомнит немецкого профессора Шубарта, написавшего, между прочим, в начале века: «Англичанин хочет видеть мир как фабрику, француз – как салон, немец – как казарму, русский – как церковь. Англичанин хочет заработать на людях, француз хочет им импонировать, немец – ими командовать, и только русский – не хочет ничего. Он не хочет делать ближнего своего средством. Это есть ядро русской мысли о братстве, это и есть евангелие Будущего!»
Своё собственное кредо верующего человека Василий Макарович исчерпывающе изложил во многих своих рассказах о русских «чудиках», в том числе в этом, сжатый вариант которого привожу ниже.

ВЕРУЮ

«На Максима Ярикова по выходным накатывалась тоска. Вкалывал на работе — нормально, а как свободные часы — душа болит. Жена это не понимала, ругалась: «Ой, душа болит... Ну и нервничай, чёрт с тобой! Люди дождутся воскресенья да и отдыхают культурно... В кино ходют. А этот — нервничает, видите ли. Пузырь» .
Идёт Максим к соседу Лапшину, у которого гостит родственник жены — священник, чтобы задать вопрос: «У верующих душа болит или нет?» Батюшка взялся объяснять:
- Как только появился род человеческий, так появилось зло. Как появилось зло, так появилось желание бороться с ним, со злом то есть. Появилось добро. Значит, добро появилось только тогда, когда появилось зло. Другими словами, есть зло — есть добро, нет зла — нет добра. Понимаешь меня?
- Ну, ну.
— Не понукай, ибо не запряг еще. Что такое Христос? Это воплощённое добро, призванное уничтожить зло на земле. Две тыщи лет он присутствует среди людей как идея — борется со злом. Две тыщи лет именем Христа уничтожается на земле зло, но конца этому не предвидится... Я же хочу верить в вечность, в вечную огромную силу и в вечный порядок, который будет.
— В коммунизм, что ли?
— Что коммунизм?
— В коммунизм веришь?
— Мне не положено. Опять перебиваешь!
— Всё, больше не буду. Только ты это... понятней говори. И не торопись.
— Я говорю ясно: хочу верить в вечное добро, в вечную справедливость, в вечную высшую силу, которая всё это затеяла на земле. Я хочу познать эту силу и хочу надеяться, что сила эта — победит. Иначе — для чего всё? А? Где такая сила? — Поп вопросительно посмотрел на Максима. — Есть она? Максим пожал плечами:
— Не знаю.
— Я тоже не знаю.
— Вот те раз!..
—Вот те два. Я такой силы не знаю. Возможно, что мне, человеку, не дано и знать её, и познать, и до конца осмыслить. В таком случае я отказываюсь понимать своё пребывание здесь, на земле. Вот это как раз я и чувствую, и ты со своей больной душой пришёл точно по адресу: у меня тоже болит душа. Только ты пришёл за готовеньким ответом, а я сам пытаюсь дочерпаться до дна, но это — океан. И стаканами нам его не вычерпать...»

О религиозности Шукшина пишут сегодня разное, но сходятся на том, что человеком он был глубоко православным. И это верно. Каким православным? Цитированный выше диалог обсуждает, как сказали бы философы, онтологические проблемы бытия. Есть Бог как Абсолютная Истина и воплощённое в явлении Иисуса Христа Добро, вечно борющееся со злом. Возможно ли Его познать («дочерпаться»)? И вывод – нашими «стаканами» (читай индивидуальными сознаниями) Его «не вычерпать», Тем не менее, только в исканиях, а не в получении готовых рецептов существо богопознания и всех исканий Истины. Мысли не ахти какие новые, но достаточно глубокие. Однако шукшинский бог и вера в него не в философских рассуждениях – он в деталях.
Стаканами-то оказались не человеческие сознания, но обыкновенные стеклянные посудины, в которые шукшинский поп наливал спирт, чуть разводил его водой, пил сам и угощал Максима. Своего родственника Лапшина могучий батюшка уже напоил и отправил под стол. А нового собеседника, который не соглашался с ним «поп легко одной рукой поднял за шкирку, поставил рядом с собой.

- Повторяй за мной: верую!
- Верую! - сказал Максим.
- Громче! -- Торжественно: ве-рую! Вместе: ве-ру-ю-у!
- Ве-ру-ю-у! - заблажили вместе. Дальше поп один привычной скороговоркой зачастил:
- В авиацию, в механизацию сельского хозяйства, в научную революцию-у!
В космос и невесомость! Ибо это объективно-о! Вместе! За мной!..
Вместе заорали:
- Ве-ру-ю-у!
- Верую, что скоро все соберутся в большие вонючие города! Верую, что задохнутся там и побегут опять в чисто поле!.. Верую!
- Верую-у!
- В барсучье сало, в бычачий рог, в стоячую оглоблю-у! В плоть и мякость телесную-у!..
...Когда Илюха Лапшин продрал глаза, он увидел: громадина поп мощно кидал по горнице могучее тело свое, бросался с маху вприсядку и орал и нахлопывал себя по бокам и по груди:
- Эх, верую, верую!»

Где подсмотрел Василий Макарович такого попа? Конечно, где-то увидел, потому что из пальца своих героев Шукшин никогда не высасывал. Но большей частью приписал попу без сомнения собственные взгляды и качества. За исключением одной важной детали – могучего здоровья.

В селе при жизни и некоторое время после ухода из неё Шукшин для иных жителей Сросток оставался прежним Васькой, завсегдатаем вечорок, любителем выпить, хотя по свидетельству того же Анатолия Заболоцкого, с 1969 года до самой смерти в 1974-м капли спиртного в рот не брал. Была в такой оценке односельчан, конечно, и зависть, и ревность к славе земляка, и другие не лучшие чувства. Но, задумываясь над отношением стросткинцев к Шукшину, прихожу к другому выводу, отдельные люди могут быть несправедливы в суждениях, но народ в целом никогда не ошибается. Сейчас почитание Шукшина утвердилось по всей стране, а в Сростках - особенно. Почему же с запозданием? А потому что народная память не спешит с утверждением почитания. Мало ли что может выкинуть объект славословия при жизни!
Мы повсеместно справляем посмертные девять, сорок дней, годовщину и не всегда задумываемся, зачем это делаем. Смутно представляем (если речь идёт о людях верующих), что девять дней душа пребывает рядом с телом, потом проходит посмертные мытарства, бродит в родных местах и после года улетает в заоблачные высоты, в рай, или в тяжких случаях спускается ад. Так нас учит церковь. Будем считать, что это так. А куда попадают такие люди, как Сергий Радонежский, Серафим Саровский, Ломоносов, Пушкин, которых народ чтит веками?

О себе и таких, как он, Шукшин говорил: «Нас подхваливают за стихийный талант, не догадываясь или скрывая, что в нашем лице русский народ обретает своих выразителей, обличителей тупого, «культурного» оболванивания». И ещё: «Вечен великий народ, и он вечно будет выводить вперёд своих мыслителей, страдальцев, заступников, творцов».
Можно ли вообразить Шукшина постоянным жителем рая, а ведь так иногда представляют вечную жизнь праведников. Шукшин при жизни, насколько я знаю, никогда даже не бывал в санатории, А рай, как нам его рисуют, является именно своеобразным аналогом земного санатория, местом, где уставшие от земной жизни души отдыхают, набираются сил для нового воплощения. Мне кажется, что если Шукшин и попал в рай, а он за жизнь поизносился сильно (сам однажды признался в конце жизни, как катастрофически убывают силы), то, чуть набравшись в раю новых энергий, тотчас возвратился бы к людям. Так, по крайней мере, для меня звучит шукшинский символ веры в том же рассказе.

«Говоришь – душа болит? Это хорошо! Ты хоть зашевелился, ядрёна мать! А то бы тебя с печки не стащить с равновесием-то душевным. Живи, сын мой, плачь и приплясывай. Ты уже здесь, на этом свете, сполна получишь и рай и ад. Верь в жизнь!»

И в словах Ярикова «болит душа», и в словах попа о том, что побегут люди из «вонючих городов» на землю-матушку, весь Шукшин, человек с фантастической интуицией и с его отчаянной борьбой за спасение человека на земле, за укрепление души его. Эта черта – спасти, защитить Человека в человеке, или, как он сам говорил: «…не пущу, не дам! Будь человеком!» - у него с детства.
Борис Рясенцев, сотрудник журнала «Сибирские огни», где печатался роман «Любавины», вспоминает диалог с Шукшиным во время редакторской работы над романом.
« Есть в большом эпизоде покоса (в романе) такая сценка. Кузьма видит, что в стоящую под кустиком зыбку ребёнка заползла змея. Ни матери, никого другого рядом нет. Кузьма опрометью кидается к зыбке, хватает змею и выбрасывает её. Лишь после этого, вне себя от ужаса, подбегает мать.

- Василий Макарович, знаете, вы только не сердитесь, пожалуйста, мне это, ей богу. Напоминает те приёмы воздействия, которые часто используются в индийских фильмах. Не покажется ли и читателю змея в зыбке как бы цитатой оттуда? Чем-то придуманным специально для того, чтобы вызвать испуг, «вдарить по нервам»? Не боитесь этого?
Он досадливо бросил ручку на стол.

- Да какой тут, к шуту, индийский фильм! Причём индийский фильм? Какая придумка? Да я сам, понимаете, сам сделал-то!.. Когда пацаном ещё был, как раз во время покоса это и произошло, вот этими руками, - он покачал перед собой большие крестьянские ладони с расставленными пальцами, посмотрел на них, - вот этими руками выхватил из такой зыбки змею. Их же в наших местах в иное лето до черта появлялось. А вы…эка вас куда закинуло! – уже улыбнулся он».
В диалоге помимо всего прочего столкновение двух психологий: интеллектуала-редактора, видящего в литературе форму, сюжеты, влияния, вкусы читателя - и человека-творца, в котором всё, что создано мыслью неразрывно связано с собственным деянием. «Форма?.. – писал Шукшин. - она и есть форма: можно отлить золотую штуку, а можно - в ней же – остудить холодец. Не в форме дело. Произведение искусства – это когда что-то случилось; в стране, с человеком, в твоей судьбе».
Как это «что-то» случается у героев Шукшина?
Шофер Пашка Колокольников из кинофильма «Есть такой парень», кинувшийся в кабину загоревшейся автоцистерны, чтобы отогнать её и спасти от неминуемого взрыва людей вокруг, на вопрос журналистки, почему он это сделал, отвечает; «по дурости». Здесь не только грубоватая шутка, за которой Пашка прячет свои высокие побуждения, здесь высокая правда жизни. Совершая подобного рода подвиг, человек действует наобум, порыв сердца опережает рассудок, рассуждать некогда. Словом, поступает как Иван-дурак, о сущности которого Шукшин рассуждает позднее в сказке-притче «Ванька, смотри!» ( «До третьих петухов»). Но об этом позже.

Как работал Шукшин, как он писал?
Лидия Федосеева вспоминает: «Я мыла пол в маленькой квартирке, где мы жили. Вася работал на кухне. Когда очередь дошла до пола в кухне, я сказала: «Вася, подними ноги». Он поднял ноги, сидел и писал. Я вымыла пол, убралась и тогда на него посмотрела: Вася всё пишет, пишет, пишет, а ноги всё так же вытянуты – он забыл их опустить».
А вот откровения самого Шукшина о работе:
«В новом костюме или даже в глаженых брюках ничего путного написать не смогу. А если ещё в галстуке, то и строки не выжму, Не знаю, почему так. Хорошо, когда просторно, тепло и не боязно мять. (Старые штаны, валенки, чистая рубаха.) И полно сигарет…»

За ночь, работая, мог выкурить их целую пачку, а то две и выпить стограммовую банку растворимого кофе. Для сердца нагрузка посерьёзней бутылки водки. Но спиртное ни-ни, потому что крадёт время у творчества. А кофе и никотин только подстёгивает дух, хотя сжигают соматику. Ни в книгах В.М., ни в воспоминаниях о нём почти нет упоминаний о еде. Явный признак того, что эта проблема его мало заботила и что сам питался уж во всяком случае не по Малахову плюс. Бог с ним с телом, успеть бы родине помочь!

Каков сам Шукшин, таковы его герои. Герои же его, его «чудики», исповедующие тот же символ веры: «верую в жизнь!» - грешные, страстные, искренние, не щадящие себя, никогда не изображавшие тех, кем никогда не были, и прикрывающие то, чем были на самом деле, грубоватым словом. И уж на печи, подобно Емеле, их представить трудно, как и самого Шукшина. Вот почему сегодняшней России так не хватает Василия Макаровича, когда народ её оставлен властью, «брошен», «опущен» ещё ниже, чем в 60-70-е годы. Но это только с виду, на самом деле народ нельзя опустить, он сегодня находится в глубоком оцепенении, продолжает жить как бы в некоей прострации. Основная часть русских умеет сохранить идентичность при любых экспериментах власти – вы действуйте сами по себе, мы живём сами по себе. Эта традиция особенно ярко проявляет себя в тех случаях, когда власть проводит эксперименты непонятные или враждебные народу. Но всему своё время…

А интеллигенция шумит, дискутирует, предлагает новые и новые реформы, до тех пор, пока не приходят матросы железняковы и не говорят: «Хватит базарить, караул устал!»
Шукшин дал своё определение интеллигенции, где во главу угла поставлена не формальная образованность, не информационная напичканность и похвальба книжным знаем, а совсем другие качества.
«Что есть интеллигентный человек? – спрашивает Шукшин. И отвечает: - Начнём с того, что явление это – интеллигентный человек – редкое. Это – неспокойная совесть, ум, полное отсутствие голоса, когда требуется для созвучия – подпеть могучему басу сильного мира сего, горький разлад с самим собой из-за проклятого вопроса «что есть правда?», гордость… И – сострадание судьбе народа. Неизбежное, мучительное. Если всё это в одном человеке – он интеллигент. Но и это не всё.
…Мы ломаем голову, какой он такой, интеллигентный человек? А образ его давно создал сам народ. Только он называет его – хороший человек. Умный человек. Уважительный, не мот, не пропойца. Чистоплотный. Не трепач. Не охальник. Работник. Мастер».

Из всех этих ясных и выразительных шукшинских определений выделю слово «уважительный». Именно так относился Шукшин ко всем, с кем сводила го судьба, будь то Шолохов или бездомный алтайский балалаечник Федя. Внимательно слушал каждого. Редчайшая черта сегодняшнего «публичного» интеллигента на телевидении, где умение перекричать оппонента ценится выше всего.
Виктор Астафьев о Шукшине: «За столом передо мной сидел интеллигент, не только в манерах своих, в способах общения, но и по облику…очень утончённое лицо…
У меня было ощущение огромного счастья от общения с ним, человеком очень интеллигентным».

Астафьев, сам писатель народный, в этом кратком портрете дал народное представление о человеке с большой буквы. Так выглядят на иконах русские святые. Увы, люди, окружавшие Василия Макаровича, не всегда отвечали его жизненным меркам. Но он их почти никогда не судил. Его же судят. Уже возникло шукшиноведение, и некоторый «шукшинисты» устно и печатно рассуждают, а на той ли он женился, почему она не ездит на праздники в Сростки, почему дочки не бывают на горе Пикет? Эти разговоры не только омрачают светлую память великого человека, они уводят наше внимание от главного дела его жизни, да и самому критикующему перекрывают пути к шукшинской правде. Представьте Василия Макаровича на небе слушающего подобные пересуды о его семье. Явно заходят в гневе желваки: «Какого чёрта лезете не в своё дело! Шли бы вы подальше, не хочу вас знать!»

Конечно, Лидия Федосеева не похожа на Анну Григорьевну Достоевскую, так она и не брала на себя подобное обязательство. Даже фамилию Шукшина сделала приставкой к собственной. Сама, мол, не лыком шита. И при жизни Василия Макаровича и после его ухода Л. Федосееву собственная карьера привлекали гораздо больше, чем крестьянское лыко. Но зачем и кому позволено ставить это лычко в её строчку! Гневаются на дочь Машу, которую расторопные дельцы назойливо используют в телевизионной рекламе. А того и не помнят, что однажды Шукшин взял маленьких девочек Машу и Олю на руки и сказал: «Вот то самое лучшее, что после меня останется». Он, конечно, не замедлит помочь своим кровным росткам, оказавшимся в жестокой рыночной пустыне и порой поддающимся мелочным соблазнам. Что же касается всего нашего народа, то прошедший огонь и воду он теперь испытывается медными трубами разнообразных искушений. И народ и власть. Это третье испытание, может быть, самое тяжёлое из всех трёх. Далеко не сразу и не все его выдерживают. Окалину с нас будет счищать Судный Огонь, но не мемуарные пересуды.

Христос, говорил: «Я пришел не к праведникам, но к грешникам». Бог сводит великих людей в одну семью иногда рядом с людьми очень заурядными, чтобы подтянуть их в развитии, в становлении Церковь не зря называет семейную жизнь таинством, и большие люди всегда стремились охранить семейные дела от посторонних глаз. Случаи, когда выдающихся сводили в одну семью, крайне редки, если иметь в виду широкую известность. Можно назвать семьи Рерихов, Дюма, Штраусов. Но бывают случаи, когда рядом с великим человеком идёт личность вроде бы не слишком приметная, но тоже очень крупная. Была такая личность и рядом с Василием Макаровичем Шукшиным - его мать Мария Сергеевна. Она дала сыну не только тело, она вложила в это тело огромное, сжигавшее Василия Макаровича пламя любви к родине, к людям. О взаимоотношениях с матерью он много написал сам, немало рассказано друзьями Шукшина, исследователями его жизни. Сам же вспоминал: «Когда поступил во ВГИК, то оказался среди студентов, чьими родителями были известные артисты, кинорежиссёры, писатели, государственные деятели, а я писал в анкете: отца нет, у матери два класса образования». Но всегда добавлял вслух: несмотря на это, ум у неё почище, чем у иного министра». Ум умом, но главное у Марии Сергеевны - большое сердце. Своего Васеньку, « своё дитёнка» она обожала с детства. Подростка даже на Катунь купаться не пускала, боялась, что утонет. С годами любовь её росла. Ответное чувство было таким же пламенным. Как-то Шукшин заметил: «Только бы мне умереть раньше её. Если случится наоборот - я не переживу её долго». Случилось, как он хотел.

Она наполнила сына всепоглощающей материнской любовью, а в нём её чувство распространилось на Россию, на её народ. Одним словом, мать Шукшина – это половина самого Василия Макаровича.. Он любил её больше, чем жену, больше, чем детей, Для него мать и родина как бы сливались в одно понятие. И после смерти (она пережила его на пять лет, умерла в 1979 году) они вместе. Он на вершине Пикета, как бронзовый памятник, тело её под горой, её могилка первая на сростскинском кладбище, которое находится как раз у подножья Пикета. Мария Сергеевна – вот первый духовный родник, из которого проистекает река Василия Шукшина.

МАТЬ И СЫН

Он в металле на верху горы,
под горой она в могиле тесной.
Оба вышли из земной игры
на просторы Матери Небесной.

Оба нахлебались горя всласть,
также славы. Всё, как и положено.
Оба знали, что не даст пропасть
ничему Заступница хорошему.

А земная не уберегла,
столько силы в грудь его вложила,
столько безоглядного тепла,
что в груди не выдержали жилы.

Но теперь их судьбы вновь сплелись,
держат, из села не улетая,
он плечами бронзовыми -
высь,
а она душой –
простор Алтая.