|
Знаменитый французский поэт, примыкавший сначала к парнасцам (печатался в альманахе «Современный Парнас»), а позднее стал одним из видных вождей символистов. Верлен включил его в число немногих авторов составленного им знаменитого сборника эссе «Проклятые поэты». В молодости отказался от гарантированной карьеры художника, поскольку знал, что будет поэтом и всю жизнь зарабатывал хлеб скромным трудом преподавателя английского языка, знание которого помогло ему переводить поэмы Эдгара По. Приобрел немалую известность в кругах парнасцев, но затем разочаровался в этом направлении и примкнул к декадентам, и возглавил символическое направление. После ухода Верлена титул «принца поэтов» перешел к Малларме.
А вот что пишет Малларме сам о себе:
«Парнасцы трактуют свои системы наподобие старых философов и риторов, изображая вещи прямо. Я думаю, что нужно, напротив, чтобы был лишь намек. Созерцание вещей — песня, так как образ проистекает из грез, ими возбужденных. Парнасцы же берут вещь и показывают ее целиком , отчего им недостает тайны; они лишают дух восхитительной радости — сознания, что он творит. Назвать предмет — значит уничтожить три четверти наслаждения стихотворением, состоящего в счастье понемногу угадывать,— вот в чем мечта. В совершенном применении этой тайны и состоит символ: вызывать мало-по-малу предмет, чтобы показать состояние души, или, наоборот, выбирать предмет и извлекать из него путем последовательных разгадок душевное состояние».
Впрочем, наряду со столь сложной поэтической методологией поздний Малларме достаточно прост и даже ироничен.
ЛЕБЕДЬ
Могуч и нежен, девственно красив,
Живёт мечтой, она его тревожит,
Он разорвать оков своих не может,
Страдает, но угрюмо молчалив.
Терзает сердце медленная мука,
Ведь в небесах ему уже не петь.
Он не создал гнезда, откуда улететь,
Когда придёт зима и утвердится скука.
С прекрасной шеи не стряхнёт бессилье,
Навеки к озеру его примёрзли крылья,
Недвижной сделалась былая красота.
Он скован тяжестью земного пребыванья,
Где людям не нужны святые упованья.
Глядит с презрением на мир его мечта.
* * *
Закрыл я древний том, полузакрыл глаза -
И грёзы унесли меня к руинам храма
Уснувшей Афродиты. Обнажилась яма
Между мечтой и жизнью. И слеза
Скользнула по щеке моей упрямо.
Нет, в Греции не жизнь, я не хочу назад.
Мне дорог мой, пустой сегодня сад,
И обнажилась дремлющая рана.
Чего ищу, нигде я в мире не найду -
Ни в грёзах, ни в заснеженном саду.
Сквозь запах тления волнующий и тонкий
Из памяти души (или из древних книг?)
Меня зовёт невыразимо чудный лик
И выжженная грудь античной амазонки.
ЭПИТАФИИ
Эдгару По
Лишь после гибели его раскрылась суть:
Поэт, поднявший меч над торжищем эпохи,
Заставил век свой слушать ангельские вздохи
И в дьявольское зеркало взглянуть.
Его к рабочему столу послали боги
В чернила первозданность окунуть.
Но критики сумели всё перевернуть:
«Он спиртом замутил поэзии пороги!»
О, небо и земля, всегда вы во вражде!
Достойный барельеф на гробовой плите
Не захотели вырезать потомки.
Зато молве о нём – неправде и хуле -
Всевышний очертил пределы на земле
И прах зарыл от пошлости в потёмки.
Шарлю Бодлеру
Храм погребён, но до сих пор Анубис
Свирепым лаем, как потоком нечистот,
Глядишь, поэта временами обольёт,
Перед величьем смерти не потупясь.
Чего только толпа на гроб ему ни шлёт!
Свою к его душе примешивает тупость,
И сладострастье низкое, и грубость,
И красным газовым рожком заканчивает счёт…
Всё это отметут небесные сады,
Украсят лик его венками красоты,
У ног его насадят роз шпалеры.
А, значит, и земля отвергнете сплетен рать,
Не даст ничтожной лжи злоречьем замарать
Небесное надгробие Бодлера.
Полю Верлену
Толпа напрасно плачет и злословит.
И ветры запоздалого тепла,
И злобная холодная хула
Валун, катящийся с горы, не остановят.
Куда рулил, в какие бездны зла –
Нам не понять, не станем хмурить брови,
Какой ценой, какой потерей крови
Он сеял нежность – вот его дела.
Загадка для поэта-шалуна
Нескладная фортуна шатуна–
Наивного до детскости Верлена
Как он, живя в своём хмельном аду,
В бессмертие ушёл у века на виду,
От пьяного освободившись плена.
СЛЁЗЫ
Поплакать дайте мне, лесному шуму вторя,
Вдали от шума толп, вдали от пенья птиц.
О ком, или о чём? О том, что волны моря,
Уносят всё в туман, скрывают волны лиц.
А может, о себе? Я мёртв, мой ангел милый,
Душа моя давно от жизни в стороне.
И сердцу биться в грудь уж не хватает силы.
Я всё утратил, всё… Поплакать дайте мне.
* * *
Наскучили мне думы Гераклита,
Увядшие цветы, надгробные кресты,
Печали из-под мраморной плиты
И надписи печальные на плитах.
Ещё не время музе в монастырь
Молиться об ушедших и забытых.
Всем этим нахлебался я досыта.
Окину взглядом жизненную ширь.
В её разнообразном океане
Я сил отдал немало покаянью.
Надеюсь, Бог за то меня простит.
Как и за стихотворное кропанье,
За слёзное в душе самокопанье.
И верю, что со мною шпагу Пан скрестит.
СТИХИ О РАЗНЫХ ВКУСАХ
Мальчишкой будучи, я был по духу классик,
Над собственною глупостью не властен.
Ячменный сахар чтил и вкупе с ним Расина
(В чём больше пошлости не слишком отличал),
Мне возражавших страстно обличал.
Короче, был зануда и разиня.
И если за окном чирикал воробей,
Ничуть не понимал (хоть обухом убей)
Его сегодня для меня чудесных песен,
Ведь был воробушек для мэтров неизвестен.
Цветистость? О, я был её знаток.
Искусственным цветам поэзии парнасской
Поклоны отбивал, как будто в них сам Бог
Скрывал себя за многоцветной маской.
Железный петушок на крыше среди мха
Был мне милей живого петуха.
|
