|
Ищем в бурных волнах
Хоть какой-нибудь временный берег.
Череду отступлений
Сменяют приливы атак.
А планета стоит,
Как и раньше стояла, на вере,
На любви и надежде —
На трёх нерушимых китах.
Разбиваются волны о плоть
И её разбивают,
Стонет бедное сердце
От боли
И от маяты,
Черти новые игры
И планы свои затевают.
И в безмолвии вечном
Нас всех ожидают киты.
* * *
Прошло еще несколько дней на земле. За это время, повидав множество людей, поэт понял, что большинство из них днём спит, ночью бодрствует. Ночью они открывали глаза, с ними можно было говорить о Боге, о мухах, о жизни инобытия, но днём эти люди, всё забывали и вели себя, словно заводные куклы или роботы. Будто кто-то включал в них общую для всех программу, строго ограниченную делами дневного обихода.
Голова и грудь землян выглядели как бы завёрнутыми в ткань из серых мыслей. Ткань тускло светилась, в ней можно было увидеть множество тёмных отверстий. Через них вползали и выползали мухи. Они проходили через завесу мыслей, как сквозь сеть с крупными ячейками. Многие такие ячейки были сплошь закупорены сидевшими там мухами. Но всё-таки в минуту стрессов или боли, когда движение мух становилось активнее, кое с кем из людей можно было разговаривать даже в дневное время о том, что поэт считал для себя главным. Бывали случаи, когда он диктовал им свои стихи. Его мысленные посылки иные из собеседников переносили на бумагу. Но, Боже, какой искажённый вид приобретали стихи! Лишь изредка в них встречались знакомые мысли, тонувшие в потоках отсебятины.
Как-то вечером поэт пролетал мимо освещенных окон многоэтажного дома. Что-то заставило его заглянуть в одно из них. Он встретился взглядом с синими глазами худенькой молодой женщины, которая внимательно посмотрела ему прямо в глаза. В её взгляде не была страха, наоборот, он светился радостью и доброжелательством.
— Входи, — сказала женщина.
— Ты не боишься меня?
— Я рада, что мы снова видим друг друга.
— Снова?
— Да, снова.
Поэт послал женщине мысленную картину местности, в которой жили теперь его родители. В ответ он получил ту же картину, только гораздо ярче. Поэт продиктовал свои стихи. Женщина вынула из ящика стола лист бумаги, что-то написала на нём и протянула поэту листок. Он увидел свои стихи, но слегка изменённые, они стали глубже и безупречней по форме.
— Кто ты? — спросил поражённый поэт.
— Душа, как и ты.
— Нет, ты не такая. Ты видишь и чувствуешь лучше, чем я.
— Это потому, что я живу сразу в двух мирах — здесь на земле и там, где ты.
— Разве так возможно?
— Что же в этом невозможного?
— Как интересно, — задумчиво произнёс поэт. — Ты видишь меня?
— Очень хорошо.
— И я тебя где-то видел.
— Может быть,— согласилась женщина. — Взгляни на меня получше.
Поэт обратил внимание на сияние вокруг головы женщины, ореол, в котором смешивались лиловый, шафранный и рубиновый цвета.
— Цветок! — осенило поэта, — Ты была тюльпаном в моём саду!
— Была, — ответила женщина. — А теперь у меня свой сад и свой цветок. Она указала на детскую кровать, в которой спала маленькая девочка. — Может быть, когда-нибудь вы встретитесь.
— Погоди! — поэт, пристально вгляделся в свечение над головой женщины. — Меня с кладбища провожал один интересный шарик...
— Ты догадлив.
— Не очень. Мне один человек сказал, что шарики могут становиться людьми. Цветы, выходит, — тоже?..
— Люди могут стать всем, чем захотят.
— И ты можешь рассказать, как это делается?
— Нужно захотеть.
— И всё?
— Нужно захотеть, сильно захотеть всем своим существом. Так захотеть, чтобы ничего больше не хотелось.
Расспрашивая женщину, поэт узнал историю её жизни.
— Ты, конечно, знаешь из книг, что люди после смерти возвращаются к своим небесным корням, — рассказала женщина. — Этот корень у каждого свой, и выращивают его люди на земле своими мыслями, чувствами, делами. Как и ты, я прожила много жизней на земле, но помнила всегда только одну, — ту, в которой жила. Где, изредка радовалась, чаще плакала и страдала. Просила Бога дать мне покой. И получив то, что просила, возвращалась всякий раз в Поток перемен. Стала уставать от них, смутно догадывалась, что никаких перемен, в сущности, со мной не происходит, что моя жизнь движется по замкнутому кругу. Однажды, когда я покинула очередное тело с этой мыслью, услышала Голос:
— Полетишь ли ты на небо к своему корню или вернёшься на землю, чтобы послужить мне?
— Кто ты? — спросила я.
— Тот, кто руководит жизнью на Земле.
— Чем же я смогу тебе помочь?
— Ты будешь помогать не только мне, ты будешь помогать людям, которые захотят узнать, почему они страдают.
— С тех пор я никогда не задерживалась на небе, но, износив очередное земное тело, почти сразу рождалась вновь — закончила свой рассказ женщина. — Я бывала мужчиной и женщиной, воином и поэтом, царицей и рабыней… Кем только я ни была. А поручение всегда имела одно — любыми путями объяснить людям, откуда они пришли на землю, зачем пришли и куда уходят, и почему в их жизни случается так много несчастий.
— Но как ты оказалась бессловесным тюльпаном в моём саду? — воскликнул поэт.
— Иногда я очень устаю от воплощений, И тогда позволяю себе короткий отдых. Рождаюсь цветком, например.
— Отдых? Ты так помогала мне.
— Конечно! Когда ты возвращался домой усталый и раздражённый, я очень жалела тебя. Ждала, что ты подойдёшь ко мне и спросишь, почему тебе приходится так тяжело. Но ты ни о чём не спрашивал, и тогда я старалась чем-нибудь обрадовать тебя.
— Я это чувствовал без всяких объяснений.
— Конечно! Объяснять — это дарить радость, помогать — то же самое.
— Помогать, даже если об этом не просят?
— Вот видишь, ты всё хорошо понял.
— Ну что ж, пришла моя очередь послужить тебе.
— Послужить мне? Каким образом?
— Я буду навещать тебя.
— Ты можешь не застать меня дома.
— Я буду рассказывать сказки твоей дочери.
— А также читать собственные стихи мне и ждать аплодисментов, — засмеялась женщина. — Мой дорогой друг, я так устаю на работе, что, возвратившись домой, падаю на постель и сразу же засыпаю. Мне не до стихов.
— Я почитаю их тебе во сне.
— Тебе придётся долго ждать. Я редко вижу сны.
— Но ведь ты сказала, что живёшь сразу в двух мирах.
— У тебя хорошая память. И ты настойчив. Посмотри на меня, какой я бываю иногда в твоём мире.
— Женщина отошла в противоположный угол комнаты, и вдруг лицо её, руки, одежда засияли таким ослепительным светом, что поэт закрыл глаза руками.
— Вот видишь, служить мне не просто. Открой лицо.
Поэт опустил руки. Перед ним стояла прежняя синеглазая женщина, но весь облик её хранил остатки ослепительного света.
— Ты богиня, — прошептал поэт. — Никогда в жизни не встречал подобных тебе…
— Потому что всегда был слишком занят собой. Тебе недоставало внимательности.
— Это верно, — вздохнул поэт. — Ты сказала, что где-то работаешь...
— Хочешь посмотреть мою работу?
— Да.
Оба замолчали. Наступила та тишина, о которой на земле говорят: ангел пролетел. Из тишины возникла голубая искра, она поплыла к открытому окну и скрылась в нём. Женщина прилегла на диван. Облик её раздвоился. Голова упала на подушку, тело свернулось калачиком, из него тихо отделилась душа. Свет её не был столь ярок, как минуту назад, душа женщины засветилась мягкими красными, жёлтыми, фиолетовыми оттенками, напоминая поэту тюльпан в саду или рисунок на обложке одной из его детских книг. Рисунок он придумал сам и в своё время заказал художнику-оформителю.
— Ты фея. Можно тебя так называть?
— Какая же я фея! Феи порхают среди цветов, как птицы или стрекозы. А мне приходится стирать пелёнки, мыть полы, готовить обеды.
— Разреши мне называть тебя так? — настаивал поэт.
— Две гласных и одна согласная. Хорошо, называй.
Снова наступило молчание, наполненное тихим звоном. Первой прервала тишину Фея:
— Теперь в путь. Если ты не передумал увидеть меня на работе.
|
