|
Егор Лигачёв и другие
Во время работы на студии кинохроники приходилось сталкиваться с крупными работниками министерств, первыми лицами КПСС в областях сибирской зоны. Дело в том, что кроме документальных студия делала фильмы по заказам министерств, партийного и советского руководства, которые затем тиражировались по стране. Естественно, руководители министерств, краёв и областей были заинтересованы в наилучшем показе зон своей ответственности. Поэтому следили за съёмками и, прежде чем фильм шёл в тираж, просматривали промежуточные копии, высказывая свои требования и замечания. Поэтому приходилось сталкиваться с Егором Лигачёвым и секретарём Омского обкома партии Манякиным – когда создавался фильм о соревновании по озеленению Новосибирска и Омска, бывать на официальных встречах приезжих знаменитых гостей, таких как руководитель ГДР Вальтер Ульбрихт.
На этой работе были яркие поездки не только в Москву, но и в глубинку. Мне запомнились две командировки в Томскую область. Одна была связана с посещением заброшенных сёл, после чего я написал стихи. Стихотворение «Комаровка» написано на основе впечатлений от командировки на томский север в 1974 году, где я видел в глухой тайге «кулацкие посёлки», построенные ссыльными крестьянами в 1930-е годы. Уже тогда они были брошены, жители переселились либо в города, либо в крупные населённые пункты области. И что характерно: при встрече с потомками бывших ссыльных, а также с ними самими (некоторые в ту пору были ещё живы) я не слышал проклятий в адрес сталинского прошлого. У меня были даже встречи с эстонцами, выселенными в Сибирь уже после войны. Я спросил одного из них, почему он не вернулся на родину, когда это было разрешено. Ответ был такой:
Что мне делать в Эстонии? Я – охотник, привык к просторам. А Эстония – пуговица в сравнении с русской шубой.
Мой собеседник при этом красноречиво указал на свой волчий полушубок, видимо, сшитый из добытой собственными руками шкуры зверя. Повторюсь, ни от одного обитателя брошенных «комаровок» я не слышал ни слова хулы на Сталина или на советскую власть. Допускаю, что суровое время научило их молчать, тем более когда они имели дело с командированным в их село представителем государства, но я бы уловил негатив через вздохи и междометия. Нет, я ощутил, что они вросли в эту землю, полюбили её и приняли свою судьбу. Именно это обстоятельство позволило мне закончить стихотворение словами:
Ах, Комаровка! Неулыба сроду.
…Стоишь, пока тайгой не заросла,
Как памятник эпохе и народу,
Не помнящему той эпохи зла.
Во время второй поездки в Томск и Томскую область у меня состоялась встреча с Егором Кузьмичом Лигачёвым, человеком, как уже говорилось, немалых и вполне оправданных амбиций, который заказал через Госкино СССР одночастёвый фильм (10 мин.) о мясо-молочных механизированных комплексах. Это была мечта Л. И. Брежнева – вооружить страну такими комплексами. Лигачёв реализовал замысел тогдашнего генсека в пригородных хозяйствах Томской области. И ему хотелось, разумеется, наглядно показать первому лицу государства свои достижения.
Мы направили туда режиссёра-оператора, который снял фильм. Перед озвучиванием и печатанием тиража повезли показать фильм Лигачёву. Он вроде бы с удовлетворением посмотрел его, но вдруг нахмурился и спросил меня: «А почему в начале фильма отсутствует цитата из доклада Леонида Ильича Брежнева о значении мясо-молочных животноводческих комплексов?». Я ответил, что сам изобразительный ряд и фактура фильма убедительно показывают преимущества механизированного животноводства. У кинематографа свой язык, не слова – изображение.
Егор Кузьмич перевёл взгляд на официального консультанта фильма – заведующего сельскохозяйственным отделом обкома партии, своего подчинённого, парня лет тридцати пяти, повторил вопрос: «Я спрашиваю, почему нет цитаты из Леонида Ильича Брежнева?». Тот что-то пробормотал в том смысле, что согласен с точкой зрения главного редактора. Лигачёв взорвался: «Ах, вы согласны! Вы не коммунист!» Повисла тяжёлая тишина. Спасая положение, я сказал: «Егор Кузьмич, это мы исправим. Вставить цитату – минутное дело». Лигачёв немного смягчился и сухо заметил: «Материал принимается, цитату обязательно вставить. Вы свободны».
Позже я узнал, что за эту «просмотренную» цитату парень из сельскохозяйственного отдела обкома партии был переведён секретарём райкома партии в самый отдалённый северный район Томской области. Такова оказалась «цена вопроса», который сегодня оценили бы в денежном выражении. А Лигачёв показал сделанный нами фильм «самому» и Политбюро. Шаг оказался правильным. Егор Кузьмич сделал новый командный шаг в своей судьбе, к моменту перестройки став вторым лицом в СССР. Если бы он оказался на месте Горбачёва, кинофильм о стране пришлось бы снимать по иному сценарию.
Омский лидер (С.И. Манякин)
На Западносибирской студии снимался также фильм о соревновании двух городов-миллионников – Новосибирска и Омска. В Новосибирске съёмки курировал председатель горсовета И. В. Севастьянов, а в Омске – первый секретарь обкома партии С. И. Манякин. Я принимал участие в киносъёмках и как редактор, и как автор сценария фильма. Приходилось лично сталкиваться с Сергеем Иосифовичем, выслушивать его пожелания о фильме, наблюдать за ним в отношениях с подчинёнными, простыми людьми. Немногословный, точный в словах и жестах, он производил сильное впечатление. Я видел, как люди ловили каждое из немногих слов, произнесённых им. Чувствовалось не подобострастие к большому чиновнику, а неподдельное уважение. Людей не обманешь…
Позже познакомился с биографией этого человека, его книгой воспоминаний «Сибирь далёкая и близкая». И оценил всю государственную мощь личности С. И. Манякина. Он получил за свою трудовую деятельность звание Героя Социалистического Труда, пять (!) орденов Ленина, орден Трудового Красного Знамени, орден Октябрьской Революции. и ещё два ордена за войну – в общей сложности девять орденов и столько же медалей.
Воевал Сергей Иосифович недолго, всего год. Но как воевал! Участвовал рядовым солдатом-артиллеристом в тяжелейшей крымской операции 1942 г., которая, как известно, закончилась неудачей при потерях 70 процентов личного состава наступавших советских войск. Манякин выжил, но получил два тяжёлых ранения, едва не год пролежал в госпиталях.
Его комиссовали, и в 1943 г. началось трудовое восхождение Сергея Иосифовича. Директор школы-семилетки, агроном, директор МТС, председатель колхоза, зав. сельскохозяйственным отделом обкома КПСС, первый секретарь Омского обкома партии. В этой предпоследней должности Сергей Иосифович задержался больше четверти века. А потом его перевели в Москву. Впрочем, дадим слово самому Манякину:
«Горбачёв, став генеральным секретарём, позвонил как-то: “Чего тебе сидеть в Омске? Перебирайся в Москву, ты нужен мне здесь”. Сколько раз с подобными словами обращался ко мне Л. И. Брежнев! Разными должностями искушал, включая пост министра внутренних дел СССР. Я отказывался, ссылаясь на незавершённые дела, ответственность перед земляками. А тут, видно, бес попутал…»
«Бес попутал» – это когда 67-летний омский секретарь принял предложение стать председателем госпартконтроля СССР. В этой должности он проработал недолго, его вскоре перевели заместителем председателя, а потом и вовсе отправили на пенсию. Чиновничье кресло оказалось не по размерам тому, кому положена шапка Мономаха, пусть и областная. При Манякине Омская область стала первой в России по урожаям зерновых, город построил ряд заводов и увеличил население с пятисот тысяч жителей до одного миллиона. Улицы Омска превратились в цветущий сад. Не стану перечислять другие заслуги замечательного сибиряка, ему уже в новое, «несоветское», время присвоили звание «Почётный гражданин Омска» (1998). После смерти в 2010-м установили бронзовый бюст и назвали его именем улицу.
Приведу оценку С. И. Манякина, данную его земляком, тоже Героем Социалистического Труда, народным артистом СССР Михаилом Ульяновым, который в пору правления Сергея Иосифовича работал в Омском драматическом театре: «На таких вот основательных и надёжных русских мужиках, как Манякин, стояла, стоит и стоять вечно будет наша земля».
Завершая рассказ о периоде работы в Западносибирской студии кинохроники, замечу, что не однажды встречал среди руководителей Сибири разного калибра людей, подобных С. И. Манякину – беззаветно преданных делу, талантливых, а главное, людей со-вести, т. е. умеющих слушать голос духа. Это и В. И. Коробейников, секретарь Кочковского РК КПСС Новосибирской области, и академик. М. А. Лаврентьев, основатель новосибирского Академгородка, и А. И. Брыкин, с которым я познакомился позднее, в нулевые годы. Но уместно завершить тему красных директоров и рассказать о нём в этой главе, перепрыгнув через десятилетия.
Красный директор Александр Брыкин
Я считаю, что в послевоенные годы страну спасли красные директора, которые умели работать как воины, с полной самоотдачей. Именно они были главными пассионариями тыла. Я перевидал их немало и должен сказать, что это были выдающиеся во всех отношениях личности. Они были очень ответственными, самоотверженными людьми, иногда жёсткими, но одновременно тонкими и глубокими. Именно на их плечах страна выстояла во время войны, поднялась из послевоенной разрухи до уровня сверхдержав и достигла паритета с Америкой. Если бы их опыт изучался сегодня, страна, начинающая технологически подниматься из перестроечного обморока, достигла бы ещё более впечатляющих результатов.
Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии СССР, директор Новосибирского завода полупроводниковых приборов. В 1966 году за разработку и внедрение в серийное производство приборов общего и специального назначения А. И. Брыкин был награждён Ленинской премией, также орденами Ленина (1975), Октябрьской Революции (1971), Отечественной войны 1-й степени (1985), двумя орденами Отечественной войны 2-й степени (1943), орденом Трудового Красного Знамени, орденом Красной Звезды, медалями. Заслуженный работник электронной промышленности. Таковы многочисленные регалии этого человека.
34 Фото. С «красным директором « А.И. Брыкиным
Но я хотел бы рассказать о некоторых неофициальных и неизвестных сторонах жизни этого человека, которые он сообщил мне в ряде личных бесед.
Чудесное спасение в детстве
Мальчик возвращался домой. Он учился в первом классе. Шёл ноябрь 1928 года. Школа была на этом берегу реки, дом – на том, как раз напротив здания деревенской школы. Мост же, соединявший оба берега реки и обе стороны деревни, где жил мальчик, находился в шестистах-семистах метрах от школы. У мальчика возник естественный соблазн сократить путь домой, перебраться через реку по льду. Тем более что черневшая ещё утром длинная и узкая промоина стрежня исчезла, река казалась полностью одетой в ледяной панцирь.
И мальчик рискнул. Как сельский житель он с малых лет был рассудителен, вспомнил, что река неглубока, особенно осенью. Так что, если даже провалится в воду, то в худшем случае лишь промочит ноги, а дом – рядом.
Но случилось худшее. Он добрёл по первопутку – снегу, прикрывавшему лёд до середины реки, миновал зелёную свежую наледь стрежня и в нескольких метрах от берега внезапно ухнул по пояс в воду. Почему река в этом месте оказалась столь глубока, а лёд, по которому он бегал ещё вчера, – таким тонким, мальчик подумать не успел. Он выбрался из полыньи, но едва встал с колен и попытался сделать шаг, как лёд снова проломился. Он сделал попытку, двигаясь в воде по дну реки, ломать ледяную кору туловищем, но на это не хватило сил. Ноги стянула судорога. Мальчик упал на колени. Теперь вода была по грудь. Он почуял, как тело его стаскивает течением под лёд. «Помогите!» – закричал мальчик изо всех сил, уже почти теряя их. И вдруг услышал как бы издалека тихий голос матери: «Держись за ветку, Саша!». Какая ветка?! Он видел лишь чистый пух снежного одеяла, прикрывавшего лёд. Но изо льда действительно торчало несколько ветвей тальника. Мальчик ухватился за одну, подтянулся на животе к другой и ползком выбрался наконец на берег…
Дома, напоенный горячим молоком с мёдом и растёртый тёплыми материнскими руками, он спросил:
– Мама, как ты увидела, что я тону?
Мать, глядя в окно, тихо ответила:
– Увидела… Подрастёшь, станешь взрослым – поймёшь.
Встреча с Кагановичем в 1935 году
Зима 1935-го. Стояли сорокаградусные морозы. Мальчик сделался подростком, учился уже в седьмом классе, семья его жила не в деревне, а на большой станции Хилок возле Читы. Отец работал слесарем в железнодорожном депо, мама каждый день отправляла сына после занятий в школе в это депо с корзинкой еды для отца. Это называлось в ту пору «тормозком».
Депо было огромное, людей в нём работало немного, оттого внутри здание всегда казалось пустынным. Его закопчённые стены уходили в серую полутьму, потом в чёрную пустоту, откуда из редких квадратиков чуть брезжил свет. Единственным светлым пятном в громадном цехе был большой портрет Сталина, окружённый гирляндой электрических лампочек. Возле них, греясь, летали и сидели воробьи. Пахло мазутом, металлом и ещё чем-то взрослым и вкусным.
Отец сидел в ремонтной яме под паровозом, освещённый лучами переносного фонаря. Он протянул руку в варежке-верхонке, молча принял «тормозок». Всё остальное происходило также молча, по установившемуся однажды ритуалу. Мальчик отошёл в сторону, сел, поджидая, пока отец в яме поест и освободит посуду.
Вдруг дверь в депо открылась, вошла группа людей. По их виду и походке было видно, что это не рабочие депо и даже не местные начальники, а большие, явившиеся откуда-то чины. Тот, что находился впереди, поравнявшись с мальчиком и наклонившись, спросил:
– Что ты здесь делаешь, молодой человек?
Мальчик сразу не ответил, он оторопело вглядывался в знакомое лицо человека с усами, которого не однажды видел на изображениях в коридоре школы, рядом с портретом Сталина.
– Я… отцу обед принёс.
– Где отец?
– В яме.
– Позови.
Мальчик кликнул:
– Папа, тебя зовут.
Из ямы донёсся простуженный бас отца:
– Кто ещё? Подождите минуту.
Прошла минута, вторая, отец не появлялся. Человек с усами подошёл к яме, заглянул вниз:
– Что у вас случилось?
– Пимы примёрзли к полу, не могу оторвать, – раздался голос отца. Не проронившие до сих пор ни слова люди из сопровождения усатого кинулись вниз, быстро помогли незадачливому слесарю выбраться из ямы и предстать пред очи высокого начальства.
Дальнейшая сцена врезалась в память мальчика на всю его жизнь.
– Почему ваши рабочие трудятся в таких условиях? – зловеще прозвучал в тишине вопрос усатого, который, не мигая, смотрел сверху вниз на высокорослого, богатырски сложённого начальника депо.
Тот молчал.
Не повышая голоса, усатый человек переспросил:
– Почему, я спрашиваю, ваши люди примерзают к рабочему месту?
– Морозы, Лазарь Моисеевич. Температура ночами опускается до минус пятидесяти. Такое помещение, как это, в наших краях нормально обогреть нет возможности.
– А для них у вас возможности есть? – усатый кивнул на портрет Сталина.
– Не понял, Лазарь Моисеевич.
– Птичек, которые возле портрета товарища Сталина сидят, обогреть в состоянии?
– Так ведь праздник недавно был… Снять лампочки не успели, – осознавая наконец вопрос, буркнул начальник депо.
– Теперь я не понял. Разъясняю. Если не наведёте порядок в цеху, через месяц вернусь в Хилок и вас лично расстреляю. От его имени, – усатый вновь кивнул на портрет. – Ясно?
– Ясно.
– А иллюминацию уберите сейчас же. Не позорьте товарища Сталина. Ему нужны ваши дела, а не угодничество.
Я цитирую отрывки из воспоминаний Александра Ивановича Брыкина, Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской премии, кавалера восьми советских орденов, четыре из которых он получил за участие в Великой Отечественной войне, а четыре – за труд в мирное время. Свои воспоминания А. И. Брыкин наговорил мне лично, а также частично опубликовал в своей книге «Я сын России ХХ века», изданной в Новосибирске. Книга-то в основном посвящена истории создания заводов, производящих полупроводниковые изделия. Созданию таких заводов Брыкин посвятил добрую половину своей жизни. Об этом большей частью и рассказывается в книге. Остальное, что выудил из памяти Александра Ивановича, передаю в литературной форме, что было, то было.
А был он рядовым, затем главным инженером, директором номерного «ящика», производившего в советские годы полупроводники наконец, говоря современным языком, главой целого холдинга таких «ящиков» в Сибири и на Дальнем Востоке страны. Участвовал в их рождении и в расцвете, видел закат, который с горечью описал в своей книге. Он говорит: «Мы шли в ногу с американцами в электронике, где отставая, где опережая их, но потом Горбачёв с Ельциным отшвырнули и нас, и нашу электронику как ненужный хлам. Сегодня полупроводники покупаем у Америки, своих же специалистов ей отдаём задаром».
Меня же как писателя больше интересовали, конечно, не полупроводники, а жизненные коллизии моего собеседника. Я поинтересовался у Александра Ивановича, чем закончилась история с Л. М. Кагановичем, посетившим депо.
– Каганович, только что назначенный наркомом путей сообщения, начал знакомство с вверенным ему путейским хозяйством с Транссиба. После нашего депо он поехал дальше, на Дальний Восток, по возвращении из дальневосточных краёв снова заглянул в Хилок. Понятно, что порядок в депо навели, отремонтировали котельную, навесили дополнительные батареи, утеплили окна и двери. Стены побелили, в ремонтные ямы провели электричество, организовали в депо столовую…
Каганович молча осмотрел всё это и так же, не говоря ни слова, уехал.
Разговоры в госпитале
Вернусь к А. И. Брыкину. Осенью 2012 года мне пришлось пролежать две недели в Новосибирском госпитале ветеранов войн и труда. Я не воевал, книжки ветерана труда тоже не имею, поскольку мой трудовой стаж был прерван в 1982 г., когда меня выгнали из издательства «Наука» за богоискательство. Так что несколько месяцев вынужден был мыкаться в поисках работы и потерять непрерывный трудовой стаж. В привилегированное же медицинское заведение я попал как член Союза писателей России.
Здесь же, в госпитале, 8 октября 2012 г. я снова встретился с Александром Ивановичем Брыкиным. Он меня сразу не узнал. Память в мои, а тем более в его годы уже не та. В свободные от процедур часы мы вели долгие беседы. Чувствовалось, что ему, прожившему долгую и незаурядную жизнь (к тому времени исполнилось 92 года), очень хотелось выговориться. Мне же – эту яркую жизнь записать, пока она не разлетелась «по ветру, словно листья», теперь уже в моей собственной памяти.
– Той же зимой 1935/36 года мама моя, – продолжил свои воспоминания Александр Иванович, – уехала в Москву к дочери, то есть к моей старшей сестре, учившейся в институте. Пробыла там недели две и дала телеграмму, что возвращается домой. Мы встретили указанные в телеграмме поезд и вагон, но мамы в вагоне не оказалось. Позвонили в Москву, сестра подтвердила, что лично посадила маму в вагон, но больше ничего сообщить не смогла. Папа пытался выяснить причины исчезновения мамы по своим железнодорожным каналам связи, и ему тоже ничего узнать не удалось. Тогда я сам решил отправиться на розыски мамы. Полгода ездил зайцем на пассажирских и товарных поездах. Совершил шесть поездок от Москвы до Владивостока и обратно. Ночевал где попало, питался с помоек. Останавливался на всех больших станциях, спрашивал у дежурных по вокзалу, в приёмных больниц.
И вот однажды на вокзале в Москве услышал голос мамы: «Возвращайся домой!». Я вернулся в Хилок. Здесь узнал, что по дороге из Москвы домой мама заболела тифом, её в Омске сняли с поезда, отправили в больницу, где она умерла.
– Так я потерял маму, – со слезами на глазах закончил свой рассказ А. И. Брыкин.
По окончании школы он намеревался продолжить железнодорожную традицию отца, подал документы в НИВИТ (Новосибирский институт военных инженеров транспорта), но на конкурсных экзаменах не набрал достаточных проходных баллов. Поступил в Томский педагогический, на физико-математический факультет.
– Однажды, уже на четвёртом курсе, – рассказывает он, – стою в очереди в институтской библиотеке и вдруг слышу за спиной мамин голос. Обернулся – девушка с подругой разговаривает голосом, очень похожим на мамин. Эта девушка через месяц стала моей женой, с ней мы прожили больше сорока лет.
Александр Брыкин окончил институт в июне 1941 года. Вместе с дипломами все студенты его курса получили повестки явиться на призывной пункт. «Обмытие» дипломов и прощание с мирной жизнью решили отпраздновать в центральном городском ресторане. Застолье прошло на столь широкую ногу, что у компании студентов не хватило денег, чтобы расплатиться. Директор ресторана вызвал милицию. Но когда незадачливые выпускники показали свои дипломы, а затем повестки, тот же директор при стражах порядка сконфуженно заявил: «Претензий не имею».
На войне дослужился до звания капитана, командовал ротой связи, был награждён четырьмя орденами и ни разу не ранен.
– Мама охраняла, – продолжает новые воспоминания Александр Иванович. – Однажды ночью, уже в Германии, переезжаем вдвоём с шофёром на открытом легковом газике мост через реку. Вдруг слышу голос мамы: «Остановись!». Я приказал шофёру затормозить. Мы вышли из машины, и что вы думаете: буквально в двух метрах увидели провал. Мост впереди нас оказался взорванным.
Ещё несколько историй, в том числе послевоенных, рассказал мне А. И. Брыкин о том, как он находился на краю гибели. И всюду в этих событиях присутствовала, по его словам, охранная тень матери.
– Так вы мистик, Александр Иванович, верующий человек! – не удержался я, слушая его рассказы.
– Ну что вы такое говорите, – укоризненно покачал головой Брыкин, – я же коммунист.
Помолчав, добавил почти буквально те слова, которые я слышал от своего отца: – Я верю в маму до сих пор, а раньше верил в Сталина.
|
