Художник и Поэт

Был в его жизни один эпизод, который поясняет, почему следует весьма пристально присмотреться к особенностям его личности. Однажды, еще задолго до революции, он прочел заметку в одном из номеров “Иллюстрированных биржевых ведомостей” за 1905 год. Заметка сообщала, что якобы в Америке сделано страшное военное изобретение - боевая ракета. Корреспондент не поскупился на ее описание. “Вчера в течение ряда опытов, - писал он, словно видел это собственными глазами - тысячи вновь изобретенных мин летали по воздуху, разбрасывая на большое расстояние снаряды, начиненные пулями”.
Типичная газетная утка! Но Циолковский поверил. Теория полётов ракет, разработанная им, говорила - такое возможно, а, значит, - чем черт не шутит, может быть, он виноват, что дал научную основу для бесчеловечных экспериментов!

“Эта телеграмма навела меня на горестные размышления, - писал Циолковский редактору газеты. - Ровно два года тому назад - в мае 1903 года - в № 5 “Научного обозрения” появилась моя математическая работа (в два печатных листа) - “Исследование мировых пространств реактивными приборами”. В ней, в сущности, изложена теория гигантской ракеты, поднимающей людей и даже доносящей их, при известных условиях, до Луны и других небесных тел. И вот всесветные акулы (как называет Эдисон похитителей чужих мыслей) уже успели отчасти подтвердить мои идеи и, увы, уже применить их к разрушительным целям. Я не работал никогда над тем, чтобы усовершенствовать способы ведения войны. Это противно моему христианскому духу. Работая над реактивными приборами, я имел мирные и высокие цели: завоевать Вселенную для блага человечеств, (Выделено мною – Ю.К.)… Но что же вы, мудрецы, любители истины и блага, не поддержали меня? Почему не разобраны, не проверены мои работы, почему не обратили, наконец, на них даже внимания? Орудия разрушения вас занимают, а орудия блага - нет.

Когда это кончится, пренебрежение мыслью, пренебрежение великим? Если я не прав в этом великом, докажите мне, а если я прав, то почему не слушаете меня?.. ...Общество от этого теряет бездну... Акулы распоряжаются и преподносят, что и как хотят: вместо исследования неба - боевые снаряды, вместо истины - убийство...”
Какая высота, какая ответственность за всё сказанное, за содеянное и, вместе с тем, какое наивное прекраснодушие! Цитата, особенно выделенные слова, дают ключ к пониманию гениального феномена Циолковский, как слитности слова, мысли, дела и личности. Истинный Донкихот от науки он был и велик, и смешон. Без этой слитности нет гения, в лучшем случае – талант, в худшем – завистливая посредственность или негодяй. Пушкинское «гений и злодейство есть вещь несовместная» в данном случае очень разъясняют суть дела. Высшие Разумные Силы (сократовский гений) могут обогреть своим вниманием даже «гуляку праздного», но только в случае глубокой внутренней гармонии, как бы странно в глазах людей она ни выглядела.

Отец Циолковского Эдуард Игнатьевич, родом из Волыни (фамилия предков, польских дворян - Тялковские), служил лесничим, всерьез интересовался естественными науками, был склонен к изобретательству и, хотя всегда считал себя атеистом, к концу жизни сделался весьма набожным. Обладая тяжелым характером, при всем том был, как отмечал впоследствии Константин Эдуардович, «очень честный, за что и терпел всю жизнь бедность». В роду у матери были искусные мастера, но о ней самой Циолковский вспоминает очень скупо и указывает только, что она была «с искрой». Кроме К.Э Ц, в семье росло десять его старших братьев и еще две младшие сестры... Видимо, отношения между детьми складывались непростые, поскольку в воспоминаниях Циолковский своих братьев не касался совершенно и писал только о сестрах. Известно, однако, что братья его проявляли склонность к художественным ремеслам, один из них стал, как и отец, лесничим, другой - капитаном «с дурными замашками».

Сам Циолковский впоследствии имел трех дочерей и четырех сыновей. Говорил, что «жену выбрал неудачно и от этого дети вышли печальные». Два сына - Александр и Игнатий имели суицидные наклонности, которые, увы, реализовали. Тем не менее, среди детей были и способные к литературе, технике, математике, музыке, рисованию. Рос Константин Эдуардович, как он пишет о себе, «очень смышленым и забавным ребенком». Его в семье любили и дали прозвище - Птица. Возможно потому, что, играя с детьми, любил залезать на крыши, заборы, деревья и частенько прыгал с высоты, чтобы испытать ощущение полета. С детства читал запоем все, что только мог достать. Но уже тогда простым чтением не удовлетворялся, cочинял и придумывал что-то сам. Платил младшему брату за то, что тот терпеливо выслушивал его рассказы.

Ранняя глухота резко переменила жизнь, высказывания КЭЦ на этот счёт мы уже приводили. Здесь дадим ещё одно: «…моя глухота… лишив общения с людьми, оставила меня с младенческим знанием практической жизни, с которым я пребываю до сих пор. Я поневоле чуждался её и находил удовлетворение только в книгах и размышлениях. Вся моя жизнь состояла из работ, остальное было недоступно». Склонность к труду проявил рано. Делал из бумаги, картона, сургуча игрушечных коньков, домики, санки, часы с гирями, очень увлекался демонстрацией разных фокусов. С 14-16 лет начал конструировать игрушки: мастерил бегающие игрушечные локомотивы, построил модель экипажа с ветряной мельницей - эта модель легко ходила по доске против ветра, изготовил коляску, приводившуюся в движение паровой машиной. Все эти игрушки изобретал самостоятельно, еще практически не зная физики и не читая каких-либо технических книг. Лишь в 14 лет он сам изучил школьную арифметику, но уже в 17 лет, без чьей бы то ни было помощи, прошел курс дифференциального и интегрального исчисления и свободно решал задачи по аналитической механике.

С 15 лет им овладевает увлечение, ставшее одним из главных на протяжении всей долгой жизни. «Я... имел уже достаточно данных, чтобы решить вопрос: каких размеров должен быть воздушный шар, чтобы подниматься на воздух с людьми, будучи сделан из металлической оболочки определенной толщины. Мне было ясно, что толщина оболочки может возрастать беспредельно при увеличении аэростата. С этих пор мысль о металлическом аэростате засела у меня в мозгу».

Когда К. Э. минуло шестнадцать, отец отправил его в Москву. Однако сын не поступил в техническое училище, как предполагал отец, а занимался только дома и в библиотеках. В одной из них он познакомился с библиотекарем Николаем Фёдоровым, другом Л. Толстого, оказавшим огромное влияние и на немолодого Льва Николаевича и на юного Константина Эдуардовича разработанной им философией «общего дела» и «всеобщего воскресения из мёртвых». Евангельские намёки о грядущей Новой Земле и Новом Небе, о воскрешении праведников для вечной жизни этот мыслитель превратил в стройную философскую систему, предполагающую строительство Царствия Небесного на земле общинным, коммунистическим путём. Всеобщее же воскрешение из мёртвых Фёдоров видел примерно так же, как это видели теософы: грядущая Сатья-юга – век Истины произвёдёт ревизию всех живущих в плотном и тонком мирах людей, соединит оба мира и подарит людям бесконечно долгую счастливую жизнь. Надо ли напоминать, что эти идеи полностью захватили воображение молодого К.Э. Впоследствии, как известно, они прошли через всю его жизнь. И что симптоматично, мы встречаем те же идеи в разнообразной трактовке у Е. Блаватской, Р. Штайнера, Г. Гурджиева, Е, Рерих, А. Чижевского, Т. де Шардена, В. Вернадского, А. Сент-Экзюпери, М. Айванхова. . Поистине, наступившая космическая эпоха постучала во многие двери.

По возвращении К. Э. из Москвы, материальное положение семьи резко ухудшилось. Нужно было думать о заработке. Положение усугубили размолвка с отцом и решение уйти из родительского дома. Циолковский выдержал экзамен на городского учителя и получил назначение в Боровское уездное училище, где стал преподавателем арифметики и геометрии.
В Боровске Константин Эдуардович снял комнату в семье священника и через восемь месяцев женился на его дочери Варваре Евграфовне. Какого-либо увлечения КЭЦ при жениховстве не испытал и романтических чувств не проявлял. Родные Варвары Евграфовны были против брака, поскольку семья невесты была глубоко религиозной, тогда как Циолковский считал себя убежденным атеистом. К тому же его поведение в глазах окружающих представлялось непонятным, а занятия казались смешными и странными; он не пил, не курил, не играл в карты, чуждался местной интеллигенции. «Безбожник, неряха, ненормальный», - злословили родственники. Но один факт перевесил все остальные. За Варварой Евграфовной не давали никакого приданого, а Константин Эдуардович приданым вовсе не интересовался, и это решило вопрос.

Еще до женитьбы Циолковский поставил Варваре Евграфовне условия, исполнения которых, невзирая ни на что, требовал твердо в течение всей жизни: у жены не бывают гости; к ней не заходят родственники; в доме не должно быть ни малейшей «суеты», способной помешать занятиям мужа. Через год после свадьбы родилась старшая дочь Любовь, которая, как уже сообщалось стала впоследствии личным секретарём КЭЦ; потом дети пошли один за другим... В семье Константин Эдуардович чувствовал себя чужим, жена относилась к его занятиям с постоянным недоверием и «уверовала в его дело», лишь много лет спустя. Работать, несмотря на глухоту, Циолковский мог только при абсолютной тишине. В семье постоянно возникали неурядицы из-за шума, который затевали дети. Со всеми вежливый и деликатный, Константин Эдуардович дома часто несправедливо раздражался, кричал, не терпел оправданий. К тому же в маленькой квартире было невероятно тесно... Жалованья Циолковский получал 27 рублей в месяц. По словам Варвары Евграфовны, на эту сумму можно было бы существовать сравнительно безбедно, но и тут Константин Эдуардович настоял на своём: большую часть денег тратил на свои опыты.

Вот как описывает свои впечатления один из очевидцев, в 1897 году, навестивший Циолковского: «Маленькая квартира... бедность, бедность из всех щелей помещения; посреди - разные модели, доказывающие, что изобретатель немножко тронут: помилуйте, в такой обстановке отец семейства занимается изобретениями!»
Учителем Константин Эдуардович был, по его собственному выражению, «страстным», тратил на преподавание много энергии, и потому за свои работы мог приниматься только вечером. Одно время он решил заниматься исследованиями с рассвета до уроков в школе. Таким манером проработал в течение двух лет (1885-1887 гг.) и сильно переутомился. Появилась тяжесть в голове. Кроме того, обозначились признаки явного нервного расстройства: неожиданно появлялись страхи, он не мог оставаться один, находился в депрессии. Это продолжалось без малого целый год.

В ту, семейную пору внешность Циолковского производила на окружающих странное впечатление. Очки в металлической оправе, крылатка с капюшоном, высокий котелок, из-под которого черные волосы спускались до плеч, мятые брюки, выпущенные поверх густо смазанных ваксой сапог... Константин Эдуардович обычно ходил с опущенной головой, медленно постукивая зонтом, углубленный в свои мысли, отрешенный от всего.
В Калуге, куда его перевели, до 1898 года Циолковский преподавал математику и физику в реальном училище, а впоследствии - те же дисциплины - в женском епархиальном. Уроки вёл очень живо, был строг, но плохих отметок не ставил. Глухота не особенно мешала преподаванию. Учеников он спрашивал, поставив рядом с собой. Часто, однако, случалось, что в классе во время занятий он вдруг уходил в себя, замолкал, куда-то уносился мыслями, совершенно забывая об окружающих. Особых конфликтов с начальством не было. Разве что случались регулярные стычки с начальницей школы из-за форточки. (Константин Эдуардович настаивал, чтобы форточки в классе всегда были открыты, а начальница их упорно закрывала.) Вне школы в 90-е годы Циолковский общался с одним дьячком, видя в нем родственную душу,- тот постоянно носился с мыслью построить искусственную птицу. Однажды приобрел мотоцикл и иногда по воскресеньям на целый день уезжал в соседнюю деревню. В 1912 году мотоцикл продал, но взамен купил велосипед, и с этого момента велосипедные прогулки сделались систематическими. Гулял Циолковский и пешком, как правило, один. Сам смастерил лодку и изредка катал в ней семью.

С годами Константин Эдуардович стал мягче к детям. Трагическая смерть старшего сына его сильно потрясла и во многом переменила направление мыслей. В сочинении этой поры «Горе и гений» Циолковский предлагает правительству организовать нечто вроде питомников гениев. «Пусть путем печати или другим способом будут всем известны высказанные здесь идеи и пусть, после этого, каждый поселок с разрешения и одобрения правительства порекомендует несколько человек» (для поселения будущих гениев); причём «каждое правительство в виде опыта будет делать это на свой или общественный счет». Писалось это в годы первой мировой войны!..
Идеи мессианства прогрессировали вплоть до 1928 года, когда Циолковский увидел обращенное к нему знамение на небе. С этого момента он, словно пробудился, по его выражению, от «идеалистического сна». Пробуждению способствовала также перемена обстановки в стране и отношения власти к нему, Циолковскому.

К Октябрьской революции отнёсся по началу прохладно, никакого участия в политической жизни не принимал, даже позволял себе какие-то неосторожные высказывания, за что, по словам одной из дочерей, был препровожден в Москву, но через две недели вернулся. По всей вероятности, КЭЦ по простоте души произнес вслух нечто вроде: «Какая революция, наукой нужно заниматься, учёным помогать!» Недоразумение благополучно уладилось, советское правительство приняло ряд мер, направленных на улучшению условий жизни КЭЦ и на широкую пропаганду его летательных проектов
С приходом известности и достатка по-прежнему мало что изменилось в личной жизни КЭЦ, преобладали простота и экономия. Рабочий кабинет размещался, как и ранее, в мансарде. Обстановка сохранялась почти спартанская: письменный стол, два кресла, два простых шкафа с книгами и журналами, узкая постель. Циолковский избегал всяких лишних трат, уверяя, что пенсию, как государственные деньги, надобно беречь; не ел, например, масла, считая его дорогим. Лишь на издательские дела он не скупился и продолжал печатать брошюры за свой счёт, которые, однако, не продавал, а раздавал и рассылал бесплатно.
Вёл чрезвычайно размеренный образ жизни. Вставал в семь утра. До двух работал в кабинете. На столе у него, под рукой, всегда лежали материалы на различные темы. В зависимости от настроения он занимался или механикой, или астрономией, или философскими сочинениями. С двух часов - прогулка пешком, или на велосипеде. После обеда часовой или полуторачасовой отдых. В пять часов - корреспонденция и прием посетителей, в восемь вечера - ужин. После ужина чтение газеты и беллетристика. В двенадцать часов ночи, не позже, он ложился спать.

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ЖИЗНИ

В 1932 году в торжественной обстановке в Калуге и Москве был отпразднован семидесятипятилетний юбилей учёного. За выдающиеся заслуги перед Советским государством Циолковского наградили орденом Трудового Красного Знамени. Правительство увеличило пенсию учёному, а калужский горсовет предоставил новый просторный дом на улице, названной его именем. Впервые и калужане оценили значение работ Циолковского. «Мы и не знали, что рядом с нами живет великий человек», - писали калужские газеты.
С 1932 года к Циолковскому был прикреплен для наблюдения врач Калужского филиала лечебной комиссии ЦК. До конца марта 1935 года никаких серьезных заболеваний, кроме легкого кратковременного кишечного недомогания, не обнаруживалось. И тут внезапно грянул гром. Когда Циолковский (а он это делать не любил) пожаловался на плохое самочувствие, врач внимательно осмотрел его и распознал раковую опухоль в брюшной полости.

Вызванные из Москвы профессора долго убеждали Константина Эдуардовича лечь в Кремлевскую больницу. Однако он отказался, уверяя, что для завершения научных работ ему нужно еще 15 лет, из которых ни дня он не намерен тратить на больничную койку. Пытались уговорить Константина Эдуардовича сделать дополнительные исследования на месте, в калужской больнице, но он и это предложение категорически отклонил. До августа болезнь неуклонно прогрессировала. Циолковский заметно похудел, побледнел. Усиливалась слабость. В июле состоялся второй консилиум. И на сей раз Константин Эдуардович не захотел лечь в больницу.
До конца июля он еще ездил на велосипеде, но, возвращаясь с прогулки, был уже не в силах поднять велосипед на две ступеньки крыльца. В последних числах июля пожаловался, что быстро утомляется от умственной работы...

В самом конце августа наступила частичная непроходимость кишечника, однако и тут не удалось убедить Циолковского лечь в больницу. Лишь через неделю Константин Эдуардович согласился на операцию, которую и произвели 8 сентября 1935 года в калужской железнодорожной больнице.
Операция шла под новокаином и длилась полчаса. Циолковский все это время был бодр, вполне владел собой, следил за движениями хирургов и живо реагировал на обстановку. Когда ему сказали, что операция закончена, он очень удивился: «Я думал, что вы еще не начинали, я же ничего почти не чувствовал; оказывается, у меня было превратное понятие о современной операции». В палате он был очень оживлен, шутил и смеялся, предполагая, вероятно, что перенес радикальную операцию, устранившую «причину» болезни. Но со второго дня после операции замолчал, лежал, почти все время не открывая глаз, отвернувшись к стене, и больше никто уже не слышал ни шуток его, ни смеха.

Страдания Циолковского, судя по всему, усиливались, но он переносил их без малейших жалоб. Всех поразила одна необычная деталь. Никогда в жизни не употреблявший спиртного, он, за несколько дней до смерти, не принимая уже никакой пищи, все время требовал коньяку, рому, вообще любых крепких напитков. Зачем лишние мучения? КЭЦ при всех своих чудачествах человеком был трезвым, не «упёртым».
13 сентября Константин Эдуардович обратился в ЦК ВКП (б) с письмом, в котором завещал свои труды партии и правительству. Известно, что Сталин ответил Циолковскому телеграммой. Константин Эдуардович получил ее 17 сентября и тотчас же стал диктовать ответ: «МОСКВА. ТОВ .СТАЛИНУ Тронут Вашей теплой телеграммой. Чувствую, что сегодня не умру. Уверен, знаю - советские дирижабли будут лучшими в мире. Благодарю, товарищ Сталин, нет меры благодарности». Последнюю фразу Циолковский дописал сам. За полчаса до смерти, вдыхая кислород, больной ощупью нашел руку фельдшерицы, державшую кислородную подушку, и крепко пожал эту руку в безмолвной благодарности. В 22 часа 34 минуты 19 сентября 1935 года Константин Эдуардович Циолковский скончался или, как он говорил, отбыл в дальнейшее путешествие своего атома-духа к Причине Космоса.
Двести с лишним лет назад вопрос о жизни в Космосе, об обитателях иных планет уже вставал перед философами и учеными. И первый русский философ-космист Михаил Васильевич Ломоносов, соглашаясь с тем, что на Венере могут быть люди, заключил свое рассуждение выводом: «При всем том вера Христова стоит непреложно». Вся жизнь КЭЦ с молодых лет прошла под знаком благоговения перед тем же Ликом.

2007

* * *
Чем привлекают истины Христа?
Созвучьем простоты и мудрой веры.
А также тем, что эта простота -
Свидетельство высокого примера

Любой из нас, как атом Божества,
какую бы ни выбирал дорогу,
себя не понимая, рвётся к Богу
незрячими глазами естества.

И что ещё нам остаётся делать,
как в темноте ни напрягать Его -
завёрнутое в плащаницу тела
и ждущее свободы Божество.

(А. А. БЛОК)
Россия- Сфинкс (А.Блок)

Солнце в Гизе закатное шает,
тишина опускается вниз.
Две фигуры судьбу вопрошают –
русский путник
и каменный Сфинкс.

Путник где-то услышал случайно,
что как только загадочный зверь
рухнет наземь,
откроется тайна –
обнажится заветная дверь.

Под пластами гранита и глины
уведёт она в залы дворца,
где хранится папирус старинный,
а в папирусе – планы Творца.

Сверху сумрак прохладный сочится,
снизу тянется тень пирамид.
- Что со мною в грядущем случится? –
русский путник Творцу говорит.

- Человек, ты подобие сфинкса. –
тишина отвечает ему. –
Ты с обличием собственным свыкся
и боишься его.
Почему?

Я не знаю, что будет с тобою
и со Мной, потому что люблю
Тайну жизни и с общей судьбою
Я, конечно, свою разделю.

Я всего лишь твой временный зодчий,
охраняю тебя до Суда.
Ты меняешь мои оболочки,
Я же камни свои – никогда.

Я завет наш вовек не нарушу,
Я поклялся святым Небесам
дать свой образ тебе, чтобы душу
ты в страданиях выстроил сам.

Ты же в присных трудах и вчерашних,
как дитя, миражи теребя,
воздвигаешь песочные башни,
убегая всю жизнь от себя.

Я твой вечный слуга, человече,
а не ты мой. Себя оцени,
чтобы вместе расправили плечи
мы с тобой в наши Судные дни.

Солнце в Гизе закатное шает,
светлый день опускается вспять.
Ничего на земле не мешает
русским путникам Сфинкса понять.