|
Страница 4 из 4 В палату его всё-таки перевели. Там он пролежал почти полтора месяца, а конечную реабилитацию проходил в «кремлёвке». Ещё один знак судьбы: соседом по палате в кремлёвской больнице был крупный партийный чиновник, умиравший от рака лёгких – болезни, которая в 1960 свела в могилу самого Пастернака. Чиновника мучили боли в спине, ему говорили, что это от радикулита. Впоследствии те же боли ощущал поэт, ему объясняли это последствиями перенесено в 1952 году инфаркта. Томимый скукой, страхом, одиночеством сосед постоянно включал радио. Склонный к тишине и одиночеству поэт страдал от звуков, но терпел. Как терпеливо сносил любой крест: критиков, собственные депрессии, политические кампании в которые его пытались втянуть. Раздражался редко. Однажды вышел из себя, когда ему грубо навязывали подписать писательскую петицию о расстреле группы военных: Тухачевского, Якира, Эйдемана, Корка и других. Решительно отказался это сделать, но его подпись поставили против воли в газетном варианте петиции, опубликованном в «Известиях». Вне себя от возмущения Пастернак пишет письмо Сталину, где в частности заявляет, что власти вправе распорядиться его судьбой, но не вправе заставить распоряжаться чужими жизнями.
И сошло с рук, никто поэта за такую неслыханную дерзость не наказал. Как не наказали Шолохова, когда он по существу поставил ультиматум Сталину: если будет продолжаться голодомор его вёшенских земляков, не станет продолжать «Поднятую целину». И ведь принял кремлёвский хозяин требование автора «Тихого Дона», послал-таки в Вёшенскую эшелон зерна. Воистину, сталинский «тяжкий млат» дробил стекло, но «ковал булат», говоря стихами Пушкина, или по иному - фразой Христа из Евангелия: «не бойтесь убивающих тело, но бойтесь убивающих и душу, и тело». Кстати, лучшим подтверждением подлинности авторства «Тихого Дона» может быть именно это – взаимоотношения Шолохова со Сталиным. Кто из современников мог позволить себе шолоховские дерзости?
Во внешне уступчивом, не любящем спорить, дипломатичном, воспитанном Пастернаке тоже таился геройский дух, отформованный и откованный советской действительностью. Дух, лишённый малейшей тени мимикрии.
Истории с Нобелевской премией и поведением автора «Живаго» до сих пор неправомерно живописуют в каком-то либерально-мученическом колорите. При этом упор делается на частные разговоры писателя, а не на то, что вышло из-под его пера, а ко всему написанному Б.Л. в последние годы жизни проявлял особую щепетильность. Не был ни диссидентом, ни носителем кукиша в кармане на советскую власть по очень простой причине. Эту власть со всеми её триумфами и эксцессами принял народ, частью которого он себя считал.
В горячей духоте вагона
Я отдавался целиком
Порыву слабости врождённой
И всосанному с молоком.
Сквозь прошлого перипетии
И годы войн и нищеты
Я молча узнавал России
Неповторимые черты.
Превозмогая обожанье,
Я наблюдал, боготворя.
Здесь были бабы, слобожане,
Учащиеся, слесаря.
В них не было следов холопства,
Которые кладёт нужда,
И новости и неудобства
Они несли как господа.
Из письма Н.С. Хрущёву: «Уважаемый Никита Сергеевич. Из доклада т. Семичастного (в ту пору секретаря ЦК ВЛКСМ, сделавшего заявление по поводу Пастернака от имени руководства СССР) мне стало известно, что правительство « не чинило бы никаких препятствий моему выезду из СССР. Для меня это невозможно. Я связан с Россией рождением, жизнью, работой.
Я не мыслю своей судьбы отдельно и вне её. Какие бы ни были мои ошибки и заблуждения, я не мог себе представить, что окажусь в центре такой политической кампании, которую стали раздувать вокруг моего имени на Западе.
Выезд за пределы моей Родины для меня равносилен смерти, и поэтому я прошу не принимать по отношению ко мне этой крайней меры».
Это и другие «покаянные» письма Пастернака двух последних лет его жизни, направленные в ЦК КПСС и руководству Союза писателей, дышат неподдельной искренностью, лишённой малейшей тени игры, даже игры в мученика - роль, которую ему до сих пор пытаются навязать. Не роль - «почва и судьба».
ПОПЫТКА УТОЧНИТЬ КЛАССИКА
Когда душа строку диктует,
уже не властвует судьба,
попутный ветер в спину дует,
освобождённого раба.
Его крылатая галера
пронзает волны на бегу.
Судьба и почва, Бог и вера -
всё это ждёт на берегу…
Умирал он недолго. В апреле 1960-го почувствовал первые признаки болезни. А в мае уже догорал от рака легких и желудка. Ему говорили об осложнениях после перенесённого инфаркта, а он всё понимал и говорил о том, как хорошо умирать. 27 мая в четыре утра исчез пульс. Сделали уколы – пульс восстановился. Пастернак пришёл в себя, с горечью произнёс:
- Мне было так хорошо. Я ничего не чувствовал, а вы своими уколами вернули мне беспокойство.
На следующий день после повторения процедуры вновь подтвердил это своё настроение:
- Зачем же на таких гужах тянете меня в жизнь? Жизнь была хороша, очень хороша, Но и умирать когда-нибудь надо.
Ещё одна тема настойчиво сопровождала предсмертный шёпот поэта – тяготившая его всю жизнь пошлость.
- Жизнь была хороша, - сказал он 27 мая дежурившей около него сиделке. - Если она продлится, я посвящу её борьбе с пошлостью. В мировой литературе и у нас очень много пошлости. Пишут обо всём не теми словами.
Старшему сыну, дежурившему у постели:
- Кругом в дерьме. И не только у нас, но повсюду, во всём мире. Вся жизнь была только единоборством с пошлостью за свободный, играющий человеческий талант. На это ушла вся жизнь.
И, наконец, 30 мая, в день ухода, - жене:
- Я очень любил жизнь и тебя, но расстаюсь безо всякой жалости: кругом много пошлости, не только у нас, но и во всём мире. С этим я всё равно не примирюсь.
Что бы он сказал о пошлости нынешней!
Последние слова, им сказанные в одиннадцать вечера 30 мая, были:
- Рад.
В 23 часа 20 минут того же числа дух Пастернака покинул тело.
А пошлость не успокаивается, мстит поэту до сих пор. Как посмел радоваться, что не уступил ей ни пяди при жизни! Попробуем свести счёты после ухода, втоптать гения в нашу грязь, может, пристанет. Некий потомок знаменитого рода или искусственно притянутый к великой фамилии, – И.Н. Толстой напечатал пухлое исследование «Отмытый роман Пастернака «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ» - М. Время 2009. 496 с. Суть своего опуса автор изложил в следующем резюме: «История, рассказанная в этой книге, предлагает вместо благостной сказки о выходе 600-страничного тома то ли стараниями милых западных друзей, то ли по щучьему веленью – другое изложение событий. Говоря коротко, проблема проста: слишком многие не хотят признать, что «Доктора Живаго» по-русски выпустило ЦРУ – американская разведка». И далее на протяжении всего своего «антиромана» И. Толстой пытается скроить из Пастернака воображаемый портрет (или автопортрет) заурядного интригана, любителя пожить на доллары, которые якобы получал большими суммами из-за границы за свой антисоветский демарш. «Часто говорят, что зарубежные приключения рукописи, политическая возня вокруг Нобелевской премии, поднятые воротнички секретных агентов и чемоданы недекларированных денег – что всё это не имеет к Борису Леонидовичу никакого отношения. Увы, имеет. Самое прямое отношение. Перед нами история, закрученная именно Пастернаком и никем иным, причём до поры до времени руководимая им из Переделкина, пока она не стала выскальзывать из его рук и подчиняться обстоятельствам, над которыми властным в одиночку не мог быть уже никто – ни автор, ни Кремль, ни Нобелевский комитет, ни ЦРУ».
Мёртвые сраму не имут. И дурно пахнущие домыслы И.Н. Толстого можно было бы не поминать, тем более, что они получили справедливую отповедь на страницах «Литературной газеты» (ЛГ от 27 мая 2009 г). К сожалению, роман «Доктор Живаго», как и всё творчество великого сына России недооценивались современниками, куда более крупными, чем автор «Отмытого романа». И теперь творчество великого русского писателя очень часто предмет забот людей далёких от России. Три четверти айсберга по имени «Пастернак» ещё под водой.
Когда я с честью пронесу
Несчастий бремя.
Означится, как свет в лесу.
Иное время.
Я вспомню, как когда-то встарь
Здесь путь был начат
К той цели, где теперь фонарь
Вдали маячит.
И я по множеству примет
Свой дом узнаю.
Вот верх и дверь в мой кабинет
Вторая с краю.
Вот спуск, вот лестничный настил,
Подъём, перила,
Где я так много мыслей скрыл
В тот век бескрылый.
СПУСКИ И ПОДЪЁМЫ
Позволю себе закончить разговор о Б.Л. Пастернаке несогласием с последней строфой процитированного выше стихотворения. Спуски и подъёмы по лестнице сталинского века не были бескрылыми. Наоборот, век был необычайно продуктивен в творческом смысле: «тяжкий млат» уникального деспотизма выковал булат целой генерации замечательных деятелей культуры, не говоря о других благотворных аспектах эпохи, а также подготовил условия для яркого расцвета культуры в будущую послеапокалиптическую эпоху. Такое предположение смею высказать на основе исторической аналогии и религиозных пророчеств: циклы упадков и возрождений всегда сменяли друг друга. Нынешнее наше погружение в рыночное болото должно смениться столь же невиданным духовным расцветом. Кроме того, сталинская эпоха была репетицией грядущего Апокалипсиса, она закалила Россию и населяющие её народы, дала в грядущем возможность всем нам: и русским, и евреям, и татарам, и остальным стать ядром будущей цивилизации, где на Новой Земле под Новым Небом «пройдёт вражда племён, исчезнут ложь и грусть». Вера в такое будущее свойственна всем русским гениям от Сергия Радонежского до Иоанна Кронштадтского, от Ломоносова до Пастернака.
Позволю себе также небольшое личное отступление на тему первой встречи с творчеством Б.Л. Она произошла в 1945 году в шахтёрском городе Ленинске-Кузнецком Кемеровской области. В ту пору, я посещал литературный кружок при городской библиотеке, складывал первые стихи, даже напечатал один из опусов в городской газете «Ленинский шахтёр», что естественно тешило самолюбие четырнадцатилетнего самолюбивого недоросля. И вот в хранилищах библиотеки мне попались стихи неизвестного автора.
Всё, что ночи так важно сыскать
На глубоких купаленных доньях,
И звезду донести до садка
На трепещущих мокрых ладонях.
Площе досок в воде духота.
Небосвод завалился ольхою.
Этим звездам к лицу б хохотать,
Ан вселенная – место глухое.
Стихи назывались «Определение поэзии», они зачаровывали лирической музыкой, о которой, как оказалось, я понятия не имел. Конечно, перечитал всё сборники незнакомого поэта, имевшиеся в библиотеке захолустного городка. Их оказалось, к моему удивлению немало (как это раньше прошли мимо?), правда, библиотечные формуляры свидетельствовали, что книги неизвестного автора мало востребовались читателями. Понял в стихах далеко не всё, но то, что понял, навсегда легло в душу.
Случилось также, что Б.Л. надолго отбил тягу к сочинительству стихов. «Сестра моя жизнь» до 70-х годов почти полностью затмила поэзию. К ней меня вернули жестокие переделки конца этого десятилетия, случившиеся со мной, кстати заставившие глубже вникнуть в творческую судьбу моего кумира. А «Доктора Живаго» прочёл в ксероксе в то же время вместе с «Архипелагом Гулагом». Прочёл с интересом, но без особого энтузиазма. Восторг вызвала лишь 17-я глава. Что касается сочинения Солженицына, то оно и вовсе не вдохновило душу мою, как пусть нестандартная, но чересчур тенденциозная литература. К тому же встретил в «Архипелаге» явную натяжку. Там сказано, что в сороковые годы в Ленинске-Кузнецком действовала подпольная группа, школьников, выпустивших несколько антисталинских листовок. Что группу арестовали, и все юноши сгинули в лагерях. Но я учился с этими ребятами в школе №10 Ленинска-Кузнецкого, знал, что их после ареста вскоре выпустили, посчитав вольнодумную выходку незрелой шалостью. Им дали возможность закончить учёбу в школе, получить дальнейшее образование…Словом, режим был все же не так оголтелым и бесчеловеченым, как его заклеймил автор знаменитой книги. И теперь полагаю, что разного рода натяжек по части репрессий в «Архипелаге» довольно много. Установленный Сталиным режим Солженицын рубил по сталинскому же принципу: «лес рубят, щепки летят».
С годами, конечно, кое-что в этих «горячих» впечатлениях от чтения обоих романов поменялось. Перечитываю «Доктора» теперь, когда глобальное расчеловечение идёт гораздо успешнее, чем прежде, другими глазами. Сохранить себя нынче куда как труднее, чем тогда. И светлое христианство Пастернака сделалось насущнее, так как в России чуть ли не все представители политической элиты надели крестики, а фарисейство возрастает в геометрической прогрессии.
Призыв Б.Л. к ассимиляции евреев тоже звучит в двадцать первом веке по-иному. Не как апелляция к уничтожению избранного народа, наоборот, как укрупнению его национальных задач, нацеленности на выполнение более высокой мировой миссии. Ибо обслуживание низких национальных интересов в эпоху Апокалипсиса самоубийственно. Не те времена, не те энергии. Собственно, ассимиляция по Пастернаку есть повторение древнего христианского призыва к с-мирению, соединению с Новым Миром, время которого пришло. Этот призыв адресован не только евреям, но всем людям Земли, слишком погружённым в большинстве своём в грубую материю.
По-другому перечитывается и Солженицын. Да, боевой офицер в годы Великой войны, мужественный борец с большевизмом, с жестокими издержками чекистского произвола, один из главных разрушителей советской власти. Но после Хрущёва. Непримиримый враг первых коммунистических вождей. Однако оба они, особенно Сталин, были не только разрушителями старого мира, но и строителями нового, во многом более справедливого, чем прежний. Да, фигура крупная и не в одной литературе. Но все-таки как писатель не чета Шолохову, с которым пробовал бороться чуть ли не с той же страстью, что «телёнок с дубом». А какова строительная программа Солженицына? Демократическое земство? Но «земство» привело Россию к краху в феврале 1917 –го, и модифицированное сегодня ведёт туда же. Не будь Октября, не окажись у власти Ленин и Сталин, размазали бы Россию по демократической стенке, как это делается теперь. К счастью, Запад, а также наши внутренние его прислужники уже не успевают. Апокалипсис завершает цикл технократической цивилизации. Другими словами, ставит крест на эгоизме, самовольной и самодовольной эксплуатации Земли. Может быть, далеко не все из нас пришли к такому выводу, но то, что терпению планеты пришёл конец, это сегодня видят все.
У каждого времени свои императивы, лидеры и кумиры. Необходим был в своё время Сталин, востребованным оказался и Солженицын. Разнообразный шум вокруг этих имён пройдёт, объективная сопоставимость их весовых категорий – дело будущего. Что же касается Пастернака, то его глубокая человечность, незлобие, миролюбивость ох как востребованы грядущей эпохой. «Блаженны миротворцы, ибо они наследуют землю».
Борис Пастернак – предтеча торжества будущей православной России, учивший, как нужно терпеть испытания времени, и победивший их. Можно согласиться с уже не раз высказываемым мнением, что творчество Пастернака - феномен русской культуры, и потому его нельзя отдавать на произвольное истолкование и использование в чужие руки людям с антирусским мировоззрением. Бог не делает разницы между эллином, иудеем и язычником. Пограничная полоса Его пролегает между теми, кто служит человечеству и себялюбцами. Особенно теми, кто навязываю сегодня миру тоталитарный культ Мамоны.
Поклонник Доктора и Мастера, позволю себе завершить эту статью стихами в его честь.
* * *
Я в нём ещё подростком полюбил
особицу лирического брасса
и то, как из взбалмученных глубин
он к простоте неслыханной добрался.
Над странной тишиной его стола
вождя висела грамота охранная.
Потом была всеобщая хула
на них двоих - поэта и тирана,
Он избегал шумихи всех эпох,
всех направлений, партий и позиций…
И, наконец, ему позволил Бог
в желанное забвенье погрузиться.
Теперь он русской вечностью храним,
как и мечтал. Продлим его сиротство
и преклоним колени перед ним
за редкую удачу донкихотства.
(С. А. ЕСЕНИН) СОЗВУЧИЕ
Не плачу, не жалею, не зову,
мир уходящий всё равно вернётся,
ты снова упадешь в его траву,
глотнёшь воды из милого колодца.
Но прав поэт, родная красота
в грядущей жизни поменяет лики.
Трава, зазеленеет, да не та,
мелькнут в воде совсем иные блики.
Есть в каждой нашей встрече древний зов
и тонкая печаль неузнаванья.
В нас это просыпается без слов,
всю суть твою пронзив до основанья,
когда, склоняясь к дорогим губам,
почуешь жар Божественного гнева
и то, что ты - обманутый Адам,
которого нашла в капусте Ева.
И приходя на землю каждый раз
из тишины, что спрятана за кадром,
соединяешь вечный праздник глаз
с есенинским прощаньем незакатным.
|
